Боги и чудовища - Шелби Махёрин

девушка.

– Она жуткая! – Он заулыбался, обнажив сколотый передний зуб. На щеках проступили ямочки. – В ней есть чудовища!

– Ладно, – вздохнула она, закатив глаза. – Но только один раз. И не пой ее со мной сегодня, пожалуйста. Хорошо?

Я бы, наверное, нахмурилась, услышав эту странную просьбу, если бы беспокойство девушки не отдавалось эхом в Николине. Если бы я не знала, что случится спустя три недели. Совсем скоро мальчик умрет медленной и мучительной смертью. Это… это был не мой ад, а Николины.

Она не всегда звалась так. Когда-то она была Николой.

Я не могла отвести взгляда.

Девушка закрыла глаза и откинулась на лавандовый луг, а мальчик уткнулся ей в шею. Я знала слова песни еще до того, как она начала петь ее. Они отзывались у меня в самом нутре.

– Под полной луной рябь по водам плывет, танцуя с лихими ветрами, – высоким и чистым голосом девушка медленно пела жуткую колыбельную, поглаживая мальчика по волосам. – За той стороною гуль страшный ревет, своими сверкая клыками.

Мальчик захихикал.

– В ответ его зову жених восстает, сна вечного сбросив оковы. К невесте своей Женевьеве идет, но супруг у нее уже новый. За тусклым окном Женевьева сидит… – Несмотря на просьбу матери, мальчик начал подпевать. – …И сон малышу напевает. Под тусклым окном, свою деву узрев, жених безутешно рыдает… – Она замешкалась, но руку с его волос не убрала, а он продолжил петь без нее:

– Мертвецы не должны вспоминать о былом, страшитесь того, что им снится…

– Ведь памяти давней о сердце живом в груди их сокрыта крупица, – мягко сказала девушка, уже не напевая. Мальчик заулыбался, и вместе они допели эту жуткую колыбельную: – Под полной луной рябь по водам плывет, танцуя с лихими ветрами, за той стороною гуль страшный ревет, заходясь исступленно слезами…

Мальчик громко и радостно засмеялся.

– Он был зомби, да, мам? Жених был зомби?

– Скорее гулем, – предположила девушка. Взгляд у нее был отсутствующим. Она прижимала голову мальчика к груди крепче, чем стоило бы. – Или, может, какой-то дух или призрак.

– А я тоже превращусь в призрака, мам?

Она закрыла глаза, словно ей стало больно.

– Ни за что.

Разговор сошел на нет. Тошнота подкатила к горлу. Они взялись за руки и пошли обратно. Николина не моргая глядела вслед мальчику, а на девушку даже не смотрела. На мать мальчика. На Николу.

– Как его звали? – тихо спросила я.

– Матьё, – нежно ответила она.

– Матьё ле Клер?

Фигура мальчика вдали становилась все меньше.

– Мне было тогда всего семнадцать, – прошептала Николина, погрузившись в воспоминания.

Я видела их в ее сознании так же ясно, как лавандовый луг. Как она полюбила мужчину из их горной деревни. У него были рыжие волосы и светлая кожа. Они зачали ребенка, в котором души не чаяли. Как мужчина внезапно умер от простуды, как вскоре заболел их сын, как она перепробовала все, от магии до лекарств, чтобы вылечить его. Она даже отвела его к священнику или кому-то подобному в далекий край, но он сказал, что это «божественная кара» и прогнал их.

Николина убила священника. Он стал первым, кого она убила в своей жизни.

Тогда она не была знакома с Ля-Вуазен. Возможно, та бы смогла спасти Матьё…

– Прочь из моей головы, мышка, – прорычала Николина, мотая головой взад и вперед, словно пыталась отогнать назойливую муху. – Мы не хотим этого видеть, нет, мы не хотим видеть…

– Тебе было семнадцать, – медленно повторила я, оглядываясь вокруг и смотря на горы.

Когда я играла здесь в детстве, одна из скал напоминала мне нос старой карги. Но сейчас не было видно камня, похожего на бородавку. Что-то здесь не так. Горы ведь с места не сдвинешь.

– Сколько же тебе лет, Николина?

Она зашипела, обнажив потемневшие, чересчур острые зубы. Гнев в ней вспыхнул как огонь. Мне стало жаль Николину. Некогда у нее были красивые зубы. И сама она была прекрасна. Не только лицом и телом, но и душой. Она готова была отправиться на край света, чтобы спасти своего ребенка, которого любила всем естеством. И ничто не могло ее удержать. Да, Николина была прекрасна во всех отношениях, важных и не очень, но со временем ее красота увяла.

А прожила Николина слишком долго.

«Как ты стала такой?» – однажды спросила я ее, сидя в темном и грязном «Левиафане». Тогда Николина ничего толком не ответила. Сейчас все стало ясно. Ей было уже ни к чему шевелить своими потрескавшимися губами, повышать свой жуткий детский голос. Она прожила слишком долго, и время превратило ее в иссохшую тень той девушки, которой она некогда была.

Николину захлестнула ярость то ли от моей жалости, то ли от воспоминаний об умершем сыне.

– Желаешь оказаться в Аду, Луиза ле Блан? – выпалила она, словно загнанный в угол дикий зверь. – Так мы уважим тебя. О да, мы потащим тебя вниз, вниз, вниз…

Николина метнулась ко мне и схватила за шею костлявыми пальцами. Черные волны снова обрушились на нас. Они смяли лаванду, захлестнули солнце и увлекли нас в свой коварный поток. Мои легкие кричали в агонии. Мне все стало предельно ясно.

Мы не были ни в Аду, ни на Небесах.

В ушах разрывалось, а перед глазами все плыло. Я попыталась вырваться из хватки Николины, но она уже вцепилась не только в мое тело. Она вонзила когти в мое сознание, прорываясь сквозь память. Мы шли ко дну, волны беспощадно швыряли нас в стороны, пока Николина не восстановила равновесие, едва не раздавив мне горло. Давление было повсюду. В голове, груди, сердце. Я вырвалась на свободу, и вокруг снова вспыхнула белизна. Мы с головой окунулись в новое воспоминание.

Сквозь занавес.

Весь зал затих, когда мы рухнули на сцену. Перед нами развернулся ужас. Рид прижимает меня к груди, я лежу мертвенно неподвижно в его объятьях. Волосы у меня длинные и темные, лицо все в крови и синяках. Платье порвано. Я в панике смотрю вправо, откуда должен вот-вот появиться Архиепископ. Затаившаяся толпа наблюдает за мной. Узнают ли они меня? Поймают ли меня наконец?

Николина воспользовалась моим страхом, схватила меня за волосы и подняла лицо вверх.

– Взгляни на себя, мышь. Даже сейчас твой страх пахнет так остро и вкусно. Так приятно. – Она глубоко вдохнула, касаясь шрамов на моем горле. – Ты так сильно боишься, да? Своей собственной матери, отца. Даже собственного мужа.

Николина лизнула мне шею. Я вывернулась из ее хватки, ударила ее головой по лицу и, пошатываясь,