Знамя Журнал 6 (2008) - Журнал Знамя

Устроители Мышкина талантливо соединяли в своей работе народный крестьянский украшательный стиль, столь милый сердцу купца-заказчика, с архитектурными решениями и строгими формами русского классицизма XIX столетия. Модерн начала ХХ века слабо угадывается лишь в элементах декора немногих зданий. При заполнении Рыбинского водохранилища город заметно пострадал - под воду ушло свыше десятка улиц, вся нижняя часть Мышкина, по сути его фасадная сторона. Но и оставшихся особняков и улиц хватило, чтоб сохранить архитектурный и образный мир старого города, его бытовую теплоту и живописность.

Вечером прошелся по Волжскому бульвару, вдоль обрыва над рекой с матерыми березами, посаженными когда-то полицейскими чинами местного околотка. Я понимал ход мыслей мышкинского обер-полицмейстера: надо же было чем-то занять измаявшихся от безделья охранителей порядка. Раз некого тянуть и сажать в кутузку, пускай сажают деревья. Мышкинский уезд слыл одним из самых мирных и законопослушных в губернии, потому что был самым пашенным и самым крестьянским. В канун революции 85,3 процента земли принадлежало крестьянам, купеческой и дворянской земли оставалось чуть больше 10 процентов, да и этот клин постепенно переходил в руки земледельцев. Так что один из важнейших вопросов надвигающейся революции - земельный - в Мышкинском уезде, как и в других развитых уездах России, мог быть решен путем вполне мирного передела земли.

Проводив садящееся за Волгу солнце, я в сумерках вернулся на пристанский дебаркадер. После ужина углубился в знакомство с Лирикой глубинки. Долго листал сборники доставшихся мне стихотворений. Городку Мышкину в сердцах здешних поэтов отводилось место особое. “Небо синее”, как водится, здесь рифмовали с “Россиею”, лес-органист брал аккорды, клевер медом угощал, соловьи светлой песней заливались, журавли курлыко-ворковали, а Мышкин-городок склонялся к Волге в раздумии глубоком, вставал пред взором доброй сказкой, уютом и спокойствием пленя… Я благодарный читатель. Меня легко увлечь, очаровать. И пускай ритм хромает, а рифма несовершенна, я вглядываюсь сквозь слова и стараюсь увидеть главное - дыхание человеческой судьбы, проживаемой сегодня и всерьез жизни. Две книги - шесть поэтов. Среди них редактор, товаровед, аптекарь, учитель. Непишущие люди вряд ли могут понять эту тягу к рифмованной речи, желание облечь все самое сокровенное в поэтическую форму, поверить бумаге душу живу. Такие люди застенчиво ищут себе подобных, стягиваются к редакциям городских газет, робко переступают порог литобъединения, где оказываются в кругу единомышленников и единочувственников, читают там свое и ревниво слушают чужое… Что-то очень русское и трогательное видится во всех этих кружках, объединяющих добровольных мучеников слова, людей разных профессий и возрастов, раненных в сердце музой поэзии.

Звание “городской поэт” ко многому обязывает. Недаром почетное место в подборках занимали так называемые адресные стихи, тяготеющие к одическому жанру, посвященные местному хирургу, прооперировавшему сначала поэта, а потом и его сыночка, стоматологу, вылечившему поэтов зуб, учительнице сына, гончару в гончарной (“где жар да светлый дым”), трассовикам газомагистрали, связавшей Мышкин-городок со всей страной и миром, родной жене (“со мной прошедшей тернии и вьюги…”), памяти погибшего в армии сына, памяти коллеги (“Умер старый селькор-книгоноша, литсотрудник, редактор, поэт…”), памяти бывшей школьной красавицы, в которую был тайно влюблен и которая покоится теперь за кладбищенской оградой под могильной плитой… В них было все - слезы, драмы, любови-разлуки, красоты природы, тоска-кручина по уходящей жизни, молодости и красоте.

Шкипер Владимир Михайлович показывал в книжке своей жены то одно, то другое стихотворение, словно подкладывал один за другим блины на тарелку заплывшему гостю. Мы с ним долго чаевничали, разговаривали о городке, перемежая беседу чтением стихотворений, потом я расстелил в углу кубрика спальник и, вытянувшись во весь рост, разбросав по полу ноющие от дневной ходьбы ноги, не замедлил погрузиться в сон…

Рыбинск

Солнце, ветер - свежий попутный зюйд-вест дует в корму.

У деревни Володино сфотографировал старый дот времен войны, уместившийся на крохотном островке под лирической сенью березки. Дот наполовину врос в землю, покосился, порос мхом, как старый пень, но амбразурой все так же грозно смотрит на Волгу. Еще один гречухинский артефакт, наверняка изученный и взятый им на заметку. Но в музее уже имеется один дот - бетонный колпак с бойницей, словно перевернутая кастрюля, надежно накрывавшая пулеметный расчет из одного-двух человек.

