Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4 - А Адалис

— Как я нервен! Или это правда? Я ощущаю присутствие.

Александр Тимофеевич обшарил глазами стены.

— Расстанемся, — сказал Борис и, подманив нос поручика к самому своему уху, законспирировал: — вечером. У вас в постели.

После ухода белогвардейца Борис быстро натянул шелковые чулки и вышел в сад творить заказанную оду республике. На розовой дорожке он столкнулся с Джонни, спешившим на службу. Уикли, бледный, печальный и осунувшийся, шел неверными шагами, машинально обрывая узкую зелень астролистника.

— Товарищ, — поглядел он на Бориса, — как меня скучно!

Ломаный и бесцельный русский язык придавал фразе беспомощную интимность. Борис вдохновился:

— Знайте, Джонни, что будущее и ваших руках, — он наклонился к уху собеседника. — Щеглов и Броунинг владеют секретом, в их руках формула, одна математическая формула. Если она будет у нас — мы богачи. Мы ее можем продать любой стране за неимоверные деньги. Необходимо, чтобы эта формула была у нас. Формула зашифрована. Она вытатуирована у Сергея на руке.

Джонни растерялся. — Разве нас выпустят отсюда?

— Ничего, я устрою, что выпустят. Клянусь вам, — сказал Борис. — Вы должны заново подружиться с Артом. Может быть, у него тоже есть на руке. Там должны быть неприличные рисунки, названия и числа. Вы перепишите. Делать нужно немедленно.

Джонни чувствовал, что у него невозвратно мутится в голове. За последнее время мир все дальше и дальше уплывал из его глаз. В снах, которые ему снились по ночам, он был близоруким и видел туманные картины. Обещание Бориса вывести его отсюда было последней соломинкой утопающего.

В тот же день после работы Джонни, проходя мимо лаборатории, встретил Броунинга. За последнее время они виделись не часто, и Арт с жалостью поглядел на осунувшееся лицо. Он все еще твердо считал себя ответственным в некоторой степени за своего бывшего механика и сообщника.

— Что с вами, Джонни? Не больны ли вы?

Джонни мог не кривить душой. Он был угнетен, возбужден, потрясен, расслаблен — все вместе. Голова его лопалась по черепным швам. Он ответил Арту, едва шевеля губами:

— Мне очень плохо. Меня гнетет тоска. Сейчас еще ничего, а ночью я сумасшествую. Я боюсь темноты. Свет может гореть сколько угодно, но я боюсь, что он погаснет. Я с ума сойду, честное слово!

Арт схватил его за обе руки.

— Не надо, Уикли, бросьте, дорогой. Вам просто надо отдохнуть по-настоящему и не быть одному. Переходите ко мне ночевать. Все обойдется. Не надо, голубчик, падать духом.

— Спасибо, Арт, — робко воскликнул Уикли, — не сердитесь на меня. Ведь вы понимаете. У вас есть товарищ Седжи, а я совсем один. Я приду.

Джонни пожал руку Броунинга и, пошатываясь, побрел домой. Пока он не дошел до того места, где утром встретился с Борисом, он и не подумал даже о том, что выкрадет у своего друга формулу счастья.

Глава двадцать пятая

ПОБЕГ

В четверг Борис проснулся среди ночи. Стояла такая тишина, что мир казался несуществующим. У постели лежал ковриком плотный лунный квадрат. Козодоевский мучительно старался припомнить что-то, промелькнувшее во сне, не терпящее отлагательства и, главное, отнюдь не мистическое.

Он перепробовал все известные ему мнемонические приемы и решил уже уговорить себя, что сон был нестоящий, как вдруг стремительно сел на постели.

Нефритовая фигурка!

В самом деле, ведь все они — и Арт, и Сережа, и сам он — забыли об ее существовании! Потрясающая перемена обстановки выбила из озабоченных голов главную цель последнего путешествия. «Впрочем, может быть, кто-нибудь из них знает — ведь мы теперь мало разговариваем». Сначала поэт завязал узелок на подоле своего хитона, чтобы, чего доброго, не забыть утром порасспросить товарищей. Но заснуть он не мог, а дожидаться далекого утра представилось ему выше человеческих сил.

— Пойду! — отчаянно постановил он. — Они знают, что я только большой ребенок…

Презрев, против обыкновения, страх простуды, он выскочил босиком и пробежал коридор, ведший к комнате, где теперь вместе спали Уикли и опекающий его Броунинг. Сюда, однако, Борис постеснялся войти, но, вдохновленный примером дружеской опеки, помчался по холодному гравию сада к особняку Сережи. Здесь, после долгого дробного стука, он получил удивленное разрешение «влазить» и влетел в теплую комнату.

Сонный Сережа, со спутанными кудрями, налипшими на лоб, и по-мальчишечьи оттопыренными губами, смотрел на гостя во все свои смыкающиеся глаза.

— Борька, корова! У тебя, что ли, тоже истерика, как у Джонни?

Козодоевский замахал руками.

— Нет, нет, Сереженька, голубчик! Нет, хороший. Ты не бойся меня.

Щеглов засмеялся.

— Эх, ты, психическая зараза. Чего не спишь?

— Я вспомнил! Я вспомнил страшно странную вещь! Сереженька, где статуэтка?

— Какая стат…? — все еще смеясь, дивился Сергей и вдруг стремительно сел на ложе, как давеча Козодоевский. — В бога мать! Где человек из зеленого камня?

— Может быть, Броунинг знает? — упавшим голосом спросил поэт.

— Рано утром спросим. Эх, черт!

— Я потрясен, — простонал Борис.

Сергеи застенчиво ворчал:

— А я, что, не потрясен, что ли? Ведь она у меня была… Эх, Борька, горе ты мое, где я думаю она осталась, так это в кармане старых штанов.

— Пойдем к англичанам!

— Утром, говорю, пойдем.

— Сергеюшка! Я сейчас пойду от твоего имени и скажу про старые штаны…

Щеглов промолчал. Козодоевский принялся ныть.

— Сергей, друг мой единственный, ну, пусть я ребенок, ну, зловредный ребенок, я не могу дожидаться, я пойду!

Он вскочил, оставив Сергея в мрачном конфузе, и напялил на себя невзначай одно из одеял.

Англичане спали чутко, по-военному. На робкий стук Бориса быстро открыл испуганный Уикли.

— Что случилось? — трезво спросил Арт.

— Тысяча извинений! Сережа посоветовал мне не дожидаться утра.

— В каком смысле?

— Мы все забыли про замечательную статуэтку, которую мы нашли. И она пропала.

— Годдам! Какое несчастие! — воскликнул Арт, мгновенно вспомнив скользкий, полупрозрачный камень. — Джонни, вы слышите?

— Сережа предполагает, — сдерживая дрожь, продолжал Борис, — что она в кармане его старых штанов. Как найти старые штаны?

— Надо потребовать у наших палачей! — взволнованно предложил Джонни.

Арт медленно бледнел от гнева на самого себя. Его логическая машина работала подробно и четко.

«Ну, да, — думал он, — смена впечатлений, тревога и (он вздрогнул от досады) глухой прорыв в памяти от расслабляющего сонного газа…»