Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм» - Григорий Владимирович Бакус

к его окружению[345].

По обвинению в публичном случае с проклятием новобрачной свидетелями 18 октября выступали сама пострадавшая и ее супруг, оставшиеся неназванными в материалах, приводимых Х. Амманом[346]. Мужчина в своих показаниях признал факт интимной связи с обвиняемой, сообщив, что «он, будучи холостым, неоднократно плотски познавал Шоберин»[347].

Расспросы относительно «ее девственности и прочих интимных тайн» (über den Stand ihrer Virginität und anderer sexueller Geheimnisse) имели место уже после того, как был установлен состав предполагаемых преступлений Шоберин, равно как и факт ее фривольного поведения согласно показаниям потерпевшей стороны — мужа предполагаемой жертвы.

Очевидно, Инститорис продолжал допрос на эту тему, исходя из «общего правила» (regula generalis), обозначенного им самим в преамбуле «Инструкции» и выведенного из собственного «опыта» (prout experiencia docuit): «Все ведьмы с молодости обременены плотскими [связями] и супружескими изменами».

Показания Шоберин должны были обогатить собой experiencia, однако в этот момент вмешался представитель епископа Бриксена Георга Голсера Христиан Турнер (Christian Turner), приходской священник из Матрая (Matrei am Brenner), и дело неожиданно подошло к концу.

Обе составляющие обвинения в «упрощенном определении» злонамеренного колдовства (maleficia) в «Инструкции» даны предельно ясно через набор конкретных «преступлений», вменяемых в вину этой женщине (брань в адрес инквизитора и вызывающее поведение на его проповеди, колдовство по отношению к рыцарю Йоргу Шписсу, повлекшее впоследствии смерть последнего, проклятье в адрес удачливой в отношениях с другим мужчиной соперницы).

Участие в колдовстве демонов, полеты на шабаш и прочие, широко обсуждаемые в демонологической литературе XV в. (и в последующем на страницах Malleus Maleficarum) составляющие maleficia, в «Инструкции» отсутствуют.

Такое толкование норм канонического права полностью соответствует «упрощенному определению» колдовства, представленному в «Нюрнбергском руководстве». Можно предположить, что более специфические обвинения (отношения с инкубом, полеты на шабаш и т. п.) не нашли отражения в материалах из-за незавершенности инсбрукского процесса. Однако их нет и в «примерах», которые Инститорис приводит в своем трактате, где он дважды (!) пересказывает историю Шоберин, сосредоточив внимание исключительно на мести сопернице.

Experiencia (орфография согласно «Инструкции»), т. е. опыт, полученный в ходе инквизиционного дознания и представленный в виде ряда историй из практики, на основании которых Генрих Инститорис выводил regula generalis, «общее правило», в качестве ключевого элемента перекочевал позднее в главное его интеллектуальное детище — обширный трактат Malleus Maleficarum.

Случай Хелены Шоберин, очевидно, должен был интересовать Генриха Инститориса для пополнения собственной «коллекции примеров из практики», что и могло побудить его к дальнейшей детализации допроса. Даже несмотря на то, что процедура дознания не была завершена, этот сюжет занял достойное место среди прочих историй, собранных в «Молоте ведьм».

Обстоятельства дела Шоберин присутствуют в двух далеко отстоящих друг от друга нарративах. В классификации В. Берингера и Г. Ерошека они обозначены, соответственно, как первый (MM II/1,1 De diversis mediis quibus demones attrahunt et alliciunt innoxios per maleficas ad argumentum illius perfidie) и четвертый (MM II/1,12) «примеры» из диоцеза Бриксена и города Инсбрук. Определенная ирония заключается в том, что по отдельности эти нарративы были идентифицированы как относящиеся к делу Хелены Шоберин при переводе Malleus Maleficarum на немецкий (фрагмент из 12 главы) и английский (фрагмент из главы 1 второй части) языки. Однако в обоих случаях второй нарратив остался без атрибутации.

