Рейтинговые книги
Читем онлайн Предчувствие любви - Сергей Каширин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 36 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 62

— Почему не докладываете? — жестким, холодным тоном спросил майор. И уже — на «вы»…

Совсем недавно я посмеивался над Зубаревым, когда тот забыл отдать рапорт о выполнении своего первого самостоятельного полета, а теперь в таком же положении оказался сам. Не помню, как оплошку исправил.

А Карпущенко вконец мне настроение испортил. Вроде бы и без обычного яда, но все равно как-то нехорошо хохотнул:

— Летчику на субординацию начхать!..

Майор Филатов ушел недовольный. За ним ушли капитан Коса и старший лейтенант Карпущенко. Стоянка опустела, как будто бы тут и не было парадного момента в мою честь.

— Что, полный нокаут? — подначил меня Пономарев.

— Уйди, изверг! — взмолился я. — Хоть ты-то не подсыпай соли на мои раны.

— Тю, захныкал! Да тебе сейчас плясать надо, — захохотал Валентин и, склонившись ко мне, заговорщицки подмигнул: — Ты, именинник, на ужин не ходи. Устроим небольшой сабантуйчик дома. Тебя только ждали, чтобы всей нашей капеллой…

Когда я вяло приплелся в гостиницу, в нашей комнате уже был накрыт стол. Хозяйничал Лева, проворно вспарывая консервные банки и открывая бутылки с лимонадом. Уловив мой иронический взгляд, он виновато развел руками:

— В гарнизоне сухой закон. — И первым сел, подвигая к себе банку тушенки.

— Братья, орлы! Самозванцев нам не надо, тамадой я единогласно избрал себя, — рисуясь, объявил Пономарев. Он разлил лимонад по граненым стаканам, окинул нас веселым взглядом и торжественно провозгласил здравицу: — Друзья мои, прекрасен наш союз! Так поднимем бокалы, содвинем их сразу… За наш первый реактивный шаг в небо и во славу русского оружия. Чтоб крутились турбины… Чтобы ярче горели на крыльях алые пятиконечные звезды!..

Вместе с нами за столом сидели наши штурманы — каждый рядом со своим летчиком. Пономарев чокнулся сперва с Зубаревым (Коля самостоятельно вылетел первым!), с Шатохиным и со мной, затем — так же поочередно — со штурманами и приказным тоном заключил:

— Следовать моему примеру. Залпом — пли! — и единым махом осушил свой «бокал».

Зубарев тоже поднес было стакан к губам, но вдруг люто сморщился:

— Что за гадость? Клопами пахнет!

Мы прыснули.

— Ага. Эликсир вечной молодости…

Николай спиртного никогда еще в рот не брал. Ни грамма. Курить под нашим нажимом пробовал, однако только дым пускал, не затягиваясь. А чтобы выпить…

— Пинчук, — распорядился Пономарев, — заставь своего пилотягу причаститься.

— Зачем? — хрипловатым баском отозвался тот. — Не пьет человек — принуждать не надо.

— А хотите анекдот? — Валентин входил в роль тамады.

— Ну-ка, ну-ка, — подбодрили его. — Только не очень длинный.

— Да нет, — Пономарев выразительно посмотрел на Зубарева, — в нем всего два слова. — И, помолчав, подчеркнуто, с нажимом произнес: — Непьющий летчик!..

Никто, однако, не засмеялся, да и Николай не реагировал, будто это его и не касалось. Чистое, с нежным, почти девичьим овалом лицо и полудетская линия рта делали его совсем юным. Однако я вдруг с удивлением заметил, что передо мной уже совсем не тот простодушный и наивный Коля, каким мы привыкли видеть его еще с курсантских дней. Времени с той поры, как мы приехали сюда, в Крымду, прошло не так уж и много, а Зубарев сильно изменился. И взгляд стал строже, и жесты увереннее, и в осанке появилось что-то спокойное, мужское. А Вальку он теперь ни во что не ставил.

Вот так штука! Наверно, и я уже в чем-то не тот, каким был. Со стороны-то себя не видно. Да и в тех, с кем рядом живешь, перемен вроде не замечаешь. А мы меняемся…

— Шут с ним! — махнул рукой Валентин. — Не пьет — пусть не пьет. Нам больше достанется.

Уютно стало в нашей невзрачной комнате. Приятное тепло расплывалось в груди, мягко, словно при мелком вираже, кружилась голова. Восторженно, проникновенно и чуть театрально «толкал речуху» Пономарев. Мы уплетали бутерброды да посмеивались, а он успевал и жевать, и острить, не умолкая ни на минуту.

Пьянея, он ощущал себя личностью незаурядной и трагической. Или, что называется, играл на зрителя.

— Эх, орелики-соколики, друзья мои закадычные, — разглагольствовал он. — Вот сижу я здесь с вами… Сижу в казенном номере холостяцкой гостиницы глухого, отдаленного гарнизона и пью запретное для летчика зелье. А почему? Почему я позволяю себе такое? Да может, завтра гробанусь с высоты в дикие скалистые сопки. Или сгорю, как метеорит, не долетев до земли. И никто, никто в трехтысячном году даже не вспомнит, даже не узнает, что жил на белом свете один из множества пилотов реактивной эры. И никому, никому там не будет дела ни до моих горестей, ни до моих маленьких радостей. Так почему я сегодня должен отказывать себе…

— Валя, не выдрющивайся! — оборвал его Зубарев. — Ты пьян.

