Там, где Висла-река (польские сказки) - Юзеф Крашевский

— Ату его! Ату! — науськивает их кто-то дьявольским голосом.

Яростный лай всё ближе и ближе. Вот-вот его бешеная свора нагонит и в клочья растерзает.

Только хотел он обернуться, косой на них замахнуться, да вспомнил слова бабки-ведуньи и вперёд шагнул.

В тот же миг не слышно стало ни треска, ни грохота, утих свист и лай. Только хохот — протяжный, оглушительный — прокатился по лесу, ветвями, точно ветер, зашелестел, и всё смолкло.

Не успел вдовий сын опомниться, а тут новая беда!

В непроглядной тьме зарево вспыхнуло, будто солнце в неурочный час взошло. Посмотрел он наверх: полнеба пламенеет. Это лес горит, огнём полыхает. Огонь навстречу ему подвигается, растёт, жаром палит. Деревья, как головни гигантские в печке, огнём пышут, искры мечут, друг на дружку валятся, путь ему преграждают.

Помертвел от страха вдовий сын. Ноги к земле приросли. Живьём в огне сгоришь, в пепел обратишься. Но вспомнил он мать неживую, страх одолел и в огонь-пламя кинулся.

В раскалённые угли по колено проваливается, от жара дыхание перехватывает, чёрный дым глаза ест, а он идёт и идёт напролом, никуда не сворачивает. Чуть живой из огненного ада выбрался.

Вышел вдовий сын из огня-пламени, посмотрел кверху, а вершина-то уже близко, рукой подать! Отлегло у него от сердца.

Посмотрел в другой раз, радость померкла, в страх обратилась. Перед ним отвесной стеной скала до неба высится.

В третий раз посмотрел, у подножия скалы нору чёрную разглядел. Перед норой змей о семи головах спит, во всю мочь храпит.

Задумал вдовий сын дракона перехитрить, сонного убить. Да не тут-то было! Как услышал дракон человечьи шаги, встрепенулся, проснулся и на ноги вскочил. Все семь голов огнём палят, жаром дышат. Зарычал дракон — гора зашаталась. Зубами ляскнул — лес застонал.

Вдовий сын острой косой семь раз взмахнул и все до единой головы сшиб. Поганое чудище дух испустило, а головы в глубокую пропасть покатились.

Вот вполз вдовий сын в драконье логово. А там дым, темень, чад — дышать нечем. Встал он с трудом на ноги и пошёл. Идёт в потёмках, в горле пересохло, пить хочется — страсть. Еле ноги бедняга волочит. А пещере конца нет.

Вдруг сбоку из расщелины яркий свет брызнул и дивным запахом повеяло. Чудно ему: откуда под землёй солнечный свет? Подходит поближе — перед ним пещера, точно храм громадный, а в пещере сад красоты невиданной. Понизу травка майская зеленеет, розы и лилии цветут, дивным запахом дурманят. На траве-мураве деревья стоят, на них плоды румяные. Ветви под тяжестью их к серебряному ручейку клонятся. Парня голод, жажда донимают, но он отвернулся и дальше пошёл.

Долго ли, коротко ли он шёл, только опять из расщелины свет пробивается. Подошёл он поближе, видит — грот, просторный, высокий, под сводом на золотой цепи золотая лампа горит. А вдоль стен понаставлены кадки, сундуки, ларцы, полные золота, серебра, драгоценных камней.

Не позарился вдовий сын на богатство, отвернулся и дальше пошёл.

Вот идёт он, идёт и вдруг слышит дивную музыку и пение, будто сто соловьёв разом поют. Тут скала перед ним расступилась, распахнулись двустворчатые двери и засверкал золотом зал.

Посреди зала на мягком узорчатом ковре десять красавиц в прозрачных, как туман, одеждах под музыку танцуют и нежными голосами поют. Как увидели молодца, танцевать перестали, и та, что краше всех, к двери подбегает, улыбается ласково, белой ручкой манит, сладким голоском зовёт.

Тут и святой бы не устоял, но вдовий сын вспомнил свою девушку — белую лилию, что в деревне осталась, глаза рукой заслонил и дальше ощупью побрёл.

Шёл, шёл и в железные двери упёрся. Рукой до них дотронулся, они со скрежетом распахнулись, и вышел он из тьмы на свет солнечный, на самую вершину заколдованной горы.

Стоит он на вершине, дух переводит, кругом озирается. А тут всё, как ему бабка-ведунья предсказывала: на голой, как ладонь, скале одно-единственное дерево растёт, серебряными листочками звенит, словно на ста арфах разом играют. Из-под корней прозрачный родник течёт, на верхней ветке золотой сокол покачивается.

Увидел молодца золотой сокол, крыльями взмахнул, золотыми перышками зазвенел, поднялся в вышину и исчез в облаках.

