Гибель красных богов - Александр Проханов

– Мы нуждаемся в вас, товарищи. Ждем от вас новых научных и общественно значимых идей. Чтобы их услышать, я и приехал к вам по заданию Политбюро! – Белосельцеву нравилась эта простая неамбициозная речь. Нравился стеклянный куб, сквозь стену которого на синеве моря белел великолепный корабль. Сквозь другую краснела пустыня с розовым, как фламинго, идущим на посадку самолетом. Сквозь третью виднелся купол реактора, похожий на храм Святой Софии.

– Ну что ж, осмотрим ваше хозяйство, – дружелюбно улыбнулся Прибалт, и все отправились к лимузинам осматривать город.

Их вели два молодых гида, оба физики, русский – Андрей Ермаков и казах – Мухтар Макиров. Один голубоглазый, с открытым сильным лицом, чуть ироничный. Другой – широколицый, свежий, с горячим смуглым румянцем, внимательными раскосыми глазами. Пока ехали в машине, гиды рассказывали Прибалту, как трудно строился город. Как на мерзлые зимние скалы, пробивая каспийский лед, пристали первые баржи. Привезли палатки и доски, сварочные аппараты и бульдозеры, и первое, что увидали ступившие на берег комсомольцы, был скелет дохлого верблюда, его оскаленный насмешливый череп.

– Мы освоили эту пустыню, как в скором будущем станем осваивать Марс, – произнес Андрей Ермаков.

– Мы здесь рассматриваем себя как экипаж космического корабля, который направляется на освоение новых планет, – вторил ему Мухтар Макиров.

Атомная станция казалась храмом, где в громадной бетонной чаше, в священном сосуде реактора, шло непрерывное жертвоприношение. Вскипала густая кровь, натягивались железные жилы, и огненный бог, окруженный сталью, напрягал могучие плечи, пялил огненные глазницы, жарко гудел в угрюмые гулкие трубы. Они проходили по машинному залу, где агрегаты казались гигантскими быками, впряженными в колесницы. Тащили на себе каменную пустыню, пенили море, рыли копытами горы, стягивали воедино расползавшиеся пространства. Тысячи циферблатов, похожих на хрупкие сервизы, окружали генераторы и турбины. Диспетчерский зал напоминал кабину звездолета. Колоссальных размеров пульт мерцал индикаторами, разноцветными лампадами, трепетал пробегавшими сигналами. Операторы в белом, похожие на небожителей, управляли огненной материей.

– Топливо, которое сгорает в реакторе, превращается в новое, еще более энергоемкое, – довольно пояснял Андрей Ермаков, видя, как нравится Прибалту станция. – Создавая город, мы не тратим энергию, но увеличиваем ее непомерно. Эту энергию можно закачивать в другие районы Вселенной и с ее помощью рекультивировать погибшие в катастрофах планеты.

Прибалт пожимал операторам руки, спрашивал, в чем они нуждаются. И один, молодой, зеленоглазый, в белой жреческой шапочке, вежливо попросил прислать ему книгу Бердяева «Русская идея», что и записал в свой блокнотик аккуратный Прибалт.

Они посетили подземный комбинат, построенный в толщах горы, погружаясь на бесшумном скользящем лифте. Глубинные штольни с фасадами мраморных зданий, с немеркнущим светом млечных светильников казались улицами. Цеха заводов, наполненные человекоподобными, мерно работающими механизмами, были безлюдны. Сквозь толстое, не пропускавшее радиацию стекло Белосельцев созерцал эту механическую популяцию, заселившую центр планеты.

В одном из цехов работали ярко-красные роботы, похожие на пауков. Спускались с потолков, шевеля членистыми гибкими лапами. Хватали текущие по конвейеру клубеньки. Ощупывали, озирали трубочками окуляров. Сжимали, словно впивались. Уносили в туманную даль цеха, где что-то кипело и плавилось.

По соседству другие роботы, ярко-серебряные, похожие на богомолов, приподнявшихся на задние конечности, несли перед собой одинаковые подносы. С ловкостью официантов они проносили дымящиеся блюда к невидимому застолью, перед которым их останавливал ярко-синий механизм, составленный из рычагов. Подобно метрдотелю, придирчиво осматривал блюда, нюхал запахи, убеждался в соблюдении рецептов и только тогда пропускал к столу.

В просторном помещении, за длинным, натертым до блеска столом, сидели механические твари, двухголовые, горбатые, с выпуклыми цилиндрическими животами, с рубиновыми глазами, размещенными в области пупка. Они двигали членистыми руками, на которых было по три пальца, непрерывно ими шевелили и что-то лепили. Изделиями, которые они ставили на конвейер, оказывались красные кубики, зеленые пирамидки, перламутровые шарики, фиолетовые цилиндрики. Конвейер уносил их вдаль, словно там из этих элементарных фигурок созидались неведомые структуры, существовавшие в ином пространстве и времени, с иными, неведомыми на Земле свойствами материи.

