История русского романа. Том 2 - Коллектив авторов

Не менее очевидное противоречие является в романе и при описании «злой силы». В намерения автора входит показать, что демократическое движение представляет, с одной стороны, типичное «мальчишество», а с другой — цепь злостных интриг, что в нем нет ничего высокого и серьезного. Наиболее показательной для нигилизма, по представлению Клюшникова, является история брата Инны — гимназиста Коли Горобца. Это типичный недоросль, увлекшийся идеями отрицания; его «деятельность» выражается в невинных гимназических выходках против начальства, в чтении и распространении недозволенных произведений вольной печати и т. д. Автор стремится представить все это в чисто комическом свете, в форме шутовской буффонады. Все зло, по мнению автора, состоит в том, что за этим «движением» стоят интриганы вроде Вронского, крайние националисты, преследующие свои эгоистические цели. Но и этот замысел романа оказывается подорванным в самом корне. Невольно на первый план в романе выходит фигура Инны, личность вовсе не смешная и резко выделяющаяся среди остальных героев произведения. При такой концепции произведения остается совершенно неясным, почему носитель всех добродетелей Русанов оказывается бессильным в борьбе за душу Инны и почему Инна так страстно, так полно и так безнадежно вовлечена в демократическое движение, что отход от него приводит ее к катастрофе.

Таким образом, упрощение поставленной задачи — показать борьбу двух сил — привело Клюшникова к полному крушению его замысла. Реакционные идейки, позаимствованные со страниц катковских «Московских ведомостей» и «Русского вестника», о том, что революционную ситуацию 60–х годов вызвали «мальчишество» русских демократов и крайний национализм поляков, оказались не в состоянии объяснить тот сильный духовный кризис, который вольно или невольно показал Клюшников в своей героине. А намеки Русанова на то, что за комическими мальчишескими выходками Коли Горобца и его друзей скрывается что‑то гораздо более серьезное, были не в состоянии восполнить то, чего не было в живом рассказе.

По другому пути пошел в своем первом антпннгилистическом романе Лесков. «Некуда» — первое произведение в этом роде, где повествование о нигилистах дает обширную галерею портретов участников демократического движения в провинции, в Москве и в Петербурге. Но портреты эти особого рода. Лесков впервые широко ввел в антинигилистический роман элементы памфлета и прямого пасквиля, прием «списывания портретов с натуры» с явно реакционными целями. Появление «Некуда» вызвало в печати того времени еще больший протест, чем появление «Взбаламученного моря». Лескова обвинили в отступничестве, в доносительстве и злобном пасквилянтстве. Это надолго определило его репутацию в демократической среде; сам же писатель тяжело переживал то, что передовая критика от него отвернулась, и не раз оправдывался по поводу этих суровых обвинений.

Лесков в начале 60–х годов был близок к отдельным представителям революционно — демократических кружков и вращался в этих кружках, но внутренне он никогда не был с ними связан. В романе «Некуда» Лесков широко воспользовался материалами своих личных столкновений с участниками революционного движения 60–х годов. Читатель тех лет, знакомый с демократической средой, легко догадывался, кто из этих деятелей выведен на сцену Лесковым. Так, в образе Белоярцева дан

В. А. Слепцов. Под фамилией Пархоменко выводится в романе один из деятелей «Земли и воли» А. И. Ничипореико, под именем Завулонова — известный писатель — демократ А. И. Левитов. Писарев, резко осудивший в статье «Прогулка по садам российской словесности» клеветнические тенденции лесковского романа, точно охарактеризовал приемы подобного «вортретирования». Отвечая на оправдания Лескова, сводившиеся к тому, что сходство его персонажей с действительными лицами является чисто внешним, критик писал: «Вы представьте себе следующую штуку: г. Стеб- ницкий (псевдоним Лескова, — Ред.) записывает ваши приметы, особенности вашего костюма и вашей походки, ваши привычки, ваши поговорки; он изучает вас во всех подробностях и потом создает в своем романе отъявленного мошенника, который всеми внешними признаками похож на вас, как две капли воды. А между тем вы — честнейший человек и провинились только тем, что пустили к себе в дом этого подслушивающего и подсматривающего господина. А между тем все ваши знакомые узнают вас в изображенном мошеннике и с изумлением расспрашивают друг друга о том, есть ли какая‑нибудь доля правды в том, что о вас написано. Начинаются догадки, предположения и сплетни».[151]

Но роман Лескова— произведение сложное и противоречивое как в идейном, так и в стилевом отношении. В нем сочетаются черты реалистического бытового повествования и авантюрно — политического романа, откровенно реакционная тенденциозность с попыткой серьезного истолкования причин, приводивших современную ему молодежь к демократическому движению.

Конечный замысел автора, выраженный самим названием романа, сводится к тому, что демократическому движению идти некуда, что судьба лучших и наиболее честных его представителей может быть только трагической. Расстреливают Райнера, захваченного в тот момент.

когда польское восстание уже потерпело явное поражение. Умирает Лиза, потрясенная казнью любимого человека, — умирает, сохранив свои убеждения, но порвав окончательно связи с членами коммуны.

