Асканио - Александр Дюма

Прошло несколько секунд, и Коломба подняла голову.

— Вы плачете! — воскликнула она, выразив больше чувства, чем ей бы хотелось.

— Я не плачу, — отвечал Асканио, но, проведя рукой по лицу, почувствовал, что оно мокро от слез. — Да, вы правы, — сказал он.

— Почему? Что с вами? Не позвать ли кого-нибудь? Вам больно?

— Да, при одной лишь мысли…

— Какой же?

— Я думаю о том, что мне, пожалуй, лучше было бы умереть.

— Умереть? Сколько же вам лет, что вы говорите о смерти?

— Девятнадцать. Но год несчастья должен быть и годом смерти.

— Но ваши родители будут вас оплакивать, — продолжала Коломба, безотчетно желая узнать о прошлом юноши и смутно предчувствуя, что его будущее принадлежит ей.

— Нет у меня ни отца, ни матери, и никто обо мне не заплачет, кроме моего учителя Бенвенуто.

— Бедный сиротка!

— Да, круглый сирота! Отец меня никогда не любил, а матушку я потерял в раннем детстве, я даже не успел оценить ее любовь, не мог отплатить за нее. Отец!.. Но зачем я все это вам говорю, что вам мои родители?

— Продолжайте, Асканио, прошу вас!

— О святые угодники! Вы запомнили мое имя?

— Продолжайте, продолжайте, — лепетала Коломба, закрывая руками пылавшее лицо.

— Отец мой был золотых дел мастер, моя добрая матушка была дочерью флорентийского ювелира по имени Рафаэль дель Моро, из хорошего итальянского рода. В Италии, в наших городах-республиках, труд не бесчестье — на вывесках лавочников читаешь древнейшие и прославленные имена. Вот мой учитель Челлини, например, знатен, как король Франции, а пожалуй, и познатнее. Рафаэль дель Моро был беден и выдал замуж свою дочь Стефану против ее воли за своего собрата, который был в тех же летах, что и он, но богат. Увы! Матушка и Бенвенуто Челлини любили друг друга, но были бедны. В ту пору Бенвенуто бродил по свету, чтобы создать себе имя и нажить состояние. Он был далеко и не мог помешать этому союзу. Джизмондо Гадди — так звали моего отца — никогда не узнал, что матушка любила другого, но, увы, возненавидел жену за то, что она не любила его. Отец был человек злой, завистливый. Да простится мне, что я обвиняю его, но у детей безжалостная память. Сколько раз матушка искала защиты от нападок отца у моей колыбели! Но он не всегда щадил ее и в этом убежище. Случалось, он бил мою мать — да простит его Бог! — когда она держала меня на руках; в ответ на каждый удар мать целовала меня, чтобы заглушить боль.

Всевышний в своем справедливом гневе покарал отца: он лишился того, что было для него всего дороже на свете, — богатства. Отец разорился. Он умер от горя, ибо обеднел, а матушка умерла несколькими днями позже.

Я остался один на свете. Заимодавцы отца захватили все, что у нас было, они рылись всюду, ничего не забыли; но плачущего ребенка не заметили. Старая верная служанка кормила меня два дня из милосердия, но бедная женщина сама жила подаянием, впроголодь.

Она не знала, что со мной делать, когда в комнату вошел человек в пыльной дорожной одежде, взял меня на руки, плача, поцеловал и, дав денег доброй старушке, унес меня с собой. Это был Бенвенуто Челлини. Он приехал за мной во Флоренцию из Рима. Он полюбил меня, обучил своему мастерству, и мы никогда не расставались — он один и будет оплакивать меня, если я умру…

Поникнув головой, с тяжелым сердцем слушала Коломба рассказ о жизни юноши сироты, такого же одинокого, какой была и она, и историю несчастной матери Асканио. Такой же, очевидно, будет и ее история — ведь она тоже по принуждению выходит замуж за человека, который возненавидит ее, потому что она никогда его не полюбит.

— Не гневите Бога, — сказала она Асканио. — Кто-то любит вас… ну хотя бы ваш добрый учитель, и вы знали свою мать; а я вот даже не помню материнской ласки. Матушка умерла, подарив мне жизнь. Меня вырастила сестра отца, сварливая, неласковая, и все же я оплакивала ее, когда два года назад она умерла, ибо я совсем одинока и сроднилась с этой женщиной, как плющ со скалой. Два года я живу тут, в замке, с госпожой Перриной и, несмотря на одиночество — ведь отец редко навещает меня, — это время было и будет самой счастливой порой моей жизни.

— Вы много страдали, это правда, — ответил Асканио. — В прошлом вы были несчастливы, но зачем же сомневаться в будущем? У вас блестящее будущее. Вы богаты, прекрасны, и по сравнению с вашей печальной юностью жизнь вам покажется еще прекрасней.

Коломба грустно покачала головкой.

— О матушка, матушка! — прошептала она.

Подчас, когда мысленно витаешь вдали от жалких будничных забот, вдруг видишь, словно при вспышке молнии, всю свою жизнь, грядущее и минувшее, и тобой овладевает опасное душевное волнение, какая-то странная отрешенность. И от бесчисленных горестей, которые ты предчувствуешь, сердце твое, дрогнув, преисполняется неизъяснимой, смертельной тревогой и каким-то смертельным изнеможением. Быть может, юноше и девушке, испытавшим столько терзаний и таким одиноким, стоило бы произнести лишь одно слово, и их печальное прошлое слилось бы в единое для них будущее; но она была так чиста, а он так боготворил ее, что это слово не было произнесено.

Однако Асканио смотрел на Коломбу с бесконечной нежностью, а Коломба смотрела на него кротко и доверчиво; и вот, умоляюще сложив руки, юноша сказал девушке — таким голосом он, вероятно, творил молитвы:

— Послушайте, мадмуазель Коломба, если у вас есть какое-нибудь желание, если вам грозит какая-нибудь беда, скажите мне как брату, и я отдам всю свою кровь, лишь бы исполнить вашу волю! Я пожертвую жизнью, чтобы отвратить от вас беду, и буду горд и счастлив этим.

— Благодарю, благодарю, — ответила Коломба. — По одному слову вы уже великодушно подвергли себя опасности, я это знаю. Но на этот раз только Господь Бог может спасти меня…

Больше она ничего не успела сказать, ибо в эту минуту возле них появились Перрина и Руперта.

Кумушки провели время с не меньшей пользой, чем наши влюбленные, и успели завязать тесную дружбу, основанную на взаимной симпатии. Перрина посоветовала Руперте средство против обмораживания, а Руперта не осталась в долгу и поведала Перрине секрет хранения слив. Легко понять, что отныне их связывала дружба на всю жизнь, — вот почему дамы дали друг другу обещание видеться, несмотря на все преграды.

— Ну что, Коломба, — спросила Перрина, приближаясь к скамье, — вы все еще упрекаете меня? Стыд-то был бы какой, если бы мы закрыли перед юношей двери! Ведь если бы не он, дом лишился бы хозяина! И, в конце концов, речь идет об исцелении раны, полученной ради нас… Посмотрите-ка, госпожа Руперта, вид у него получше, не правда ли? И он не так бледен.