– Это видимый пример того, как человечество станет создавать подземную цивилизацию, убирая с поверхности земли вредные производства и машины, – пояснял Мухтар Макиров. – На Земле же останется простор растениям, животным и людям. Наши потомки будут предаваться под светом солнца не изнурительному труду, но познанию и отдыху. Такие же поселения мы будем создавать и на других планетах, прячась в их глубине от метеоритных бомбардировок и радиации.

Прибалт внимал этим пояснениям, радуясь тому, что оказался в царстве знаний, среди просвещенных, осмысленно живущих людей, столь не похожих на московских крикунов и демагогов.

– Должно быть, вы с большим удовольствием выбираетесь из этой глубины на поверхность? – обратился Прибалт к молодому инженеру, обслуживающему подземных роботов.

– Нет, это не так, – возразил ему инженер с бледно-голубоватым лицом, отвыкшим от солнечного света. – Я готов здесь жить неделями и месяцами. Эти существа живые, умные, одухотворенные. Каждому из них мы дали литературное имя. Вон, например, князь Андрей Болконский, – инженер показал на маленького упругого коротышку с телескопическими выдвигаемыми стержнями и лучом лазера на металлическом лбу. – А вот это – Наташа Ростова, – он кивнул на решетчатого одноногого идола, обвитого цветными жгутами, который внезапно начинал вырастать до потолка на сияющем штативе.

Белосельцев восхищался увиденным. Из уродливых бараков и убогих пятиэтажек, из колючих оград и запретных зон вышли молодые свободные люди, те самые дублеры, что стояли за спиной Прибалта, Главкома, Партийца, готовые сменить их, когда наступит время.

Они посетили опреснитель морской воды, стоящий на кромке моря. Спереди он был похож на огромного средневекового рыцаря в доспехах. Стоял, словно великан, опираясь на меч, и в его груди, стесненное металлом, сипело могучее дыхание. Белосельцев отметил вмятины на выпуклых металлических боках опреснителя. Они делали его трогательно живым, рукотворным, будто его склепал старательный жестянщик.

– Этот опреснитель, питаемый атомной станцией, создает океан пресной воды, которую сейчас получают из рассола Каспия, но в дальнейшем, скажем, на Луне, будут производить из местных пород, закачивая в глубинные резервуары или наполняя пересохшие моря и озера, – пояснял Андрей Ермаков с интонацией легкого превосходства над гостями, как если бы те прилетели на молодую, полную сил планету с утомленной, одряхлевшей Земли.

Махина слепила своими шарами, цилиндрами, громадными трубами. Ухала, гудела, жадно сосала море. В ней, невидимые, клубились раскаленные тучи, метались туманные молнии, выпадали кипящие дожди. Горячая морская соль зеленовато-голубыми кристаллами сыпалась на платформы. Водоводы, словно речные русла, схваченные в металлические берега, толкали чистейшую воду, которая неслась в пекло рыжей пустыни, и пустыня отступала, покрываясь изумрудными оазисами.

– У нас здесь создан Институт воды, – рассказывал Мухтар Макиров, проводя гостей по лаборатории в недрах опреснителя. – В опресненную воду мы добавляем тончайшие компоненты, добиваясь такого вкуса, какой не отыщешь в колодцах и родниках. Кроме того, в этих местах разлита таинственная прана, которая, по утверждению ученых, продлевает жизнь на десять—пятнадцать лет.

– А это наш Гранд-Канал, – пояснял Ермаков, когда они мчались вдоль серебряной трубы водовода. – Наш город, как и Венеция, стоит на воде.

Там, где сочный серебряный стебель начинал ветвиться, на нем, как фантастические хрустальные плоды, окруженные зелеными кущами, сверкали строения. Жилые кварталы удивительной архитектуры, похожие на стеклянные пирамиды. Научные институты, напоминавшие створки перламутровых раковин. Дома культуры и театры, украшенные мозаиками. Повсюду били фонтаны, стояли памятники, вращались абстрактные, из разноцветных сплавов, скульптуры, и было много детей, молодых красивых людей славянского, еврейского, кавказского, азиатского типа, которые, казалось, все знают друг друга, составляют единую большую семью.

Город своими кристаллами касался пустыни, и там, где они встречались, шла схватка, сыпались искры, скрежетал камень, летели, словно выпущенные из огнемета, струи пламени. Пустыня старалась расплавить город, дышала на него голубым жаром, а город заливал пустыню водой, заслонялся стеной деревьев, которые трещали от палящего зноя, свертывали обгорелую листву.