По моему мнению, случай повтора сюжета в структуре повествования «Молота ведьм» принципиально важен для понимания ситуации, поскольку указывает на его значимость в глазах Генриха Инститориса.

Итак, собственно повторяющаяся история.

Первый нарратив даётся от первого лица — «юноши» (iuuenis), мужа околдованной девушки, который рассказывает свое видение событий следующим образом:

«В молодости был я страстно влюблен, она же непрерывно настаивала на том, чтобы я сочетался с ней браком, однако, отвергнув ее, я взял в жены другую из другого княжества; но желая, дружбы ради, угодить ей, пригласил ту на свадьбу. Придя туда, пока другие почтенные женщины преподносили свои поздравления и дары, та, что была приглашена, подняв руку, сказала так, что прочие окружавшие женщины слышали: “Мало дней здоровых будет у тебя с сего дня”»[348].

Далее следует описание недуга, поразившего девушку и в целом соответствующего показаниям, данным этим свидетелем через какое-то время в суде Инсбрука.

Второй нарратив имеет иную структуру. Основные события описываются здесь отстраненно, более лаконично и с некоторыми изменениями:

«Поистине, некий повар эрцгерцога привел девицу достойную, но чужестранку; ведьма, его любовница, на людной улице предрекла девице порчу и смерть, вознеся руку и сказав: “Не долго тебе радоваться твоему замужеству!”, так что прочие почтенные лица слышали»[349].

Далее в этом «примере» появляется прямая речь жертвы колдовства: «Вот, так я умираю, поскольку та убила меня своим колдовством с Божьего попущения»[350].

Таким образом, первый нарратив воспроизводит обвинения неназванной супружеской пары в адрес Шоберин. Основные обстоятельства указаны схожим образом: здесь есть признание мужем любовной связи с колдуньей, есть девушка «из другой державы», в качестве способа колдовства указывается публичное проклятие, пророчество, предрекающее несчастье. Даже слова Шоберин переложены на латынь достаточно точно, хотя сам факт перевода обращает на себя внимание[351]. Как и в случае с инсбрукской «Инструкцией», собственно пострадавшей отведена роль второго плана. В Malleus Maleficarum историю рассказывает муж, тогда как девушке остается только страдать от колдовства, пока несчастье описывает ее супруг.

Второй нарратив воспроизводит узнаваемый набор обстоятельств (молодая жена-чужестранка, любовница-ведьма, публичное проклятие в присутствии почтенных лиц), искажая некоторые детали происшествия: действие со свадьбы переносится на людную улицу, слова ведьма произносит другие и, главное, существенно меняется концовка. Пострадавшая здесь сама обличает ведьму, после чего умирает. Здесь в «пример» попадает фактическая ошибка, поскольку пострадавшая была жива на момент процесса и дала показания. Очевидно, Инститорис увлекся риторической убедительностью и позволил себе некоторую вольность.

При всей непохожести тем не менее проступают детали дела Шоберин, которая, со слов ближайшего окружения, была обличена рыцарем Йоргом Шписсом накануне его смерти. Любопытно, что в самом конце истории примыкает оговорка относительно убитого колдовством рыцаря, о чем «свидетельствует общая молва»[352]. Кроме того, подобно эху, повторяется ремарка, не относящаяся напрямую к описываемому случаю, но представляющая собой своего рода обрамляющий элемент: Инститорис дважды проговаривает, что можно было бы написать целую книгу на материале одного этого города[353].

Эта ситуация — повторный пересказ одного и того же сюжета с изменением отдельных деталей, но с совпадающими второстепенными обобщениями — очень симптоматична, поскольку характеризует сообщение как нечто важное в глазах автора. Однако сам по себе этот прием мало характерен для дискурса, свойственного literati, образованным людям.

У меня складывается впечатление, что вместе с experientia в