Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4 - А Адалис

— Компас?

— Есть!

— Деньги?

— Есть!

— Нефритовая фигурка?! — внезапно, с новым отчаянием вспомнил Борис.

Воцарилось молчание.

— На сей раз погибла окончательно, — с напускным хладнокровием отозвался Сергей и вскрикнул. — Ой, ребята! — Его взгляд упал на компасные часы в руках Уикли. Это был компас, потерянный в начале странствий белогвардейским поручиком. Арт уставился в глаза Александра Тимофеевича свинцовым взглядом:

— Вы не теряли его! Прокаженные нашли компас в вашей старой одежде. Девушка украла его из музея вместе с деньгами. Так?

Лицо Александра Тимофеевича стало пепельным.

— Так. Но я…

Арт повернулся к нему спиной.

Дорога на север шла среди невысоких предгорий. Стоял теплый солнечный полдень, но путешественники страдали от холода в своих шелковых хламидах.

— Братишки, братишки! А я что-то понимаю, — вдруг забодрилась посиневшая Галина.

Джелал обрадовался.

— Чиво понимай, ой джена?

— А вы слухайте. Эта чертовка-то, Аритика, говорила, что нельзя нам дать вещей из республики, — а платье-то, а? — хохлушка хитро засмеялась.

— Да, да! Как же это гак? — воскликнул Сережа.

— А так, — объяснила Галочка, — что одежду-то мы изорвем.

Все развеселились.

— Ну, лоскутки-то мы доставим в Москву, — сказал Сергей и спохватился. — Э-э, нет! Проказу разносить не дело. Ведь прививки-то, небось, в Москве нет?

Глава двадцать шестая

ГИБЕЛЬ НАДЕЖДЫ

На вторые сутки сравнительно гладкого пути они достигли той самой, по-видимому, «маленькой, новой горной цепи», о которой говорила Эйридика. Ноги их были изодраны в кровь, сандалии и шелковые чулки разбиты, искромсаны и брошены. «Быть может, когда-нибудь они будут служить нам вехами», — пошутил Арт, пытавшийся запомнить дорогу. Концентрированная пища поддерживала последнюю долю их сил в ровном и неизменном состоянии. Более всего страдали путники от холода. Днем их стянувшаяся кожа жадно пожирала солнце, ночью они спали, сбившись в тесную кучу, и тогда труднее всего приходилось Александру Тимофеевичу. Хотя никто не решался отказать ему в той товарищеской близости, в которой не отказывают друг другу животные, но все поворачивались к бедному подлецу спинами, и только Борис робко спал в полоборота.

Однажды Сергей сказал: «Если бы мы не отъелись в этом проклятом доме отдыха, нас больше не хватило бы шляться!» Борис пригорюнился и весь дальнейший путь не мог отделаться от досады и жалости к себе. Ему казалось страшной несправедливостью терять силы, накопленные кое-как с помощью санаторного режима прокаженных.

На следующий вечер пути на запад, глазам экспедиции открылась роща нищенских палаток и волна овец. Это было становье кочевников, спускавшихся к зиме в долину. Галина, Джелал и Борис ринулись бегом вперед, но Броунинг осадил их строгим окриком:

— Нельзя! Мы с проказой!

После долгих сетований и проклятий экспедиция была вынуждена снять с себя все до последней нитки и завалить платье землей. Арт спохватился, когда уже было поздно. Синева военно-морских путешествий всенародно ухмылялась с его спины всеми своими именами, датами и эпитетами. На бедре Джелала красовались мусульманские буквы, стройные и хитрые, как гурии магометова рая.

Формула!

Единый ток встряхнул и соединил Бориса и Александра Тимофеевича. С этой минуты союз преследователей формулы был восстановлен.

Экспедиции пришлось бы бросить и деньги, если бы Сергея не осенила счастливая догадка:

— Да ведь бациллы живут едва лишь три месяца, а деньги-то были два года в музее под стеклом! А Борисова невеста и не прокаженная вовсе.

Серебро и бумажки были извлечены из кисета и тщательно перетерты сухой землей. Сергей и Джелал понесли их в горстях.

У кочевников и их курчавых пастушьих собак нет ни следа чувства юмора, — «благодаря экономическим условиям», подумал голый, как Адам, Щеглов. Обугленные люди встретили процессию угрюмо-удивленными взглядами; женщины, с мрачным спокойствием, отвернулись. И только когда Джелал, залившись полупритворными слезами, крикнул «Басмач!» и указал в пространство, был отозван пес, успевший прокусить ему икру. Кочевники, не торопясь, сменили негодование на сочувствие. Теперь необходимо было объяснить, почему басмач оказался в дураках и не отнял у путников денег. Экспедиции оставалось только радоваться, что даже Джелал не знает наречия кочевников!

О последних принято думать, что у них нет ни кола, ни двора, а единственная рубаха истлевает к концу жизни своего владельца на его буйно обросшем грязью теле. Двора у кочевников нет, но в их багаже, навьюченном, в качестве седла, на шкодливых лошадей, водятся и ватные штаны, и сапоги, и халаты.

Экспедиция оделась, сладко выспалась и ушла рано утром, откупившись всем имевшимся в наличии серебром и обретя новую концентрированную пишу — мешок булыжников, гальки из затвердевшего, как ископаемые, кислого молока и сыра.

На новый ночлег экспедиция устроилась в тех развалинах медресе времен Тимура, которые открывали последний переход — на юг.

* * *

Заседание в 30-и шагах от общего ночлега было открыто. Борис, Александр Тимофеевич и Уикли сблизили головы:

— Уикли, ну?

Джонни с болезненной ясностью вспомнил вечер в Республике, когда Броунинг заботливо повел его к себе еще всхлипывающим от нервного припадка; потом суховатая нежность Арта, новое английское детство, мягкий полусвет над книгами… Потом долгая ночь, в течение которой Джонни полублагоговейно, полуворовски прислушивался к дыханию старшего друга и мелко переписывал татуировку формулы на развернутый мундштук папиросы.

Он подавил вздох и закрыл глаза:

— Готово.

Козодоевский и поручик вздрогнули от радости. Поэт, найдя в темноте руку Уикли, нервно пожал ее жестом, заимствованным у Арта.

— Как быть с Джелалом? — шепнул Александр Тимофеевич. Это был злободневнейший вопрос после открытия новой татуировки.

— С Джелалом никак нельзя быть. Ведь и спим-то мы в одежде.

— Что ж делать?

— Когда человек знает, что делать надо, — Борис гипнотизерски подчеркнул надо, — значит, сделает.

— Да?

— Конечно, да.

— Идем обратно.

Стояла ясная, холодная и необычайно тихая ночь. Звезд казалось так много, что они точно сыпались за горизонт каким-то перемежающимся сверканьем. Прямо над развалинами медресе сиял темно-оранжевый Мара Борис вспомнил, что у него изредка бывали драгоценные минуты покоя в крови, и подумал, что одна из таких минут наступила сейчас. Заседатели бесшумно добрались до спящих товарищей и улеглись между ними. Кто-то сладко вздохнул во сне, не то Сергей, не то Джелал.