Бенефис для убийцы - Александр Серый

Станислав потупил подобающим образом глаза, изображая смирение и приличествующее ситуации огорчение.

Римма Францевна с огромным вниманием выслушала гостя и по ходу рассказа пришла в себя, о чем свидетельствовали вернувшиеся на отведенные природой места детали ее физиономии.

Однако глаза горели восторгом и любопытством.

– Боже мой! – воскликнула она. – Боже мой! Как интересно! Какая драма! Как это романтично в наше сухое и черствое время: молодой человек ищет корни, так сказать, – истоки своего рода. Я восхищена вами! Э-э-э…

– Станислав Андреевич! – подсказал Станислав.

– Станислав Андреевич!– распевно произнесла Энгольд. – Конечно, я вам помогу, о чем разговор! Мы не были с Викой близкими подругами – возраст, знаете ли, разный, – но я ее достаточно хорошо знала: работали рядом с начала семидесятых. Она тогда совсем девчонкой была…

Широков удивился про себя, что Энгольд даже не поинтересовалась, как он ее нашел. Видимо, решила такое обращение к ней само собой разумеющимся. Вслух же Широков спросил, не отрывает ли он занятую женщину от выполнения служебных обязанностей. Та посетовала на непочатый край работы, но ради такого необычного случая готова пожертвовать своим драгоценным временем. После чего Широков достал блокнот и обратился в слух.

В основном Энгольд поведала ту же историю, что Станислав слышал от кадровика. Но вариант Риммы Францевны оказался более красочным и подробным, да и весьма длительным. Первые полчаса она говорила почти безостановочно хорошо поставленным голосом, не давая Широкову вставить и слова. Видимо, сказалось длительное пребывание на руководящей профсоюзной работе, о чем упомянула сама Энгольд. И все же кое-какие интересные подробности жизни Мониной открылись Станиславу.

Так, после череды «легких» увлечений, в жизни Вики появился постоянный кавалер – некто Сомов Юрий, работавший администратором в одном из ресторанов Курска. Он даже жил в 1983 года в «малосемейке», предоставленной Мониной профсоюзом. Юра и стал виновником, по мнению, Энгольд, всех Викиных бед. Связавшись с ним, Монина изменилась: стала более скрытной, повадилась приносить на работу импортные вещи и продавать работникам больницы. В том же 83-м году Монина разругалась со своей лучшей подругой Ритой Гвоздковой. Что-то там было личное, касавшееся Ритиного мужа. Плюс еще у Риты обнаружилась недостача дорого импортного лекарства. Тогда Гвоздкова обвинила Монину в краже. Та отрицала напрочь. Доказательств не было. Историю замяли, чтоб не выносить сор из избы.

В этом месте Энгольд попросила Станислава правильно оценить ее расположенность к благодарной миссии собеседника: она ведь доверяет ему такие щепетильные подробности.

– Некторое время затем Вика была тише воды, ниже травы… Но «шмотки» появились вновь и, наконец, «эти ужасные махинации с лекарствами!»

Здесь Широков услышал самое главное: по мнению Энгольд, которое она никогда до сих пор никому не высказывала, именно Гвоздкова вскрыла аферу с лекарствами и навела на след Мониной и Сомова милицию!

– Почему вы так решили? – удивленно спросил Широков.

– Я сама слышала…– Энгольд заговорщицки подмигнула и, понизив голос, доверительно пояснила:

– Накануне, как сбежать, Вика в этой вот комнате разговаривала с кем-то по телефону. Когда я вошла, то услышала фразу – «Это она, стерва, заложила, больше некому!»

– Интересно… А дальше?

– Потом Вика увидела меня и сразу, не прощаясь с собеседником, повесила трубку. Тогда я про махинации ничего не знала и не придала значения услышанному. Только когда Вика сбежала и шло следствие, я вспомнила этот разговор.

– Поразительно! Ну и родственница у меня была, оказывается… – сокрушенно воскликнул Широков.

– Что вы, что вы!– вскричала Римма Францевна. – Она была хорошей девочкой, если бы не злополучная история. Тем более, о покойниках не принято говорить плохо. И окончила свой путь, бедняжка, трагически!

Женщина искренне огорчилась, коснувшись кончиками пальцев уголков глаз.

– Как это произошло?

– Толком, по-моему, до сих пор неизвестно: то ли сама она с горя под поезд бросилась, то ли Сомов ее толкнул. Изуродовалась, бедняжка, – насилу мы ее опознали.

– А что, вам пришлось в опознании участвовать?

– А как же?! Кто же, как не мы, должны были это сделать – товарищи по работе. Она же сиротой считалась!

– Наверное, очень неприятная процедура?

– Не то слово! – Энгольд передернулась и сморщила нос. – Лицо – сплошное месиво кровавое. Не узнать ни за что. Только по одежде да профсоюзному билету опознали… И еще по колечку с изумрудом – Вика его всегда носила.

