Хороший ученик - Владимир Бреднев

Парни из охраны присели за соседние столики. Рифкат Рашидович, как только увидел, что по ступеням кафе поднимается Юрист в сопровождении двух телохранителей, мысленно себя похвалил за то, что взял своих ребят с собой. Пусть этот гусь из центра видит, что не с босотой разговаривает, с деловым и уважаемым человеком.

Хозяин ресторанчика сам вышел в зал, остановился поодаль от стола, и как только увидел поданный Рифкатом знак, официанты принесли первые блюда.

Выпили по рюмке водки и поели почти в молчании. Только после второй перемены Рифкат заговорил о деле. Он лаконично и чётко изложил суть проблемы и попросил Юриста как можно скорее повлиять на недобросовестного должника. Гость, мужчина худосочный и нервический, оказался куда любопытнее, чем ожидал Ибрагимов. Он задал несколько десятков вопросов, пометил что-то в своей книжечке, и потом, заказав приличную дозу коньяка, кофе и шоколад, наклонился к клиенту как можно ближе и очень доверительно тихо спросил:

– Не могу удержаться, чтобы не полюбопытствовать, почему вас мне представили таким странным…, – он запнулся, явно собираясь произнести слово «погонялом», но воздержался, и кое-как отыскал синоним, – прозвищем – Душман? Это ведь так бандитов называли. Мы с ними ещё воевали.

– Я не воевал, – откликнулся Рифкат.

– Вы, ради Бога, не обижайтесь. Ведь чем я больше о вас знаю, тем легче мне будет убедить противоположную сторону не вступать с вами в конфликт. Сначала я, не буду вам лгать, подумал, что вы очень агрессивный и ограниченный человек. Чалмы, – судья состроил улыбку, – не носите, но автомат под рукой держите. Уж хотел вашего должника пугать перспективой быть повешенным за ноги и оставленным без человеческой кожи. Я, знаете, читал, что душманы именно так с пленными и поступали. Накачивали наркотиком, потом сдирали кожу, завязывали мешком над головой и ждали, когда человек придёт в себя. Ужасная, мучительная смерть, – Юрист нервно дернулся, лицо его некрасиво перекосилось, – Отчего люди так злы, жестоки и коварны?

– Я в восемьдесят девятом окончил университет гуманитарный, – не обратив внимания на возглас судьи, заговорил Рифкат, – мне двадцать лет было. Пошел работать. Потом началось другое время. Вот я и занялся лесом. Пока у нас крутился, ничего хорошего не получалось, но встретился с москвичом, который и вывел на человека, готового помочь завязать отношения со страной, из которой мы недавно вывели войска. Я побывал в Афганистане, как бизнесмен. С тех пор прицепилось – Душман. Но, прозвище знают не многие, только те, с кем мне близко приходится общаться.

– Да, да, – гость почувствовал себя неловко и был рад возникшему перед столом мужчине на тележке.

Лейтенант внимательно посмотрел на сидящих за столом.

– Встаньте, товарищи, – глаза Лейтенанта блестели нехорошим пьяным блеском, но по речи нельзя было догадаться, что этот человек только что выпил литр водки, – помяните героев Кандагара: Пашу Зотова, Ильяса Хайретдинова и Колю Коваля. Они за вас жизнь отдали.

Охрана поднялась и двинулась к инвалиду, но Рифкат сделал предупреждающий жест.

Поднялся со стула, взглядом пригласив это же самое сделать Юриста, попросил официанта подать ещё стопку, разлил оставшуюся водку на три порции. Рюмку протянул сидевшему на тележке инвалиду.

Мужчина опрокинул рюмку. Посмотрел на Рифката и судью, вскинул руку к помятому и выцветшему берету с эмблемой ВДВ Советского Союза:

– Благодарю Вас, товарищи, – произнёс он почти торжественно, – Честь имею.

И покатил на своей тележке дальше.

– Странные всё-таки на периферии люди, согласитесь, – устраиваясь на стуле, пробурчал гость, – я немного спасовал. Уж не подосланный ли?

Рифкат мотнул головой, но фраза, высказанная между прочим, осталась в памяти.

И когда Юрист покинул кафе с обещаниями в течение недели уладить вопрос, Рифкат поделился этой мыслью с одним из телохранителей.

– Паша, ты бы узнал об этом лейтенанте поподробнее.

Паша не стал задавать лишних вопросов, только кивнул головой.

Когда господин Ибрагимов сел в машину и готов был ненадолго выбросить из головы неурядицы и заботы бизнеса, зазвонил телефон. Глянув на дисплей, Душман ответил. Сообщали, что деревообрабатывающий станок из Норвегии прошёл таможню и стал почти собственность господина Ибрагимова. Нужно было вносить залоговый платеж и забирать оборудование. Как назло семи ста тысяч рублей у Рифката пока не хватало. Это обстоятельство и память о том, что деньги киснут в сейфе у должника, расстроило Душмана до глубины души.

