Укрепить престол (СИ) - Старый Денис

— Император Рудольф будет расстроен моим исчезновением. Если он узнает, что я в Московии, то будет обозлен, — огранщик привел еще один аргумент в пользу того, чтобы я его отпустил.

— Открою тебе, мастер, тайну… скоро цезарь поменяется. Уже и так Рудольфа считают императором только что в Праге, но остальные земли — Матвея чтут своим цезарем, — сказал я.

Я не хотел уделять больше нужного внимания Каспару Леману, пусть еще сделает что-нибудь такое этакое, чтобы я проникся его мастерством. Может же так случится, что всю работу за Лемана делал безвестный подмастерье? Такие истории сплошь и рядом. Есть творцы, а есть те, кто может продать творение, и вторые часто представляли товар, как собственное творение. Вспомнилась история с великим скульптором Микеланджело, который некоторое время работал на одного мастера, о котором только и помнят, что у него работал великий творец. Но из той мастерской выходили работы не Микеланджело, а мастерской.

Леман ушел в сопровождении охраны. Вот так! Ко мне в кабинет его вводил конвой, но произошло волшебство, и он вышел почти свободным человеком, но с охраной. Поедет в Гусь, который сейчас активно основывается и начинает свою, надеюсь, славную историю центра русского стекольного производства.

Ну а будущие соседи Каспара Лемана предстали передо мной сразу же после ухода огранщика. Семь человек. Или шесть целых и три четвертных человека. Один мастер был однорукий.

Вот и выходило шесть целых и примерно восемь десятых. Это, если не считать Гумберта, который самолично привел тех стекольщиков, кого смог завербовать. С ним я хотел поговорить чуть позже и наедине, но раз привел показать «товар» лицом, то не гнать же.

— Где руку потерял? — спросил я, и два толмача с итальянского, не чета неучу Листову, стали переводить сказанное мной.

Ну очень цеплялся глазу худощавый молодой мужчина с проступающими не по возрасту проседями, резко контрастирующими на черной копне волос. У него была отрублена правая рука аж по плечо. И было крайне интересно и то, где он свою руку потерял, как и понять, зачем мне такой мастер, который не может полноценно работать.

При этом я догадывался, кто может стоять передо мной, но удаче своей поверить не мог. Пусть мужчина подтвердит мои подозрения.

— Государь, дозволь я! Я знаю о каждом, — спросил Гумберт, которому, я это увидел, было не особо приятно, что акцент моего внимания был смещен на мастеров, а он не получил свою порцию похвалы и славы.

Получит еще, да и благодарен должен быть, что пожил в Европе, словно царь Мидас, купаясь в моем богатстве.

— Скажи, Иохим, ты Луке Мартыновичу подал бумаги на каждого мастера, кабы он все по разрядам провел? — спросил я у Гумберта, а сам Лука уже покачал головой в отрицании. — Но, добре, говори! Токмо сегодня кабы были бумаги на кожного мастера: кто, где нашли, что умеет, как вел себя в дороге… ну да Лука Мартынович знает какие вопросы задать.

Вот так, я лишил славы Гумберта. А нечего! Возомнил себя бароном, уже и походка изменилась, возгордился. А нужно работать, служить, а не гордиться тем, что за мои деньги, большие деньги, привез рабочих, и мастера ли они — это станет окончательно понятно, когда я буду держать в руках серийное производство нужного для России изделия.

— Ну говори же, от чего руки нет! — потребовал я у Гумберта.

— Зовут того фряза-венецианца Якобелло Баровье из когда-то славной династии мастеров-стекольщиков Баровье, — говорил Гумберт, подтверждая мои самые смелые ожидания. — Он работал на острове Мурано, что рядом с Венецией. Руку ему отрубили за то, что он подделывал камни драгоценные из стекла. За это на Мурано рубят руку и отправляют на сопровождение в Прагу полос, из которых бусы режутся. Вот там я его, или он меня, и заприметил. Я, государь, сперва и брать не хотел, однорукий все же, но он просился, говорил, что ему смерть по возвращению в Венецию, а может и раньше. Убеждал меня, что знает много секретов и, пусть сам не может полноценно работать, так укажет что и как иным.

