Виновны в защите Родины, или Русский - Тимофей Круглов

— Что, сильно изменилась? — горько улыбнулась Катя. — Садик закрыли давно, работы нет Мужу уже полгода зарплату не платят, только обещают. Я вас попросить хотела, Валерий Алексеевич, вы ведь теперь на телевидении работаете. Я вас сразу узнала, и передачи у вас такие интересные. Помните моего Олежку, они еще с Ксюшей дружили?

— Конечно помню. — Иванов действительно только сейчас подумал о мальчике, с которым часто играла в садике Ксения.

— Он у меня бальными танцами занимается. — Катя замялась, — точнее, занимался. Сейчас ведь платное все стало. А у него талант, он уже и за границей призы выигрывал. Раньше все оплачивали родители его партнерши, а вот теперь партнерша сменилась и. мы никак не можем теперь не то что на соревнования его отправить, но даже костюм сшить.

Иванов почувствовал, как внутри у него зашевелились противоречивые чувства. С одной стороны — до боли жаль мальчишку, с другой стороны — надо бы дать денег, а их, как всегда, давать жалко, такое время поганое, самому вечно не хватает, хотя, конечно, сейчас он был в состоянии добыть для Кати латов двести—триста. Для него деньги не очень большие, а для нее сейчас, по всему видно, просто фантастические. Но ведь свободных, как всегда, нет с собою, надо что-то предпринимать, потом, деньги зарабатываются вовсе не так легко. Да и кто ему-то помогал когда, кроме родителей? Все эти подленькие мыслишки тут же заворочались в голове, но Катя упредила.

— Может быть, вы могли бы как-то дать объявление для телезрителей, что мы ищем спонсора для Олега? Сейчас часто так делают. — Катя с надеждой посмотрела на Валерия Алексеевича. Поняв, что о его деньгах речь не идет, Иванов тут же повеселел:

— Ну что вы, Катя, конечно, сделаем! Принесите мне, пожалуйста, несколько фотографий Олежки на танцах там, на соревнованиях. Постарайтесь отобрать повыразительней. И напишите текст, телефон свой. Я потом отредактирую, смонтирую все, естественно, повторим несколько раз, конечно, бесплатно.

В глазах у Кати застыла такая мука, смешанная с искренней благодарностью, что Валерий Алексеевич быстро заткнулся. Он еще раз пообещал сделать все, что в его силах, и сухо раскланялся, лишь бы закончить этот разговор.

Совсем недавно умерла соседка Иванова. Ее дверь была напротив. Тоже была женщина крупная, даже толстая. Ну, правда, пенсионерка уже! Латышка… Они не были толком знакомы, так, здоровались по-соседски. Но однажды в дверь Иванову позвонила дворничиха. Она плохо говорила по-русски, хотя и не переставала, встречая Иванова на лестнице, тихонько, с оглядкой, ругать новую власть и хвалить «krievu laiki» — русские времена. Наверное, дворничиха помнила, как часто перед домом останавливался омоновский «уазик», как, грохоча тяжелыми ботинками, поднимались на пятый этаж «черные береты» с оружием, с которым никогда не расставались. Тогда омоновцы еще были истинными хозяевами Риги, их и боялись, и уважали одновременно. Поняв, что Иванов был как-то связан с этими ребятами в камуфляже, с которыми он частенько уезжал потом вместе, дворничиха после его возвращения домой вела себя с ним подчеркнуто приветливо. Хотя времена и изменились до неузнаваемости. Впрочем, родившаяся в Риге и лучше Иванова знавшая латышей Алла не раз повторяла мужу, что не исключено, что та же самая дворничиха сама регулярно стучит в полицию безопасности.

Дворник извинилась за поздний визит и попросила Иванова помочь соседке, а то сама она с ней не справляется. Они вместе вошли в квартиру напротив. Толстая соседка, оставшаяся грузной даже потеряв половину своего былого веса, упала с кровати, с которой, видно, давно уже не поднималась, и не могла самостоятельно подняться обратно. Иванов с помощью дворничихи с трудом водрузил ее на место. У женщины, как оказалось, началась водянка. Она уже не была толстой, как раньше, она теперь просто пухла от голода. «Дело известное — пенсия, наверное, латов сорок. И тридцать пять из них надо заплатить за квартиру», — подумал Иванов мрачно. В отличие от дворничихи соседка не скрывала в перестройку своих симпатий к Народному фронту. Ходила на митинги, носила цветы к «Милде» — памятнику Свободы. Здороваться с русскими соседями, правда, не перестала, но видно было, что она всей душой на стороне новой власти. Теперь женщина умирала от голода.

