Заветные поляны - Михаил Фёдорович Базанков

и не брал ничего.

— Сначала утку, потом… голубку… хо-хо-хо… Вот и будет хорошо.

— Охота, охота — страсть моя, — отговаривается Анатолий. — Кому что.

— Утки у нас мало водятся, а голубки есть, конечно. Лесной поселок — не подходящее место вроде бы для хороших бабенок, а вот имеются. К некоторым, правда, наведываются залетные соколы, сманить голубок норовят, златые горы обещают. Совсем недавно одного по такому же делу вез. Не получилось у него ничего, хоть и законным мужем раньше назывался.

— Бывает. Другого полюбила или еще что?

— Не-ет… Тут особь статья, тут сразу не поймешь… А ты, гляди-гляди, заяц! А ну, припугнем косого!

Шофер нахлобучил до самых бровей старенькую затертую кепку, резко переключил передачу. Но машина с воем засвистела на месте. А заяц, пегий такой, клочковатый, неприглядный, то поковыляет немного, то сядет и передними лапками друг о друга колотит, словно греется. Шофер выключил мотор, выскочил из кабины и побежал по вязкому полю, азартно выкрикивая: «Держи его! Держи! Тррр!» Заяц, не меняя курса, неторопливо приближался к ольховому перелеску.

— Вот напугал косого. — Шофер околотил грязь с сапог о подножку, устало влез в кабину. — А ты чего ж и за ружье даже не схватился? Тоже охотник. Правда, за голубками ты, видать, больше ударяешь. — Он помолчал и стал рассказывать:

— Помню, сюда первый раз ехал, когда еще только дорогу прорубили. Славную девушку вез. На опушке попросила остановиться. Цветы рвала. Говорю ей: «Не боишься? Тут медведи стадами ходят». — «Не боюсь», — говорит. А сама — в машину. И, понимаешь, медведь-то, как приглашенный, и выскочи на дорогу! Вскрикнула пассажирка да за меня и нырнула, лежит бездыханная. Долго выглянуть не решалась. А я полюбовался на бурого Мишку. Силен… И с виду ленивый, неповоротливый. Ей говорю, гляди, пока есть возможность. Какое там… Настрахалась неглядючи. Перед поселком только в себя пришла… «Извините», — сказала. Леной назвалась… Запомнилась она мне. Как в этот поселок командируют, вспоминаю и, признаться, надеюсь увидеть.

— Лена… Маленькая такая, курносенькая, с веснушками?

— Да, вздироносенькая… Это, наверно, оттого, что с характером она… А что, сохнешь по такой?

— Нет. Сестренка двоюродная где-то в этих краях была на практике. Тоже курносая, — отговорился Анатолий.

— Больно что-то много этих двоюродных… Ты извини, я пошутил. Есть на то у меня причина. Всяких грачей возить приходится, который начнет привирать — точно определишь: утаивает чего.

— Вы извините… Просто не хочется откровенничать. А далеко еще до поселка?

— Недалече уже… Два подъема будут, а тут и разруб, как на ладонь поселок выскочит.

— Рябчика, что ли, поманить?

— Это у нас можно. Эти водятся. — Шофер остановил машину. — По правой стороне двигай, раз ехать не нравится со мной таким языкастым. На рябинники нападешь. Там и пируют рябенькие… Ну, бывай здоров.

— Спасибо. Всего доброго.

…Анатолий нырнул под низкие еловые ветви и, раздвигая тонкий подрост, пошел к рябинникам, которые хорошо помнил. Он стрелял уже там рябчиков… И не один гулял по тем рябинникам просто так, для души. Тогда только еще начинался поселок. Дороги, конечно, не было. Словно первооткрыватели, пришли молодые рабочие по этим же зарослям, с тяжелыми рюкзаками пробирались к будущему поселку и пели песню караванщиков: «Джимбем-бала-бала, джим-баала, джим бала. Ше-о-ол один ишак, шел второй ишак…» Леночка вела отряд в дикие леса, и, кажется, никто тогда не боялся медведей. Разве можно бояться зверей, если впереди идет такая девушка. Она была командиром, она была назначена прорабом после техникума. Под ее руководством лихие двадцатилетние парни и разрубали тайгу…

Охала и стонала глухомань, знающая только редких охотников, забредающих сюда, быть может, реже одного раза в год. Страшнее любого зверя рычали бензопилы, вгрызаясь в нетронутый настороженный лес.

Рабочие жили тогда, конечно, в палатках. По вечерам неустанно хрипел старый магнитофон с заезженными лентами. Но лучше не было той музыки, еще и сейчас иногда она слышится Анатолию Кудреватову. И кирзовые сапоги казались тогда легче любых теперешних модных туфель, потому что кружиться в вальсе с такой девушкой каждый мечтал. Но Лена танцевала очень редко…

Однажды она пригласила Анатолия в свою палатку, в свой терем-теремок, куда вход посторонним был строго воспрещен. Все танцевали, а они сидели и молчали, по предложению Леночки прислушивались к шуму высоченных сосен — этот шум не мог заглушить надрывающийся магнитофон.

— Чаю хочешь? — спросила Леночка, когда он собрался уходить. Облизнув пересохшие губы, Анатолий торопливо отказался.

— Тогда вот альбом, разглядывай фотографии, только не очень придирчиво, а я пришью пуговицы на твоей куртке. Давай ее сюда.

Он безразлично глядел на незнакомых веселых парней и девчат, которым даже тесно было в альбоме, а она неторопливо, как-то по-домашнему мило пришивала блестящие пуговицы…

— Нет, не надо, — сказал он и хотел взять куртку. — Если всем пришивать…

— Почему это всем… Тебе красивее, когда все пуговицы доверху застегнуты. На гимназиста похож…

Хрипел магнитофон, шаркали кирзовые сапоги по тесовой площадке, довольными голосками хихикали девчата, гудели, похохатывали парни… А тут, в уютной палатке, тикал будильник…

И вдруг будто бы сам собой возник разговор обо всем, что их окружало, чем жили они эти дни, о чем мечтали… Анатолий еще никогда так горячо и взволнованно не рассказывал, что у него на душе, чтобы выразить себя, он обращался к стихам, читал много и необыкновенно хорошо, с особенным взволнованным звучанием переменившегося голоса.

Я полон веры несомненной,

Что жизнь — как быстро ни бежит, —

Она не так уже мгновенна

И мне вполне принадлежит.

Леночке стихи нравились:

— Как здорово сказано! И просто… Не зря говорится, все великое в простом… Нет, я не буду разглагольствовать, лучше послушаю, читай, Толя, читай, пожалуйста.

И он читал, удачно приходящие на память стихи из того множества, какое заучил еще в десятом классе.

— А ты хочешь, чтобы у тебя был свой дом? — вдруг спросила она, — сосновый, пахнущий смолой, с подступившими совсем близко древними деревьями. Чтоб над крышей всегда шумело, как над этой палаткой.

— Конечно, хочу. Кто теперь этого не хочет. — Он пустился было в рассуждения: — Горожане уже проклинают однообразные каменные коробки, комфорт им стал надоедать.

— Нет, тебе нужен дом не для того, чтобы укрываться от шума и суеты, просто у тебя давно есть потребность в таком доме, в твоем доме, где ты хозяин… Ладно, пойдем бродить по лесу…

Парни завидовали, конечно, когда Анатолий прошел мимо танцплощадки следом за Леночкой.

Затерялись в синеве, заплутали между гибких рябинок.

…Да, рябинник теперь поредел, стал выше, прозрачнее, но ярче рдеют крупные гроздья, еще не все растребушенные рябчиками.