Вдовий сын совсем из сил выбился, к говорящему дереву ползком ползёт. Приполз, на голую скалу лёг и к источнику припал. Пьёт, и с каждой каплей сила в нём прибывает, раны затягиваются, заживают, словно и не было их.

Напился он вдоволь, на ноги вскочил и радостным взором на мир поглядел, что внизу раскинулся. Раннее солнышко позолотило землю своими лучами. А на земле гор, полей, лесов, рек, деревень, городов — не счесть! И всё такое яркое да пёстрое, как на картинке. Сто лет глядеть будешь — не наглядишься.

Вдруг слышит вдовий сын, над головой крылья зашумели. Глянул — золотой сокол летит, в клюве кувшин золотой держит. И прямо к нему на плечо садится. Серебряные листочки зазвенели на дереве, и расслышал он такие слова:

Возьми-ка кувшин,Возьми золотой,Наполни кувшинЖивою водой.Ветку моюСломай, не жалей,И отправляйсяДомой веселей.Вниз по гореСмело шагай,В воду живуюВетку макай.Шаг ступи —Водой покропи.

Как велело дерево, так он и сделал. Зачерпнул золотым кувшином прозрачную воду, отломил ветку и стал с горы спускаться. Шагнёт, остановится, ветку в живую воду окунёт и вокруг побрызгает.

И свершилось чудо! Где капля на камень упадёт, там из камня живой человек встаёт, улыбается и за ним следом идёт. Чем ниже спускается он, тем больше народу сбирается. У подножия горы обернулся вдовий сын, а за ним толпа тысячная валит, точно войско на походе.

Со всех концов земли были тут знатные юноши, смелые воины, прекрасные царевичи, были и женщины, и старики, и дети. Увидел вдовий сын в толпе и двух своих братьев: солдата с мечом и органиста с кропилом.

Все крестьянина за избавление благодарят, верой-правдой служить клянутся.

Валит толпа, а вдовий сын впереди шагает. Идут они день, другой, а на третий приходят в деревню, откуда он родом.

Бежит вдовий сын к избушке, дверь отворяет — и к постели, где мать третью неделю неживая лежит. Окунул ветку говорящего дерева в живую воду и той водой мать покропил. И в тот же миг старушка глаза открыла. Жива-здорова, с постели встаёт, будто и не хворала вовсе. Добрый сын обнимает мать, радуется, а с ним и весь народ ликует, веселится.

Только два человека не радуются: два умных брата. Обидно им, что дурак живую воду раздобыл, а они, умные, не сумели.

Не захотели они на братнино счастье глядеть. Тишком да молчком в чужую сторону ушли. А в чужой стороне своих умников хватает — никто старшего брата не почитает. И пришлось ему навоз на поле возить.

Среднему брату совсем не повезло: сложил он голову на чужбине.

Много ли, мало ли времени прошло — на месте убогой деревушки раскинулся большой и славный город. Посреди города замок высится.

Вдовий сын женился на своей девушке — белой лилии, и стали они в замке жить, добрые дела вершить.

Пастух, который тысячу зайцев пас

Давно это было, ещё во времена татарских набегов. Тучей налетали татары из восточных степей и, словно паводок, заливали польские земли. Никому от них не было спасения. Деревни и города предавали они огню, стариков и детей убивали, а молодых в ясырь — в полон — угоняли.

Король из татарской неволи выкупал рыцарей, богатые горожане — родных, а крестьян кто выкупит? Вот и оставались они в плену-неволе, пока смерть не выкупит. Разве что убежать посчастливится.

Посчастливилось Всемилу — убежал он из татарского плена.

Сколько уж дней, сколько ночей шёл он на родину — не счесть! Дождь его поливал, солнце палило, ветер пронизывал насквозь, голод и холод донимали.

Но ему всё нипочём. Большими дорогами идёт, малыми тропками — лишь бы вперёд: тоска гонит. И кажется ему, нигде золотой такой пшеницы нет, пригорков таких привольных, ручьёв серебристых, как в родном краю, где Висла течёт.

Вот пробирается он бескрайней прикарпатской пущей. Кругом всё лес да лес, ни единой души нигде. На рваной сермяге — пыль чужедальних дорог, за спиной сума потёртая, а в суме всё его богатство: кусок хлеба, пузырь с молоком — добрых людей подаянье, да горстка монет, что на дороге нашёл.

Идёт ягоды собирает и ест, а хлеб да молоко бережёт, напоследок оставляет, когда голод совсем доймёт.

Вдруг из-за дерева старичок выходит. Сгорбленный, борода седая, палкой подпирается.

— Здравствуй, странник!

— Здравствуй, дедушка!

— Добрый человек, нет ли у тебя хлебушка? Совсем я изголодался, еле на ногах стою.