Мальчик и его собака перед концом света - Чарли А. Флетчер

несчастье, росло с каждым шагом.

Ты знаешь поэму о старом моряке[11]? Папа читал ее нам у костра зимой, и даже теперь у меня по коже бегут мурашки, когда я вспоминаю, как он рассказывал ее на разные голоса, описывал айсберги в полярном океане и другое море, теплое и спокойное, с морскими змеями и кораблями-призраками, которое поймало корабль в ловушку. Папа словно рассказывал о другой планете. Теперь я чувствовал себя героем этой поэмы. Старым моряком, затерявшимся на земле, правил которой я не знал до тех пор, пока не стало слишком поздно. Я никогда не понимал, зачем моряк убил альбатроса, который спас его. Я до сих пор не знаю, зачем я сжег дом, приютивший меня. Но я это сделал. И сделал нарочно, назло, просто потому что был испуган, растерян и расстроен. Мне не нужно было видеть яркое красное пламя под черным столбом дыма над кустами и прудом, чтобы понять, что я, как моряк из той поэмы, свершил адское дело.

Я убил альбатроса.

Глава 17

Несчастье

Я быстро шел прочь от осуждающего столба дыма, и в моей голове звучали ритмичные строки из поэмы о моряке. Если часто слушать, как кто-то читает ее вслух, слова намертво впечатываются в разум. Мне бы очень хотелось забыть их, но слова не выходили у меня из головы:

Я дело адское свершил,

То было дело зла.

Я слышал: «птицу ты убил,

Что ветер принесла;

Несчастный, птицу ты убил,

Что ветер принесла»[12].

Что ж, подумал я. По крайней мере мне не нужен ветер, чтобы идти. Нужны лишь ноги.

И я наказал их, пройдя больше камешков в тот день, чем за два предыдущих. Я не жалел себя, чтобы отвлечься от душераздирающего вопроса: почему я отправился на бесполезные поиски одной собаки и потерял другую? Утопая в угрызениях совести и ненависти к себе, я шел в сумерках и затем в темноте, пока луна не скрылась за облаками. Тогда я решил переночевать под маленьким круглым мостом, служившим переходом над однопутной железной дорогой. Там было сухо, и место напоминало дом без стен по двум сторонам. Я крепко заснул и проснулся от пения птиц. Выйдя на солнечный свет, я почувствовал, что день будет хорошим. Это чувство не проходило до обеда и даже усилилось, когда я уловил легкий аромат древесного дыма, поднявшись на первый настоящий холм на своем пути от побережья. По направлению ветра я понял, что это не запах погребального костра Джипа. И еще я знал, что находился недалеко от точки, которую отметил целую вечность назад на смотровой площадке башни, источника далекого огонька на небе, искры надежды и загадки, которую мне так хотелось разгадать в момент гнева и уверенности. Пока я не потерял Джипа и не убил альбатроса.

Должно быть, частичка меня мыслила разумно и осторожно, потому что я поднялся на холм, держа лук наготове.

Пожар начался не по вине человека. Передо мной возникли такие же следы ожогов, как в вересковой пустоши на островах. Ветер разнес пламя по папоротникам и утесникам по той же особенной форме, похожей на язык. Я прошел холм от самой широкой точки до самой узкой, где начался пожар. Там я обнаружил несколько деревьев, растущих на пригорке под холмом и защищенных от ветра. Половина из них — те, которые росли с наветренной стороны — по-прежнему были зелеными. Остальные обуглились, и можно было легко увидеть, куда ударила молния, ставшая причиной пожара. Ствол одного дерева, которое возвышалось над остальными, раскололся на две части. Половинки отклонялись друг от друга, обнажая сгоревшую сердцевину. Это было ужасно — вид и мысль об ударе молнии, об электричестве, бьющем из неба. Тогда я посчитал увиденное очередным дурным предвестием. Тогда я еще не знал, что однажды почувствую себя как дерево, разбитое пополам ударом посреди чистого неба.

Следы ожогов, идущие от расколотого дерева, по-прежнему были свежими. Новые растения не успели вырасти. Запах был свежим и сильным. Но причиной пожара был не человек. Искра слабой надежды оказалась иллюзией, а приключения, в которые она меня заманила, принесли ненужные испытания. Из-за них я потерял Джипа.

Я сел на вершине холма и оглядел сельскую местность внизу. Я решил, что лучшим способом справиться с разочарованием будет изучить карту и попытаться понять, как далеко я зашел и сколько осталось идти до логова Брэнда. Я так и называл его — логово. Место, где воры и пираты хранят свою добычу. Странное слово, но в тот момент я еще не знал, каким был этот мир, ведь я видел так мало. Теперь я знаю. У меня было много времени на размышления. Я по-прежнему смотрел на мир сквозь призму книг о том, каким он был до своей гибели. Когда Бар отправлялась на рыбалку, она надевала старую пару солнцезащитных очков, которые меняли цвет воды. Они стирали отражения на поверхности и позволяли увидеть то, что было под водой. В отличие от этих очков прочитанные книги не помогали мне увидеть то, что скрывалось под поверхностью.

Карта была полезной штукой, но она все равно сбивала с толку. Я представлял свое местонахождение, хотя и не знал точно, сколько прошел: в дни лихорадки я забывал перекладывать камешки из одного кармана в другой.

Прежде чем разложить карту, я поднялся на самую высокую точку холма, где были высокогорные болота, и посмотрел вниз. Определив север, я выровнял карту в нужном направлении. Прижал края камнями, чтобы ее не унесло ветром, и очень долго пытался сопоставить места, так уверенно отмеченные на бумаге, с гораздо более размытыми местами, потревоженными временем и растительностью. Почти весь световой день ушел на то, чтобы проанализировать информацию, но даже засыпая я не был уверен, что все сделал правильно. Мой план был таков: пройти до неровной полосы деревьев примерно в пяти кликах отсюда и проверить, есть ли там важная дорога, отмеченная на карте буквой M. Путь по ней приведет меня в очень большой город в середине страны. Оттуда я собирался отправиться на восток в сторону побережья, следуя по старым дорогам и железнодорожной ветке. Так будет лучше, чем ориентироваться по перевалам в холмах. Тем более, что впереди не было никаких холмов.

Утром я проснулся и попытался найти взглядом Джипа, а потом вспомнил, что он больше не будет встречать меня по утрам.