— Кто? Я? Много ты понимаешь!..

Зубарева отвлек Пинчук:

— Послушай, Коля, а может, правда — по махонькой?

И тотчас все повернулись к ним, принялись уговаривать Зубарева, чтобы тот хоть немножко выпил. Зашумели, перебивая друг друга, заспорили.

Пономарев уже молчал, грустно свесив голову. Мне почему-то стало жалко его.

— Валюха, — негромко спросил я, — что ты все его задираешь? Ревнуешь?

— Кого? — вскинулся Валентин. — Его? — Покосившись в сторону Николая, он пренебрежительно хмыкнул: — Ничего ты не знаешь. Она ему тоже отставку дала. Я же говорил. Она — Круговая! Любого вокруг пальца обведет.

— Перестань.

— Перестану. Потому что ничего и нет. А задумался я о другом. Не хотелось об этом, ну да тебе расскажу, ты поймешь…

— А почему я должен пить? — доносился с противоположной стороны голос Зубарева. — Потому что все пьют? Ну и пусть пьют, а я не буду!..

— Понимаешь, мать у меня болеет. И никого у нее, кроме меня, нет, — продолжал Пономарев. — А что я ей дал? Только страдания. Тянула, растила, в люди старалась вывести. Умоляла: не ходи в летчики — пошел. А во время войны…

— Почему я не курю? — спрашивал Зубарев и сердито отвечал: — Да не хочу, и точка. Все курят? Ну и пусть курят. А я не буду!

— Эх! — печально взглянув на меня, вздохнул и поник Валентин. Однако, чувствуя потребность излить душу, тут же заговорил снова. — Понимаешь, — рассказывал он, — однажды мать получила по карточкам хлеб на два дня вперед. Отрезала по краюхе, остальное отложила. А я — тринадцать мне, дураку, было тогда! — с голодухи не удержался, и все без нее умолол. Приходит она с работы еле живая — ни крошки на столе. И в доме никаких продуктов больше нет. Ну, запричитала, замахнулась, а я…

— Сбежал, что ли?

— Хуже! — он махнул рукой. — От обиды да со злости рванул к реке — топиться. Как был одет, так и сиганул с берега в воду. Ладно, люди поблизости оказались. — Валентин усмехнулся, но усмешка была виноватой, жалкой. — Ну, привели мокренького — мать обомлела. А потом… Представляешь, никогда до этого пальцем не трогала, а тут всего батькиным ремнем исполосовала. И веришь — я ее после этого как-то сразу зауважал.

— Идиот! Весь ты тут, как на ладони. Стыдно теперь?

— Стыдно, — кивнул он и вдруг разозлился: — А, что тебе говорить! Тебе хорошо, ты один. Разобьешься — хрен с тобой, страдать никого не заставишь, и самому душой болеть не о ком. А мне? Куда я ее заберу? В нашу общагу?

— Во-во. Я же говорю — весь ты в том мальчишеском поступке. И тогда лишь о себе думал, и сейчас. Эгоист. Знаешь ведь — у меня два младших брата и сестра. Мне им тоже помочь надо.

— Ну, извини. Давай по такому поводу…

— Нет, хватит. Ты и так много выпил.

— Кто? Я? — Он пьяно засмеялся. — Ну и что? Завтра полетов нет.

За столом замолчали, он обернулся, обвел всех осоловелыми глазами и вдруг закричал:

— Николаша! Чего сидишь букой? Доставай-ка баян, выдай что-нибудь этакое, веселое! — И, выбив на столе дробь, как на полковом барабане, громко затянул: «Эх, Андрюша, нам ли жить в печали…»

— Не ори! — строго сказал Зубарев. — Зачем лишний шум? Дойдет до начальства — знаешь, какая будет реакция?

— Знаю, — захохотал Валентин, — цепная. А ты не дрожи. А то, смотрю, ты так же трусоват, как и Шатохин. Ах, ах, я пай-мальчик, и не думайте обо мне плохо. Брось! Главное — крепко держать штурвал. Если ты настоящий летчик, будь летчиком во всем.

Лева бросил на Вальку неприязненный взгляд. Однако Пономарев не заметил этого. В приливе хмельного дружелюбия он полез обниматься ко мне:

— Эх, Андрюха!

— Уймись! — отстранился я.

— Эх вы! Не понимаете вы меня, — с видом незаслуженно оскорбленного человека заговорил Пономарев, и в его голосе зазвучали хорошо различимые нотки жалости к самому себе. — Я, может, потому и смеюсь, чтобы не хныкать. И чтобы на других тоску не нагонять. А шутка — это шутка. На нее не обижаются…

Лицо его снова приняло выражение холодности и некоторой гордости, чего я в нем не любил. Все мы порой подкусывали друг друга и даже кичились своей нарочитой грубостью, но Валентин нередко терял чувство всякой меры.

1 ... 36 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 62
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Предчувствие любви - Сергей Каширин бесплатно.

Оставить комментарий