Сложенный веер - Сильва Плэт

Договаривает он, уже лежа на спине посреди садовой дорожки. Хьелль сидит у него на животе, всей тяжестью рук навалившись на плечи.

— Я тебе сейчас почешу… спинку, — с нажимом выдыхает он. — Думать забудь.

— Соответственно, — невозмутимо продолжает Сид, выплевывая изо рта волосы, — я имею преимущественное право. С неограниченным сроком реализации. Хоть до восьмидесяти лет могу ходить девственником. Ты тоже.

Хьелль отвешивает ему сочную оплеуху. Сид даже не уклоняется.

— Извращенец.

— Приспособленец.

— Засранец.

— Пораженец.

За каждым выплюнутым оскорблением следует легкий шлепок по щеке. Наконец, Хьелль распрямляется, угрюмо смотрит в спокойные белые глаза.

— Я тебе губу разбил.

— Известное дело, все бы только портить.

— А ты хочешь починить? Ты хоть соображаешь, что он просто так тебе не уступит? Будь ты хоть не Дар-Эсиль, а кто угодно! У вас же родовая вражда! Тысячелетняя! Все из-за того же дуэма!

— Не уступит — будем драться. Слезь с меня.

— Не слезу. Лежи тихо. Так ты более открыт для взаимопонимания. Он тебя убьет.

— Так прямо и убьет?

— Так прямо и убьет. Криво убить тебя он не осмелится. Подослать наемного убийцу к молодому Дар-Эсилю вместо того, чтобы драться? Да королева ему ноги вырвет. Вместе с крыльями. Собственноручно.

— Слезь с меня.

— Сид, ты три года прохлаждался на Когнате. Сколько раз ты меч в руках держал за это время?

— Я не буду с тобой говорить, пока ты не слезешь.

Это фирменная интонация Дар-Эсилей, знаменующая конец переговоров. Хьелль понимает, что он может просидеть так до вечера, но Сид, даже если его пытать, не произнесет ни слова. Тогда он поднимается, отряхивает колени, убирает за уши волосы.

— Сука ты. Невоздержанная, — мрачно сообщает Сид, пытаясь заглянуть себе за спину и решить, можно ли показываться к ужину в таком ораде.

— От такой же и слышу. И от жадной и самовлюбленной притом.

— Эт-точно, — цедит Сид сквозь зубы, все еще выгибая шею назад.

— Снять и посмотреть не проще?

— Не учи, а? Раз в неделю, как минимум. А ты на Анакоросе?

Хьелль даже не сразу соображает, что ему снова отвечают на вопрос, заданный три минуты назад.

— Там вообще не давали носить клинки.

Сид понимающе цокает языком.

— И за сколько ты восстановился?

— Я-то? Сид, Чахи тебя забери, я — Дар-Халем, какое «восстановился»? Я вернулся, взял в руки мечи и встал против отца — он мне только орад порезал.

— Вот и потренируешь меня. Недельку-другую — сколько там проходит от вызова до боя? Надо в Регламент заглянуть.

Они идут по мощеной дорожке к дому. Вместе, но не рядом. Каждый почему-то прижимается к своему краю дорожки, и словами они перебрасываются как опасными предметами, готовыми взорваться.

У входной двери Хьелль останавливается, делает шаг навстречу Сиду.

— Сид, ты серьезно?

— Ох, Хьелль, — тот тоже шагает навстречу, притягивает его одной рукой, прижимает. Сид выше на полголовы, поэтому нос утыкается куда-то в район шеи.

— Ты же знаешь, единственная ущербность дипломатических способностей Дар-Эсилей состоит в том, что у нас полностью отсутствует чувство юмора. Через несколько минут мы с тобой в этом еще раз убедимся. Когда поставим в известность родителей.

При этих словах Хьеллю мерещатся два молодых тела, расчлененные на куски.

Сид Дар-Эсиль одиннадцать лет назад

— Кретин, — резюмирует лорд Дар-Эсиль с красноречивым жестом правой руки по горлу. — И это мой сын… Кретин и самоубийца.

— Может быть, ты заткнешься? — даже не повернув головы, ненавязчиво советует второй старший дар.

— Может быть, ты назовешь мне хоть одну причину, по которой мой мальчик… — лорд Дар-Эсиль поспешно затыкается. Причину, по которой его сын, единственный из всех даров, имеет право изменить судьбу своего лучшего друга, лорд Дар-Эсиль своими руками сотворил десять лет назад. Когда разрешил малышу Халему прийти и помочь Сиду во время первого альцедо.

— Я надеюсь, что вы не собираетесь… после того как…

Наглые мальчишки ухмыляются.

— Жить вместе? Не, пап, ты же знаешь, он непереносим в больших дозах. К тому же жена дипломата должна уметь танцевать…

Сид сгибается от удара локтем в солнечное сплетение.

Хьелль сдержанно улыбается.

— Вы всегда разбирались в людях, лорд Дар-Эсиль. Ваш единственный сын — кретин. И самоубийца. Еще один раз ляпнешь такое — я тебя сам прирежу, — сообщает он взъерошенному серебряному затылку.

— Цыц, мальчишки! Что-то вы разыгрались… — старший Дар-Халем встает так резко, что хлопают полы орада, и, чуть ли не отшвырнув в сторону кресло, которое по сравнению с ним кажется игрушечным, хотя лорд Дар-Эсиль практически утопает в таком же, стоящем напротив, лезет в угловой секретер за письменными принадлежностями.

Сид разглядывает его мощную спину, тяжелый затылок (наперекор придворному этикету, старший Дар-Халем носит коротко остриженные волосы, и никто не отважится сделать замечание лучшему мечнику Империи), прямую линию плеч… Как всегда, когда он видит перед собой словно закрывающую все поле зрения, монументальную фигуру лорда Дар-Халема или его крепкие, короткие пальцы, сжимающие меч, Сид осознает, насколько от него отличается Хьелль. У того будто не мускулы, а жильные струны нашиты прямо на кости и обтянуты кожей, а нервные длинные пальцы, кажется, не могут поднять не то что меч, но тонкую саблю, какие Сид видел на Когнате. Сид трясет головой, чтобы отогнать эти мысли: …надеюсь, вы не собираетесь… он непереносим в больших дозах… Нет, мы не собираемся.

— Ты уснул или передумал? — голос отца выводит Сида из отупения. — Сядь и пиши. Я продиктую.

Сид, как во сне, усаживается за стол, берет перо. Ох, неудобно-то как! Надо отдать должное техномедийным цивилизациям: простейшая гелевая ручка — венец прогресса по сравнению с аккалабатскими приспособлениями для письма. Пытаясь вспомнить, как правильно держать перо, Сид в то же время не может отогнать от себя мысль о том, что все происходит совсем не так, как он ожидал. Он думал, что старшие дары в худшем случае разбушуются, наорут на них (отец Хьелля мог и врезать) и посадят под замок на неделю для образумления, в лучшем случае — начнут его отговаривать. Нет, он не сомневался в своем решении, у него вся кровь кипела от мысли, что поганец Дар-Акила тянет руки к лучшему, к главному, что у него есть. Но внутреннее ощущение собственного героизма, хоть и маленькое-маленькое, все же присутствовало.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});