Живой Журнал. Публикации 2014, январь-июнь - Владимир Сергеевич Березин

кричали что-то, на радостях крепко били его по спине, и от этих ударов он валился то в одну сторону, то в другую. Потом они поили его спиртом, и Фёдор быстро потерял сознание.

В забытьи он ждал гостя, и тот гость пришёл

— Десять — хорошее число, — сказал чёрный, как горе, гость. — Десять число, состоящее из единицы и нуля, а, значит, из всего и ничего. Хороший счёт, Фёдор.

Гость был доволен, но велел спирта не пить. И действительно, от этой проклятой воды Фёдор болел два дня, мучился и прижимал лоб к холодной земле.

Геологи отпустили его не скоро, и уже снова на этот край навалилась зимняя чернота. Фёдор стал жить в большом городе, что строился на берегу океана. Он стучал большим молотком по странным железным гвоздям, вгоняя их в шпалы. Две стальных змеи уходили вдаль, и иногда Фёдор, приложив ухо к металлу, прислушивался к тому, что происходит далеко-далеко.

Здесь он, впервые с того давнего времени, увидел живых монахов. Они, впрочем, были лишены чёрных ряс и одеты в ватники, но Фёдор сразу узнал их племя среди прочих подневольных строителей. Они смотрели друг на друга через редкую проволочную ограду — монахи равнодушно, а Фёдор с любопытством.

Монахи держались особняком, и Фёдор видел, как они молятся, несмотря на запрет охраны.

В один из чёрных зимних дней, цепляясь за стальные змеи, приехал поезд. Он привёз редкие в этих краях брёвна, и монахи, надрываясь, стали складывать их в штабель.

Но что-то стронулось в этом штабеле, и огромные брёвна зашевелились, пошли вниз. Одно из них стало давить зазевавшегося, но Фёдор птицей прыгнул под мёртвое мёрзлое дерево и выдернул щуплого старика из капкана. В этот момент другое бревно ударило его в спину, и Белая Куропатка накрыла его крылом. Когда он очнулся, монахи бормотали над ним свои молитвы.

Зубы стукнули о металл, потекла в горло вода, и Фёдор тут же поперхнулся. Жгла его губы страшная кровавая чаша. Он решил, что убитый игумен привёл своих мёртвых товарищей, но нет — эти монахи были вполне живые и благодарили его за спасение брата. И не чашу подали они ему, а обыкновенную алюминиевую кружку с талой водой.

Фёдор взял кружку обеими руками и стал пить — жадно, но мелкими глотками.

В этом причудливом северном городе Фёдор переменил несколько работ, учился управлению механизмами, но тоска заливала его сердце. Чёрная гнилая кровь, которой он напился когда-то, поднималась снизу к горлу.

И Фёдор снова ушёл в тундру. Его приняли в колхоз, и ещё год он гонял оленей, пока как-то не выехал к берегу океана в приметном давнем месте.

Между скал никого не было. В укромной расщелине стояло странное сооружение, похожее на те, что стояли в строящемся городе, но людей не было видно рядом, не колыхались на ветру кумачовые флаги и лозунги с белыми буквами. Железные колонны гудели и вибрировали. У Фёдора вдруг зашевелились волосы — он провёл по ним рукой и понял, что они стали сухими и потрескивают под пальцами.

Ему не понравилась эта конструкция — она была чужая в этом мире моря, скал и тундры, будто таинственный знак на стене правления. И ещё он вспомнил погоню за мальчиком, что устроили чужаки. Тогда он забрался на скалы и скинул вниз камень побольше. Камень упал криво, ударил в основание труб, и гудение прекратилось.

Фёдор не понимал, зачем он это сделал, но отчего-то решил, что так нужно. Тем более, что скоро к нему пришёл его чёрный монах, и они говорили долго, и всё о важных вещах. Проснувшись, Фёдор не помнил ничего, но знал, что пришло время собираться в родные края.

На следующее лето он добрался до родного посёлка. Там всё изменилось — он не нашёл никого из знакомых. В его доме жили чужие люди, кто-то сказал, что помнит его, но сам Фёдор не помнил этих людей.

Он совсем недолго пробыл в посёлке и снова решил идти к морю. Сначала он хотел вернуться на место своей беды, но понял, что не может его найти — дорога уводила его прочь. Фёдор несколько раз сворачивал туда, куда, вроде, следовало, промахивался, и, наконец, понял, что на то место ему нельзя.

И он покинул посёлок, как ему казалось, навсегда.

Скоро Фёдор стал ходить по морю на небольшом кораблике. Он мало видел моря, потому что больше сидел внутри металлических стен и глядел на двигающиеся части машин. Машины ему не нравились, в них была чуждая ему жизнь, далёкая от белёсого неба над тундрой, от танца куропаток на снегу и бега оленей.

Но понять машину оказалось несложно: нужно было только представить её себе как зверя из Нижнего мира. Фёдор служил машине как божеству — справедливому, если с ним правильно обращаться, и безжалостному, если сделать ошибку.

Иногда по ночам к нему снова приходил мёртвый монах, и они вели долгие беседы о богах, духах и истинной вере.

Но вдруг над северными водами потемнело небо, и в нём поселились чёрные самолёты.

Маленький кораблик еле вернулся домой, потому что один из самолётов гонялся за ним несколько часов. Часть матросов погибла сразу, и Фёдор уже ничего не мог сделать. Один стонал, умирая, и опять Фёдор был бессилен. Тогда Фёдор бросил вахту у механизмов нижнего мира и повёл кораблик в порт, перетащив раненых на капитанский мостик. Фёдор перетянул раненым их окровавленные руки и ноги, и встал к штурвалу. Машина стучала исправно, а Фёдор молился Женщине с медными волосами Аоту, что врачует болезни, Белой куропатке, что смягчает боль, и Великому оленю с двумя головами, которые у него спереди и сзади. Этот Великий олень отмеряет человеку жизнь и смотрит одновременно в прошлое и будущее.

Внезапно он почувствовал рядом с собой чёрного монаха. Он тоже молился вместе с ним, но по-своему и своим божествам — мёртвому юноше, раскинувшему над миром руки, и его матери с залитым слезами лицом.

Корабль криво подходил к пирсу, и к нему бежали солдаты с винтовками — только тогда монах исчез.

Фёдора перевели на другой корабль — большую самоходную баржу. Она шла к большому городу — Фёдор никогда не видел таких городов. Над серой водой сияли золотые шары куполов, гигантские мосты проплывали над баржей.

По сходням пошли внутрь люди — в основном дети и женщины с крохотными сумочками и большими чемоданами.

Фёдор дивился этим людям и их глупой одежде, но он видел