Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория

Дружина похоронила своих мертвых перед самым закатом. Полагалось, конечно, сложить для них большой костер и справить по ним тризну. Но князь велел иначе. Ништо, как вернутся в Ладогу, принесут Перуну богатую жертву, пройдут обряд очищения, и души мертвых найдут свой путь по Калинову мосту через Смородину-реку.

Кмети стояли подле могил хмурые и молчаливые. Дюже уж поредела дружина с того дня, как покинули они Ладогу, чтобы заключить с Некрасом Володимировичем союз да скрепить его счастливым сватовством. На дядьке Круте и вовсе лица не было. Его-то из царства Морены вытащили, а вот молодых нынче — не смогли.

Украдкой Горазд все косился на княжну. Та стояла чуть поодаль, в стороне и смотрела перед собой немигающим взором. Она куталась в подбитый пушистым мехом плащ, в котором отрок узнал плащ Ярослава Мстиславича, а к ее поясу жалась все еще до смерти перепуганная девчонка, которую отрядили прислуживать княжне. Горазд слыхал, что ее насилу отыскали где-то неподалеку от лагеря. Она убежала туда еще ночью, как началось нападение, и пряталась в траве.

Разбитые, опухшие губы Звениславы Вышатовны покрылись коркой из запекшейся крови, на щеке и скуле виднелся огромный, уродливый синяк. Меньше всего она напоминала нынче княжью невесту. Горазд подумал и тотчас устыдился своих мыслей. Права его матушка, ох, права…

Мертвых наемников они оттащили подальше от своего ночлега, забрали добрые мечи, кинжалы да сняли кошели с воинских поясов, сбросили тела в одну кучу и оставили гнить под солнцем. Ибо иначе не поступают с теми, кто ночью нападает на спящих, мирных людей.

Когда Горазд возвращался к навесу, который они смастерили из уцелевших палаток, его поймал за руку Бажен. Вроде как того трепал жар, но прийти поглядеть, как хоронят мертвых, он все же сдюжил. Лучше б отлежался, больно уж худо выглядел. Глаза запавшие, что две ямы, волосы спутанные, потемневшие от пота и пыли.

Горазд поглядел на него озабоченно и покрутил головой по сторонам, вздохнув. Жаль, батьку его, воеводу, было не видать нигде.

— Ты мне жизнь спас, — без обиняков заговорил Бажен. — Когда остановился, а я на земле валялся под этим… как его… берсеркиером.

Он дышал хрипло и тяжело, каждое слово давалось ему с трудом, и он порой замолкал, чтобы набраться сил. Но воспаленные, покрасневшие глаза Бажена смотрели на Горазда неожиданно ясно.

— Ты меня тоже спас, — смутившись, буркнул отрок. — А батька твой — и вовсе нас обоих. Чего мы, считаться, что ли, станем?

— Да хоть бы и считаться, — Бажен хотел махнуть рукой, но вовремя опамятовался и заместо сжал Горазду плечо. — А я тогда ведь не со зла на князя твоего наговорил, напраслину взвел. А по дурости все. Ты прости меня. Не держи зла, когда помру.

— Вот еще, — фыркнул Горазд и взял его под здоровую руку.

Он потихоньку повел Бажена за собой, поближе к навесу и людям. Там и знахарка где-то быть должна. А то мало ли что, вдруг и впрямь рухнет без сознания.

— Чего ты помирать собрался-то? Подумаешь, плечо продырявили, велика рана!

Бажен хотел было ответить, но резко и шумно втянул воздух носом, пережидая боль. Он почти повис на Горазде, и тот едва сумел его подхватить.

— Напрасно я слушал нашего десятника. Он всякое болтал и про князя вашего, и про нашу княжну… брехал много, но и правды много сказывал… — бормотал Бажен с закатившимися глазами, пока Горазд, кряхтя от напряжения и усилий, тащил его, тяжеленного, к навесу.

— Про терем-то правдой все обернулось… подожгли…

Речь Бажена стала совсем уж рассеянной и спутанной, и Горазд перестал вслушиваться в его лепет.

— Побратимом станешь ли мне, Горазд? Раз уж мы оба с тобой друг дружку от Кромки спасли? — Бажен сделал над собой усилие, разлепил глаза и проговорил все связанно.

А после его голова поникла, и он лишился сознания. Благо, Горазд его дотащил почти, их увидели, сразу несколько кметей подхватили у него Бажена, уложили на чей-то плащ. Тотчас кликнули знахарку, и когда прибежала Зима Ингваровна, Горазд потихоньку отошел от них подальше, чтобы разыскать князя. Нужно позаботиться о его ночлеге!