Предприняв попытку развенчать и оклеветать демократическое движение 60–х годов, Лесков в первом своем романе в противоположность другим антинигилистическим романистам все‑таки отдает дань уважения отдельным представителям демократического лагеря. В сущности Лиза и Райнер — наиболее яркие, сильные и чистые личности из всех персонажей романа. Из других лиц нет никого, кто мог бы стать в уровень с ними. Не делает Лесков в этом романе попытки и выдвинуть героев из среды охранителей. Любопытно, что даже лица, сторонящиеся революционной деятельности и лично Лескову глубоко симпатичные, не только не предпринимают никаких решительных попыток, чтобы остановить Райнера и Лизу, но оказывают им невольную помощь и глубоко сочувствуют им. Так, подруга Лизы Женни Гловацкая спасает Райнера от преследований полиции и дает ему возможность бежать из Петербурга.[152]

Две повести В. П. Авенариуса, объединенные под общим названием «Бродящие силы», представляют собой в отличие от романов Писемского, Клюшникова и Лескова изделие уже самого низкого достоинства. В центре второй повести («Поветрие»), входящей в эту дилогию, стоит грубо пасквильное изображение «новых людей». Автор обращает весь свой гнев против романа Чернышевского «Что делать?». В нем он видит главный источник «падения» молодежи. Авенариус, как это неоднократно делали самые бездарные публицисты реакционного лагеря, пытается доказать, что мораль «новых людей» оправдывает расторжение брака, половую распущенность, нравственную нечистоплотность, Так, студент- нигилист Чекмарев соблазняет увлеченную новыми идеями Надю Липецкую, а Маничка Куницына бросает своего мужа ради приглянувшегося ей офицера Диоскурова. Антинигилистический роман превращается в пошлый анекдот, причем анекдот самого неприличного свойства. Увлечение Авенариуса всякого рода «клубничкой», доходящее до изображения сцен совершенно скабрезных, вызвало после опубликования повести «Поветрие» в журнале «Всемирный труд» (1867) настолько сильные протесты критики, что в отдельном издании своей дилогии автор должен был подвергнуть повесть некоторой переработке.

В высшей степени аляповатой вышла и история «обращения» «падшей» героини Липецкой. Роман завершается скороспелым браком Липецкой с влюбленным в нее молодым ученым Львом Шестовым, конечно, далеким от нигилизма.

Если оставить в стороне жалкое изделие Авенариуса, то основные произведения с антинигилистическими тенденциями, появившиеся в 60–х годах, обнаруживают очень характерные противоречия и внутреннюю двойственность. Все они в той или иной степени стремятся примкнуть к установившейся реалистической традиции в русском романе, стремятся вставить историю о нигилистах в широкое повествование о жизни русского общества накануне и после реформы 1861 года. И вместе с тем ни один из них не может подняться до анализа действительных корней и причин демократического движения, до решительного осуждения и отвержения старого. Ни один из этих романов, хотя они и ставят еще перед собой задачу понять это движение, не в состоянии дать точной и широкой его картины.

Характерно, что, служа целям реакции, широко прибегая уже к явной карикатуре, поверхностному осмеиванию или злобному памфлету, авторы этих романов еще не в силах отделаться от обаяния отдельных героев нигилизма. Инна Горобец, Райнер и Лиза Бахарева невольно привлекают к себе их симпатии. Правда, авторы этих романов прибегают к спасительному средству и смотрят на этих героев, как на жертвы. Но эти жертвы ведут себя независимо и гордо и оказываются духовно сильнее тех, кто хочет быть их «спасителями». Так, Инна Горобец оказывается неизмеримо богаче, цельнее и выше охранителя и либерала Русанова. С другой стороны, объясняя вспышку освободительного движения действием внешних «злых сил» и представляя вожаков движения в смешном и карикатурном виде, авторы этих романов попадают в очень неловкое положение. Они оказываются не в состоянии объяснить ни того, что же держит на волнах этого движения такие сильные личности, как Инна Горобец и Лиза Бахарева, ни того, что же этим героям помешало сразу понять низость и пошлость новой среды, в которую они попадают. Правда, и здесь авторы обращаются к спасительному средству и объясняют приверженность этих героев демократическим идеям их экзальтированностью, их наивным идеализмом и донкихотством. Но эти объяснения явно недостаточны, а авторы не хотят видеть ничего другого. Вот почему художественная концепция этих романов оказывается такой противоречивой и несостоятельной. Наконец, эти романы обнаруживают и явное бессилие их авторов противопоставить действительно интересным и незаурядным фигурам из демократического лагеря что‑нибудь столь же интересное и незаурядное из среды охранителей. Ни Писемский, ни Лесков в «Некуда» в сущности и не делают такой попытки. Лишь Клюш- ников попытался взять на себя неблагодарную задачу сделать героем своего романа Русанова, стоящего на страже устоев. Но этот бесхарактерный охранитель терпит в романе полное фиаско, ему остается только плакаться на свою судьбу и резонерствовать. Один из критиков романа очень удачно назвал Русанова «вешалкой, на которой автор развесил сушиться передовые статьи „Московских ведомостей“».[153]