Широков понимающе вздохнул и спросил:

– Какую же дату смерти мне в карточке своей ставить?

Энгольд на минуту задумалась, но потом уточнила:

– 20 марта она пропала – ушла на обед домой и не вернулась. В тот день у Танечки – вы ее видели, она со мной чай пила – день рождения был. Да, именно, 20 марта. В этом году, празднуя у Татьяны, мы еще Вику помянули. Но погибла она, как будто позже… Ведь труп мы опознавали дней через пять после исчезновения. Так что не знаю, как вам и быть…

– Скажите, а, может быть, мне еще и с Ритой поговорить – все-таки подруги были?

– Что вы! – всплеснула руками женщина. – Гвоздкова за неделю до скандала и пропажи Вики уволилась, а потом уехала к своей тетке куда-то на север, за Москву!

– Это точно?

– Абсолютно. Маша Пенкина сама провожала Гвоздкову на поезд, а потом мне рассказала.

Запомнив новое имя, Широков посмотрел на часы и картинно схватился за голову.

– Кошмар! Уже половина четвертого, а меня в три ждут в институте!

Он вскочил, торопливо пряча блокнот, поцеловал Энгольд руку и вполне искренне поблагодарил за очень интересную информацию. Расшаркавшись со смущенной и тронутой таким внимательным обхождением женщиной, Станислав поспешно ушел, провожаемый взглядом ее увлажнившихся глаз.

27 июля. Среда. 16 часов.

В управление Широков добрался только к четырем часам. Перед уходом из больницы он выяснил в регистратуре адрес Маши Пенкиной, оказавшейся сегодня выходной. К ней бы стоило сходить вечерком, хотя и без этого Станислав теперь знал: Гвоздкова уехала из Курска тем же поездом, что и Монина. И, скорее всего, – 20 марта 1985 года.

Никифоров и Свешников сидели рядом за столом и внимательно изучали толстый «талмуд». Рядом лежал еще десяток аналогичных «произведений» – детище правосудия. Увидев друга, Свешников недовольно проворчал:

– Где это тебя нелегкая носит?

Не ответив на упрек, Широков присел к торцевому столику и равнодушно принялся разглядывать ногти на руках.

– Нет, вы посмотрите на него, Валерий Анатольевич! Полдня таскается где-то, пока мы тут вкалываем почти без обеда, а явившись, не изволит даже разговаривать!

– «Почти без обеда» – это как? – ехидно спросил Станислав.

– А так! Перекусили в буфете – и всего-то!

– А-а-а! Правда, я и хлебной крошечки во рту не держал с утра. Хотя мог и «клюкнуть», и салом закусить! – Широков улыбнулся, вспомнив старика Панова.

Игорь поднял с пола свой дипломат и достал оттуда бумажный сверток, который молча передал Станиславу. В свертке Широков обнаружил пару котлет, кусок хлеба, помидор и яблоко.

– Вот это настоящий друг! – воскликнул он растроганно. – Спасибо, Игорек! С тобой от голода не умрешь, уж я-то знаю!

– Чего там… – буркнул Игорь. – Поешь, может, подобреешь, человеком станешь.

Никифоров, с интересом наблюдавший за пикировкой, вмешался в разговор:

– Вот что… Пусть Станислав подкрепляется, а мы поведаем, что интересного сумели раскопать в этой писанине.

Он обвел рукой стол с грудой папок.

– Так он от таких новостей подавится, чего доброго, – заметил Игорь.

– Вот как? Не думаю, что меня сегодня еще можно чем-то удивить!

Свешников, хорошо зная друга, окинул его недоверчивым взглядом.

– Ладно, – согласился Игорь. – Попробуем.

Неторопливо поглощая нехитрую еду, Широков внимательно слушал. Первоначально Игорь уточнил детали нападения па инкассаторов и перешел к событиям пожара. Здесь выяснилась существенная деталь: эксперты не дали однозначного заключения о причине смерти Лохова. В равной степени допускалось наличие несчастного случая и насильственной смерти. Точнее, последнее не опровергалось. В принципе, это могла быть инсценировка Саржина, решившего избавиться от конкурента и замести следы, как предположил утром Никифоров. А, значит, вполне вероятно, что Саржин мог сбежать с основной массой денег и где-то прятаться. В Пользу этого варианта развития событий говорило еще одно обстоятельство, правда, не из уголовного, а из оперативного дела. Оказывается, оперативники Курска побывали в конце июля 1975 года на новом месте жительства Саржиной, беседовали с ней, ходили по соседям. Согласно справке, подшитой в дело, некий гражданин Феофанов, проживавший на ул. Гоголя в доме 14, видел в начале июля мужчину, входившего в дом Саржиной как-то вечером. По приметам, неизвестный имел определенное сходство с Ефимом. Но сама Саржина этот факт напрочь отрицала. Феофанов был уже в преклонном возрасте – за семьдесят, слыл выдумщиком и балагуром, и, видимо, его слова сочли плодом фантазии.