Через соловьиный этаж - Лайан Герн

Вдоль берега зажгли костры, люди начали исполнять танец, которым как приветствуют мертвых, так и провожают их в дорогу, а также утешают живых. Били барабаны, играла музыка. Это подняло мне настроение, и я встал на ноги понаблюдать за танцующими.

В тени ив я увидел Каэдэ. Она стояла с госпожой Маруямой, Саши и Шизукой. Шигеру поднялся и прогулочным шагом направился к ним. Госпожа Маруяма двинулась ему навстречу, и они довольно холодно поздоровались, обменялись соболезнованиями по умершим и стали обсуждать наше отправление. Затем повернулись, что выглядело до безупречности естественно, чтобы бок о бок смотреть на танец. Я почувствовал едва уловимую тоску в их голосах, в их позах, и испугался за них. Я знал, что они умеют притворяться — оба делали это так много лет, — но теперь Маруяма и Шигеру были на пороге отчаяния, и я боялся, что они забудут об осторожности, еще не сделав последнего хода.

Каэдэ сидела на берегу одна, вдали от Шизуки. Словно сам того не желая, я приблизился к ней: меня как будто подняли духи и опустили рядом. Мне удалось поприветствовать ее вежливо, но робко: если меня заметит Абэ, он не должен решить, что я страдаю от юношеского увлечения невестой Шигеру. Я сказал что-то о жаре, но Каэдэ дрожала так, словно сильно замерзла. Некоторое время мы стояли молча, затем она тихо спросила:

— Кого вы оплакиваете, господин Такео?

— Мать, отца. — После паузы я добавил: — Так много людей погибло.

— Моя мать умирает, — сказала она. — Я надеялась успеть повидать ее, но мы так сильно задержались в пути, что, боюсь, будет слишком поздно. Мне было семь, когда меня отослали в заложницы. Сестер и мать я не видела уже больше, чем полжизни.

— А отца?

— Он тоже мне чужой.

— Он приедет на вашу…

К собственному удивлению, у меня пересохло горло, и я не смог произнести нужное слово.

— На мою свадьбу? — с горечью спросила Каэдэ. — Нет, его там не будет.

Ее глаза застыли на полной огней реке. Потом девушка стала смотреть, не замечая меня, на танцующих, на следящую за их движениями толпу.

— Они любят друг друга, — заговорила Каэдэ словно сама с собой. — Поэтому она меня и ненавидит.

Я знал, что не должен стоять рядом с ней, не должен вести эту беседу, но не мог отойти ни на шаг. Я пытался выглядеть воспитанным, деликатным, неуверенным.

— Браки заключаются из чувства долга и ради союза. Но это не значит, что они должны быть несчастными. Господин Отори — хороший человек.

— Я уже устала это слышать. Сама знаю, что он хороший человек. Я всего лишь хотела сказать, что он никогда не будет любить меня. — Ее взгляд не сходил с моего лица. — Понимаю, — продолжила девушка, — любовь создана не для нашего сословия.

Теперь я задрожал. Подняв голову, посмотрел ей прямо в глаза.

— Почему же я сгораю от нее? — прошептала она.

Я не посмел произнести и слова. Признание рвалось с моих губ. Я ощущал его сладость и его силу. Мне опять показалось, что я умру, если она не станет моей.

Гремели барабаны. Пылали костры. Откуда-то раздался голос Шизуки.

— Уже поздно, госпожа.

— Иду, — отозвалась Каэдэ. — Спокойно ночи, господин Такео.

Я позволил себе лишь произнести ее имя, как и она мое.

— Госпожа Каэдэ.

В тот миг, пока она не отвернулась, я видел, как горело ее лицо, ярче, чем пламя, ярче, чем отражение луны в воде.

Мы медленно возвращались в город, следуя за госпожами и их служанками, а затем разошлись по отдельным домам. По пути нас нагнали стражники клана Тоган, чтобы сопроводить до дверей гостиницы. Они остались снаружи вместе с одним из Отори, занявшим караул.

— Завтра мы отправимся в Тераяму, — сказал Шигеру, когда мы готовились ко сну. — Я должен сходить на могилу Такеши и засвидетельствовать мое почтение священнику, старому другу покойного отца. Я везу подарки из Хаги.

Мы взяли с собой много даров, нагрузив ими вьючных лошадей, которые везли, наряду со всем этим добром, наш багаж, свадебные наряды и еду, припасенную в путешествие. Меня не интересовала деревянная коробка, которую мы отдадим в Те-раяме, я был обеспокоен иными заботами и желаниями.

Комната оказалась душной, как я и ожидал. Я не мог спать. Колокола храма пробили полночь, и все звуки затихли, ознаменовав начало комендантского часа. Остались только жалобные стоны людей, умирающих на стенах замка.

Наконец я встал. У меня не было никакого плана действий. Это бессонница толкала меня на подвиги. Кенжи и Шигеру спали, стражник снаружи — дремал. Я взял водонепроницаемую коробочку, в которой Кенжи держал капсулы с ядом, и привязал ее к нижнему белью. Затем надел темную одежду и прихватил короткий меч, тонкие гарроты, пару захватов и веревку — все эти вещи покоились в деревянных сундуках. Каждое движение отняло у меня много времени, потому что выполнять их приходилось в полной тишине. Однако для Племени время течет иначе: замедляется и ускоряется по нашей воле. Я не спешил, зная, что двое мужчин в комнате не проснутся.

Стражник зашевелился, когда я проходил мимо. Пришлось направиться в отхожее место и послать обратно своего двойника. Я подождал в тени, пока стражник снова заснет, затем сделался невидимым, перепрыгнул через забор и приземлился на улице города.

У ворот гостиницы должна стоять стража Тогана, а дороги патрулируются. Частью разума я осознавал, что мои намерения опасны до безумия, но ничего не мог поделать. С одной стороны, хотелось проверить умения, которым научил меня Кенжи до того, как мы прибудем в Инуяму, с другой — просто хотелось утихомирить стоны, доносившиеся с замка, чтобы спать спокойно.

Я добирался до замка окольными путями по узким улочкам. В некоторых домах, несмотря на поздний час, за закрытыми ставнями горел огонь, но большинство окон погрузилось в темноту. Проходя мимо, я ловил обрывки разговоров: мужчина успокаивает плачущую жену; ребенок лепечет, словно в лихорадке; колыбельная; пьяный спор. Я вышел на главную дорогу и прямиком направился ко рву вокруг замка и к мосту через нее. Вдоль дороги пролегал канал, переполненный карпами. Рыбы почти все спали, чешуйки мирно поблескивали в лунном свете. Время от времени какая-нибудь из рыб пробуждалась и с неожиданным всплеском прыгала над гладью воды. Интересно, видят ли рыбы сны, подумал я.

Я крался от двери до двери, держа ухо востро: вдруг послышится звук шагов или звон стали? Меня не заботил патруль: я знал, что замечу солдат раньше, чем они меня, кроме того, я умел раздваиваться и становиться незримым. Когда я достиг конца улицы и предстал перед водной гладью, освещенный луной, то вообще ничего не опасался. Я был горд оттого, что я — Кикута и делаю то, для чего рожден на свет. Только людям Племени известно это ощущение.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});