— Пусть сам скажет, почему смерть в Венеции! Мне еще иметь дела с этой державой, — потребовал я, желая проверить искренность мужчины.

— Уже когда обоз со стеклом отправился в Прагу, я вернулся в Венецию, ночью добрался до острова Мурано, благо все меня хорошо знали и не стали чинить препятствий, а после разлил масло в стеклодувной мастерской мастера, который донес на меня, оставил лучину гореть, а сам сбежал, уже когда был Венеции, пошли слухи, что на Мурано горят мастерские, а я догнал обоз в Прагу и уехал. Так что я не жилец, но отомщенный, — закончил свой рассказ мужчина.

— Мои мастерские так же сожжешь, если тебе, к примеру, продадут гнилую капусту? — жестко спросил я.

Характер — это хорошо, но что, если у этого молодого мужчины в мозгу главенствует обостренное чувство справедливости? Да еще и проблемы с контролем эмоций, как и предрасположенность к глупостям?

— Не сожгу, государь, у меня осталась только одна рука, чтобы ей рисковать, — сказал мастер, и я рассмеялся.

И, да, мои ожидания по личности мастера подтвердились.

Остров Мурано… я был на нем. Пусть повторюсь, но я люблю Италию, хотя Венеция несколько отличается от остальной страны, впрочем итальянцы неоднородны по менталитету, долго их держава была раздроблена. Я посетил остров стекольщиков, когда во второй раз был в вонючей Венеции. Тогда она чуть не подорвала мою любовь к Италии. Наверное, я выбрал не то время, чтобы посещать островной город и несколько разочаровался — там воняло, казалось все, даже люди.

Однако, мой негатив нивелировало посещение Мурано. Столько стекла в одном месте, я не видел никогда ранее. Посетили тогда с дочкой и Музей стекла. Как сейчас помню, что пришлось заплатить за вход четырнадцать евро за билет, а еще за бахилы, а еще за посещение мастерской. Умеют на острове Мурано деньги вышибать, это у них историческое.

Из того, что я узнал в Музее, посредством гугл-переводчика в аудиогиде, сейчас, в начале XVII века, многие стекольные мастера промышляют тем, что весьма удачно подделывают драгоценные камни. Отсюда идет недоверие к мурановским зеркалам и падение цены. Вот и борются с таким явлением, отрезая руку мастеру и отправляя его под конвоем работать в Прагу, где нарезают знаменитые венецианские бусы с цветочками, ибо остров Мурано не резиновый, а бусы скупаются в Европе тоннами. Это венецианские бусы меняют на золото в колониях.

— Всем говорю, — я окинул взглядом собравшихся. — Коли кто еще хочет уйти, то пусть идет сейчас, выплатив те деньги, что мы потратили на вас. Остальные же подпишут ряд, по которому десять лет будете жить и работать в месте, где для вас уже готовы дома и где нашли добрый песок, так же мы поставили печи, какие сами измыслили, но каменщики там остались и ждут вас, чтобы нужное делать. Иные производства сами наладите, людей, сколь надо, дам. А так же туда уже отправился обоз с содой, поташем, трубками для выдувания, может и не такие, но сами доработаете, серебряной фольгой, свинцом, медью, оловом, кобальтом и многим иным, голодать так же не будете, — я уже открывал многие из секретов, которые удалось вспомнить.

Еще придется провести работу с мастерами, найти им смышленых и усердных учеников и даже подсобных рабочих, потом продумать, как организовать мануфактурное производство. Необходимо разделить мастеров и по направлениям: прозрачное оконное стекло, зеркала, бутылочное производство, посуда с вазами и с декоративными изделиями, да те же бусы. Нам же своих «конкистадоров» на Восток посылать, может и пригодятся.

Что касается производства зеркала, то я даже видел, как это делали на острове Мурано. Там выдували большой пузырь, разрезали его, быстро наносили серебряную фольгу или что иное, чтобы затемнить одну строну, ну а после быстро же вставляли еще не застывшее зеркало и полировали его. Но это мурановские мастера, с продвинутой технологией лишь для своего времени. Но можно же раскатывать зеркало валиками. Это быстрее и может получиться более качественное изделие.