– Хоть бы вы Гене Сычу, шакалу паршивому, нагадили как? Пусть шайтан украдёт его душу.

2

– Господи! Господи! Ну что с ним поделаешь? – из закута под лестницей, где были свалены старые вёдра, швабры, сломанные мусорные совки, допотопная паркетная машина и другой хлам, хранившийся в каморке по причине всеобщей лени, вышла женщина лет семидесяти от роду.

Она огляделась кругом, заметила в дальнем углу коридора мужчину, пожилого электрика Семёна Григорьевича, копавшегося в настенных коробках с электропроводкой.

– Григорич! – громко позвала женщина, – Айда сюда! Опять наш Лейтенант пьянёхонек! Последне застудит на полу-то! Айда скорее!

Григорьевич оставил на полочке стремянки инструмент, спустился и направился к женщине. Его шаги гулко разносились по пустому зданию дворца культуры. Он подошёл, заглянул в камору.

На полу, раскинув руки в разные стороны, лежал мужчина крепкого телосложения. Пустые штанины распустились во всю длину, страшно скрутившись в косичку. Тележка, на которой инвалид передвигался, откатилась далеко в сторону, приткнувшись к мусорному баку.

– Вот, гляди чо! А как так же напьётся, когда тут полно гостей будет? Когда фестиваль-то?

– Да вот! Неделя осталась! Должно не напьётся. Это у него пятый день! Завтра ещё опохмелится и всё!

– Да откуда ты знаешь? Кто, вас, алкашей, вообще знает, когда у вас всё, а когда не всё. Мой, так вот и загнулся, а не остановился.

Григорьевич покачал пальцем из стороны в сторону:

– Вот обобщать не надо! Не надо нас с ним в общий котёл! Мы, между прочим, ветераны!

– Да какие вы ветераны?

– Как это, какие? – взвился Григорьевич, – Да я Амина штурмовал! Мы их, еть-перееть, за сутки уделали. Ты скажи, сёднешние так могут? Да не в жись! А Серёга! Он тоже! Ему тоже! С ним тоже… Э-эх! – Григорьевич надсадно взвалил живой обрубок на плечо, тяжело выпрямился и зашагал в самый дальний край огромного коридора, к комнате, где двадцать пять лет проживал Сергей Михайлович Грачёв, инвалид.

Откуда он взялся, никто толком не знал. За двадцать пять лет в городке сложилась легенда, что это несчастный внебрачный сын покойного советского директора Дворца культуры, получивший увечья в армии. Менялась жизнь, власти, начальство, дворец пережил реконструкции и евроремонты, упадок и новое восстановление, и только Сергей оставался в нём неизменным, вот уже двадцать пять лет ожидавший, когда ему в военном госпитале сделают протезы. Кое-кто из старожилов городка вспоминал, что в начале девяностых каждый год, в первых числах августа, к Сергею приезжало трое мужчин. Они приносили солдатский вещмешок, в котором всегда находилась новая полевая форма, консервы и несколько писем. Потом ни стало никого. Шефство над инвалидом взял местный электрик Григорьевич, шибко не вдававшийся в подробности прошлой жизни Сергея Грачёва, уловивший некий стержень общения с вечным жителем Дворца культуры и принимавший кое-какое участие в невеселой и неяркой жизни инвалида.

Утром Григорьевич пришёл в комнатку справиться, не околел ли Лейтенант.

– Сережка, живой? Ты эт, вчера, еть-перееть, чего так надрался-то? Всё умеренно, умеренно! А тут на тебе…

– Беда, Семён Григорьевич, беда! – голос у крепыша был какой-то детский, высокий и дребезжащий, – Никак не могут подогнать шарниры, Семён Григорьевич. Я ведь вчера опять ходил к врачу-то. Говорю, ну уж сколько можно? Рота меня заждалась, возвращаться надо! Рота меня там ждет. Когда капитан вернется, никто не знает. И я тут по госпиталям. А они мне: не можем, Сергей Михайлович, шарниры подогнать. Вам ведь не в кондукторы, вам на войну. И что уж так? Особенный я какой-то? Вон, Алексею Маресьеву, вмиг сделали, – Сергей кивнул на полку, где стояла одна единственная потрёпанная книга, вздохнул и продолжил, – Вот я и не рассчитал приём-то. Качусь назад, а тут наши с дивизиона, айда, говорят, командир, дёрнем наркомовских. Раздобыли, черти. Тыл, он, Семён Григорьевич, и есть тыл.

Сергей ловко спустился с лежанки, подкатился к тазу, налил в него воды и стал умываться.

Семён Григорьевич осторожно достал из кармана свёрток, положил на невысокий детский столик.

– Сергей, я тут доппаёк принёс. Хлеба белого, пару котлет, яйца. Умывайся и ешь.