Иванов не злорадствовал, рассказывая потом Алле, что случилось с соседкой. «Горе тому, кто соблазнит единого от малых сих», — сказал бы он сейчас, а тогда просто выругался в адрес «свободной и независимой» Латвии, тихонько, чтобы не разбудить ребенка. Алла выслушала, сжала губы и вышла на кухню, стала перебирать что-то в холодильнике. Потом хлопнула дверь — жена пошла навестить соседку. С тех пор Алла частенько носила ей продукты, иногда даже покупала чего-то побольше, специально для больной. Но соседке становилось все хуже и хуже, и недавно Алла, собравшись к ней зайти, уткнулась в опечатанную дверь.

— Умерла, — скорбно подтвердила потом дворничиха. С Аллой, хорошо знавшей язык, она говорила по-латышски. И тут же добавила: — Нечего было за латышские глупости голосовать старой корове!

Видно, не простила дворничиха своей же, латышке, ее увлечение Народным фронтом. А может, проверяла Аллу, кто знает…

Знал бы Иванов 23 февраля 89-го года, чем все закончится, знали бы все участники той интерфронтовской демонстрации, может быть, разнесли бы Ригу по камешку. Но не знали. Предчувствовали, предполагали. Но не знали еще точно.

В назначенное время Валерий Алексеевич топтался с букетом красных гвоздичек у планетария, поджидая физрука. Он пришел пораньше и теперь не жалел об этом, своими глазами наблюдая, как со всех концов города стекается в парк Коммунаров русская Рига.

Толпа все прибывала и прибывала. Люди приходили собранными, решительными. Не было атмосферы беззаботного праздника, было напряжение предстоящей борьбы. Вскоре люди уже не помещались в небольшом парке. Человеческое море выплеснулось на тротуары, потом на дорогу. Движение по центральной магистрали Риги, улице Ленина, вскоре перекрыла милиция. Подчиняясь просьбе организаторов шествия, русские выстраивались в нескончаемую колонну шириной во всю проезжую часть, сколько хватало места. Метрах в трехстах впереди, у памятника Свободы, рядом с которым шествие должно было поворачивать налево, к вокзалу, чтобы потом, сделав небольшой круг, обходя узкие улочки Старой Риги, выйти на набережную, послышались возбужденные крики. В ответ людская река тут же качнулась и пошла, медленно втягиваясь в берега улицы, закручивая небольшие водовороты по бокам, обходя скамейки и телефонные будки, втягивая, принимая в себя со всех сторон новые ручейки. Потом течение подхватило всех, усилилось и уже невозможно было выйти из колонны или пересечь ее, хотя бы наискосок, пробиваясь к своим. Да и не нужно было, поскольку все вокруг были своими. Вскоре поняли это и Иванов с Евгением Федоровичем, кинувшиеся было догонять показавшихся впереди шебутных десятиклассников из своей школы, поднявших над головами огромный красный флаг. «Где только взяли?» — удивились учителя.

Основная масса народа была штатской, много женщин. Но тут и там в колонне мелькали офицерские фуражки — лишенные боевого приказа, лишенные права исполнять присягу, офицеры не могли позволить лишить себя еще и права на гражданский протест. Перед перекрестком у «-Милды» течение реки вдруг застопорилось, она стала разливаться, выходя из берегов, крики у памятника перешли в слитный рев, но еще невозможно было понять, что же там происходит. Остановившись на минуту, колонна вдруг поднапряглась, подталкиваемая идущими сзади, и прорвала затор, пошла мощно, неудержимо. Впереди, высоко над людьми вдруг показались советские флаги — это молодежь залезла на телефонные будки у агентства «Аэрофлота», и теперь, размахивая ими, азартно переругивалась с кем-то, еще невидимым. Но Иванов уже тоже подходил к перекрестку, плотно сдавленный людьми, стараясь не потерять хотя бы Федоровича, да еще не дать задавить хрупкую молодую женщину рядом с ним, из последних сил старавшуюся не зацепиться за что-нибудь под ногами, не упасть под напором толпы. Упасть, впрочем, вряд ли получилось бы — некуда, но придавить могли, особенно сейчас, на повороте. Тут уж не до хороших манер было, поэтому Валерий Алексеевич просто толкнул плечом могучего физрука и показал взглядом на женщину. Тот понял, кивнул. Иванов просунул руку сквозь чьи-то бока рядом, обхватил тонкую фигурку за талию и рванул к себе. Та было испугалась, всхлипнула даже от страха неслышно в ревущем дыхании огромной массы людей, но, увидев успокаивающий взгляд интеллигентного с виду мужчины, перестала сопротивляться. Федорыч ухитрился, отодрав чей-то хлястик на пальто, просунуть на помощь свою лапищу; рванули вместе и каким-то чудом протащили женщину по воздуху, воткнули буквально между собой, раздвинулись с трудом в стороны и поставили ее, побледневшую, на землю.