По живописным берегам тянутся полускрытые в соснах поселки, отдельные коттеджи и усадьбы с заборами, из-за которых иногда вдруг выглянет новомодный ветряк с медленно вращающимися лопастями, обнаруживая уединенное дачно-лесное гнездо с автономным энергоснабжением, спутниковой антенной, колодцем, глухими стенами ограды и порядочным запасом продовольствия в холодильниках и каморах, рассчитанным на несколько месяцев затворнической жизни в условиях дефолта, смуты, глада, труса, мора, червия воскипения.

Берега постепенно расступались - я входил в Волжский плес Рыбинского моря. Поглядывая на карту, я прокладывал свой курс по старому руслу Волги - древней скифской реки Великой Рахи, полвека назад залитой водами самого большого в мире искусственного водохранилища. Бывшее русло превратившейся в призрак Волги, словно змея, стелившейся теперь по дну водохранилища, нетрудно было определить по голубым линиям, отмечающим перепады глубин и рельефы целого подводного мира с городами и деревнями, церквями и погостами, заливными лугами, лесами, пажитями. Карта у меня была отличная.

Когда гидростроители воздвигли Рыбинскую плотину и древняя Волга вместе со своими притоками Мологой и Шексной ушла под воду и стала подводной рекой, голубой водной гладью оказалась покрыта вся Мологская страна и часть страны Пошехонской, как их называли в старину. Город Молога стоял на левом берегу и был самым северным городом на Волге, от него река круто поворачивала на юго-восток. Город был старинный (упоминался в летописи аж с 1149 года), чистый, здоровый, в нем никогда не было ни чумы, ни холеры, но он мешал столице сделаться портом пяти морей, и поэтому участь его решилась в короткие месяцы конца 1936 года. В сентябре мологжанам объявили о переселении. Сносу подлежали двести двадцать домов частного сектора по причине их ветхости, остальные четыреста шестьдесят предлагалось жителям разобрать и перевезти на новое место. Тем же, кто был не согласен, выплачивали скудную компенсацию и отпускали их на все четыре стороны. Было еще три десятка немощных стариков, отказывавшихся от всякого диалога с властями, приковывавших себя к домам и собиравшихся уйти под воду вместе с городом. Их, затаившихся в укромных закутах своих подворий, находили с милицией, силой отвязывали и увозили в дома престарелых. Но находили не всех - несколько человек исчезли бесследно. Скорей всего, разделили судьбу затопленного города.

Весной 37-го мологжане на плотах, составленных из разобранных по бревнышку домов, нагруженных домашним скарбом, начали сплавляться к Рыбинску, в пригороде его было определено место для нового поселения. Строительство Рыбинской плотины осуществлялось руками ста пятьдесяти тысяч заключенных Волголага, осужденных главным образом по 58-й, политической статье. По мере того как росла плотина, росло и кладбище для ее строителей, десятками тысяч умиравших от недоедания, болезней, непосильного труда. В апреле 41-го закончили возведение дамбы. В ноябре 1941-го дал ток первый агрегат, покрытый брезентовым шатром, в январе 1942-го - второй. Происходило это в обстановке секретности, чтобы не привлекать внимания немцев, считавших гидроузел бездействующим. Всю войну плотина давала электроэнергию, так необходимую оборонным предприятиям. Благодаря окутавшей объект секретности и строгой светомаскировке немцев удалось провести, и за все годы войны на объект не упало ни одной бомбы. Шесть лет Волга заполняла ложе будущего моря, проектной метки уровень воды достиг лишь в 1947 году. Кроме города Мологи, под воду ушло более семисот сел и деревень. Огромное водохранилище протянулось на сто сорок километров в длину и до шестидесяти километров в ширину, средняя же глубина составила всего около шести метров. В погоне за проектной мощностью предпочли рыбинский вариант плотины с его катастрофическим по масштабам разливом воды, отвергнув калязинско-мышкинский вариант, по которому Волга должна была остаться в своей пойме.

Пристал к берегу в десять часов вечера, покрыв с попутным зюйд-вестом свыше полусотни километров. Чудесный день, наполненный солнцем, ветром, работой с парусами и неостановимым движением вперед, подошел к концу. Я высадился у створного знака на самой северной оконечности Волжского плеса. Передо мною лежало Рыбинское море - уходящая за горизонт ровная водная гладь, высвеченная косым вечерним светом. Кустики ивняка, песок. Комары в немыслимом количестве. Тишина, безлюдье. Сгущающиеся сумерки заволакивали дали, пока я разбивал палатку, разводил костер, вечерял.