Пока высматривал князя, все не переставал качать головой. Чего только не придет в дурную голову в лихорадке! Бажен побратимом стать с ним восхотел, кровь смешать. С ним-то, безродным, пришлым чужаком! Да у батюшки его удар случится, коли сынок ему такое расскажет когда. Добро, позабудет, как в себя придет. Нынче-то в нем лихорадка говорила.

Горазд давно закончил прилаживать для Ярослава Мстиславича навес — чуть в стороне ото всех, как он делал обычно, и уже вовсю клевал носом, пытаясь не уснуть, когда, наконец, пришел князь. Кажется, хромал он шибче, чем утром. Он опустился на землю поверх своего дорожного, потрепанного плаща, и от внимательного взгляда мальчишки не укрылось, как князь поморщился, пока усаживался, и как старался не опираться на правую ногу.

— Принеси водицы, умыться хочу, — велел Ярослав Мстиславич. — Да не гляди так на меня! — прикрикнул он раздраженно.

Разом обернувшись, Горазд принес полный бурдюк воды и полил князю на шею и плечи, стараясь поменьше на него смотреть. Верно, совсем он ему надоел. Может, и не возьмет больше с собой в поход.

— Ох, добро, — сказал князь, утирая рубахой лицо и тряся мокрой головой. — Ты хорошо знал Гостомысла?

— Нет, княже, — Горазд мотнул головой. — И вовсе его не знал.

— Разузнай, с кем он дружен был. Но не шибко о нем болтай, потихоньку, — Ярослав потер ладонью глаза. — И про оберег никому ни слова, никому. И дядьке Круту — тоже.

Дюжина вопросов вертелась в голове у Горазда, но он смолчал и кивнул. Не хотел еще пуще гневить князя.

— Сменить повязки, господине? — сказал он вместо этого, кивнув на перемотанные ребра и плечо Ярослава Мстиславича.

— Завтра, — тот махнул ладонью и натянул рубаху, стараясь не шибко задирать руки. — Забрал себе что на память у берсерка? — будто бы смягчившимся голосом спросил князь.

Благо, что было уже темно, иначе не вышло бы скрыть от него покрасневшие щеки.

— Нет.

Но он добрую половину дня размышлял, не взять ли оберег в виде медвежьего клыка али пару украшений, которые нашлись в кошеле.

— Отчего? — укрывшись плащом, Ярослав лег на спину и нынче с интересом смотрел на своего отрока.

— Не я же его одолел, — изрядно помявшись, выдохнул Горазд.

Им в избе украшения, конечно, пригодились бы. Матушка сходила бы на торг да обменяла бы их на что-нибудь ценное. А медвежий клык он и сам бы стал носить под рубахой.

— Вот, значит, как, — задумчиво сказал князь, и больше они не говорили.

Видно, боги все же сжалились над ними, потому что остаток пути до Ладоги прошел спокойно. На первом же постоялом дворе, попавшемся им после налета наемников, они подлатали повозки, и дорога пошла куда быстрее. Когда до родных земель остался один дневной переход, Ярослав отправил в ладожский терем гонца, и добрые вести о грядущем возвращении князь быстро облетели все княжество.

Они вернулись много позже, чем изначально намеревался Ярослав, в самый последний день серпня. Солнце все еще ярко светило и грело, но вечерами делалось холодно, и хотелось посильнее закутаться в плащ али надеть рубаху потеплее. Чем ближе подъезжали они к дому, тем сильнее задували северные, кусачие ветра. По ночам Горазд с тоской вспоминал безрукавки, сшитые заботливыми руками матери и оставленные им за ненадобностью в избе. А ведь матушка ему, дурню, говорила.

К тому дню, как они вернулись на Ладогу, с лица Звениславы Вышатовны как раз почти сошли синяки. Коли не приглядываться, и не увидишь ничего. Ярослав Мстиславич велел запрячь для нее смирную кобылку, и нынче они вместе въезжали в гостеприимно распахнутые ворота ладожского терема. На плечах княжны уже привычно лежал подбитый мехом княжеский плащ. Позади них тоже рядом, стремя в стремя ехали оба воеводы — дядька Крут и Храбр Турворович.

— Князь, князь вернулся! Князь-батюшка невесту везет! — вдоль дороги встретить своего князя да поглазеть на будущую княгиню собралось множество людей.