Дети леса, дети звезд - Мерри Джинн

Так прошла еще одна неделя. Днем светило солнце, деревья радовали глаз желтыми, багряными и палевыми оттенками на фоне прозрачно-синего неба, но воздух уже совсем остыл, ветром прихватывало лужи до ледяной корочки, а по ночам все три луны наливались бледным светом, подкрадывались друг к другу все ближе и ближе, чтобы вспыхнуть и замерцать единым светилом в поминальную ночь.

Встреча трех лун: Сестры, Матери и Старухи — обозначала переход от осени в зиму. В те ночи, когда Сестра и Мать прятались за Старуху, а в небе вместо трех сиял только один, испещренный загадочными пятнами бледно-белый диск, женщины старались не зачинать детей, мужчины вешали на двери обереги и не выходили на двор. Ночи Луны-старухи назывались поминальными, днем люди приносили на могилы родственников крутую кашу и посыпали могилы золой из очага, свято веря в то, что нечисть печной золы опасается и прикоснуться к ней не может.

Рон и ждал этих ночей, и боялся их до бесконечности. Днем, пока Тесс был на охоте, он обошел избушку с посохом, очертив ее по земле замкнутым кругом. Потом насыпал в земляную бороздку печной золы, стараясь сделать линию сплошной. Почистил плащ. Постирал и высушил одежду. И все время прятал, так старательно, как мог, свою тревогу от Тесса, и когда однажды на закате, ветреном и красном, увидел пеструю маленькую птицу, которая ходила по двору, теряя перья, вертела головой, выклевывая что-то с земли, и время от времени смотрела на юношу то одной, то другой прогнившей и вытекшей глазницей, совсем не удивился, а даже обрадовался тому, что ожидание закончено.

Торопясь и не попадая сразу в рукава, Грин переоделся в чистое, накинул плащ, немного посомневавшись, взял посох Дорра, попросил Тесса зажечь и поставить на окно свечу или фонарь, чтобы огонь горел всю ночь. Тесс поднял брови, как будто хотел спросить, чем Грину не нравится электрический фонарь над дверью, но просьбу обещал выполнить.

Грин шагнул за порог. Птица порхнула к лесу. Кот, лежавший на крыльце, лениво потянулся и ушел в дом.

Первый шаг дался Грину тяжело, через силу, труднее всего было заставить себя перешагнуть через самим же очерченный защитный круг. Разум словно кричал: "останься!", инстинкты тянули не отходить от жилья, но тело слушаться не желало, и Грин тупо повиновался ему, буквально заставив себя обернуться и приветливо помахать рукой Мастеру Тессу на прощание.

Дальше двигаться стало легче. В наступавших сумерках не небе все ярче разгоралась луна, и птица-поводырь бежала между деревьями, постепенно истаивая сама и превращаясь в клубок светящегося белого тумана.

Зачерненные ночью стволы деревьев тянулись в небо, словно струны. Толстые снизу, они начинали скрипы с басовых нот, размноживались к вершине, истончались, воя на осеннем ветру, качались и дрожали, как висельники. От их движений на Грина, на его волосы, на плащ падали и таяли серебристые капли влаги, впитывались в ткань и кожу. Кусты, потревоженные человеком, хлестали изо всех сил, под ногами шуршали листья, ломались тонкие веточки, звонкие, неожиданные, и беззвучный полет призрачной птицы через лес сопровождала ритмическая, неровная мелодия шороха, тяжелого дыхания, осенней песни деревьев и далекого, на пределе слышимости, волчьего воя.

Полосы лунного света указывали дорогу — Грин шел по ним и ступал только на них, словно хотел взойти, как по ступенькам, по лучам прямо к бледному диску, ловил капли влаги пересохшими губами, и чувствовал за собой нечеловеческое присутствие, которое настигало и ширилось, — то ли погоня, то ли сопровождение. Обернуться и посмотреть назад он боялся, и все шел быстрее, наконец, почти бежал по лунным лучам, шипя сквозь зубы на хлесткие удары леса.

Было холодно. Было мокро. Изо рта шел пар, но руки зябли. От насквозь промокшего плаща сырость наползала на одежду. Разгоряченное от бега тело еще держалось, но сам Грин понимал, что это ненадолго: если он не остановится, то свалится и замерзнет, а если уменьшит темп, то те, чье присутствие позади обдавало страхом, настигнут его быстрее, чем лягушка глотает сонную муху. Надо было двигаться быстрее, еще быстрее, и вот уже Грин бежал, сбрасывая тяжелый плащ, на ходу отстегивая сумку, оставляя себе только нож, посох козьего дерева, и тот самый фонарик, который дал Тесс для ярмарки. По наитию, задыхаясь и отфыркиваясь, словно молодой лось, выпрыгнул он на открытое место — и замер, увидев три камня, поставленные домиком: два сбоку, один сверху, костер перед ними и старую-старую женщину, сидящую у огня.

Ночь замерла в ожидании. Луна скрылась за тучами. Хилый костер подсвечивал снизу лицо старухи, и, может быть от освещения, может быть, из-за морщин, она казалась усталой и очень дряхлой.

Старуха молчала и ждала. Костер слегка дымил. Где-то наверху гудел ветер.

— Здравствуйте, матушка, — отдуваясь, сказал Грин, и оперся о посох, чтобы не упасть. Ноги дрожали. — Меня прислали узнать, не надо ли вам помочь чем-нибудь.

Старуха молчала.

Грин тихонько перевел дыхание.

Ветер заинтересовался, что будет дальше, добрался до камней и закружил между ними осенние листья.

— Еще меня прислали узнать, хорошо ли вам тут, матушка, — опять сказал Грин, слегка запинаясь и вспоминая традиционные формулы вежливости, — не надо ли вам принести чего-нибудь от людей.

Старуха поворошила угли в костре. Костер оскорбленно затрещал и попытался отплюнуться от нее, осыпав искрами.

Ветер летал между камней, тоненько посвистывая.

Грин подождал немного.

— Еще меня просили узнать, довольны ли вы, матушка, — снова начал Грин, — не надо ли вам куда-то передать чего-нибудь.

Ветер взвыл.

— Уймись! — сказала старуха, и ветер успокоился.

— Иди сюда! — приказала она Грину, рассматривая его светлыми, почти белыми глазами с блестящими озерами темных зрачков. Грин подошел, упорно, но безуспешно пытаясь отвести взгляд. В ее глаза можно было провалиться, как под непрочный осенний лед, седые волосы напоминали снежные сугробы, но морщинки вокруг глаз казались добрыми, как от смеха.

Грин неуверенно улыбнулся.

— Может, первым долгом погреешься? — испытующе спросила старуха, и обвела поляну рукой. Грин увидел, что справа и слева от костра и камней накрыты столы, и за столами сидит множество празднично одетых людей.

— Спасибо, матушка, — рассмотрев картинку, ответил Грин, — но я живой, мне к мертвым не хочется.

— А вот мне все равно, какой ты, — сказала старуха, — у меня для всех одно угощение.

— Понимаю, матушка, — тихо ответил Грин, наблюдая, как костер обгладывает толстую ветку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});