Там, где Висла-река (польские сказки) - Юзеф Крашевский

— А отец?

— В могиле.

Шарик кидается на Яцека, за ногу укусить норовит. Переступил Яцек порог хаты, видит — мать на кровати лежит и стонет. Подошёл поближе, мать открыла глаза, на родного сына взглянула и опять не признала.

У Яцека чуть сердце от жалости не разорвалось. А золотые монеты в кармане бренчат-позванивают, словно над ним насмехаются. Сунет Яцек руку в карман — и выдернет: счастье, богатство потерять боится. Точно железом сковал сердце цветок папоротника. «Матери всё равно не поможешь, — рассуждает сам с собой Яцек. — Дни её сочтены. А я ещё молодой, у меня вся жизнь впереди. Чего ради стану я от своего счастья отрекаться?»

Выбежал опрометью из хаты и укатил во дворец белокаменный, к богатствам своим несметным.

Но ни дивная музыка, ни пляски весёлые, ни речи льстивые не радуют его.

Затворился он в дальнем покое и заплакал горькими слезами.

Знать, проснулась совесть под железным панцирем, что сковал его сердце.

Чтобы заглушить её укоры, велел Яцек оркестру играть громче прежнего, челяди плясать, вино подавать, из пушек палить. Но ничего не помогает, в ушах звучат слова матери: «Яцек последним куском хлеба с нами поделился бы, не то что богатством таким».

Совсем потерял Яцек покой. Высох как щепка, пожелтел как воск. Опостылели ему богатства несметные.

Вот не стало больше мочи терпеть, набил Яцек карманы золотом и велел в родную деревню ехать. «Будь что будет, надо из беды их выручить», — думает он.

Вот и хата. Кругом всё по-старому: водопойная колода, покосившиеся ворота, лестница у стены. Только людей не видно.

Подошёл Яцек поближе, смотрит — дверь колышком подперта. В окошко заглянул — в хате ни души.

— Пан, а пан! — окликнул его нищий. — В хате нет никого. Перемёрли все от голода и болезней.

Услыхал это счастливый владелец дворца белокаменного и богатств несметных и застыл на пороге убогой хатёнки, точно ноги к земле приросли.

«По моей вине погибли они, — молвил он про себя, — сгину и я!» Только сказал — земля расступилась, поглотила Яцека и цветок папоротника вместе с ним. И с той поры нет больше на свете злосчастного цветка.

Волшебная гора

У одной бедной вдовы было три сына. Она души в них не чаяла. Сыновья тоже мать почитали, добром за добро платили.

И у каждого сына своё ремесло было.

Старший в костёле на органе играл. И к тому же книжки читал. Учёным слыл человеком. Крестьяне его уважали, да что крестьяне — сам ксёндз ему кланялся.

Средний в солдатах служил. Храбрецом слыл, и за это ему тоже от людей почёт! Где только он не побывал, каких чудес не повидал! Как начнёт рассказывать, односельчане разинут рты и слушают затаив дыхание.

А младший сын, как деды и прадеды, землю пахал да хлеб засевал. Старушку-мать и братьев кормил. Недосуг ему россказни солдата слушать да учёности старшего брата дивиться, вот и считали его братья дураком.

Жили они, поживали, горя не знали.

И вот приключилась беда. Заболела как-то ночью старушка-мать. Лежит, стонет и детей зовёт. Подбежали братья к постели, а мать, как плат, белая, еле дышит.

Опечалились они, что делать, не знают.

Тут старший сын, что умником слыл, и говорит:

— Я матушку постерегу, а вы сбегайте к бабке-ведунье. Она в лесу возле могилы в заброшенной избушке живёт. Может, знает она, как матушке помочь.

Бегут братья долом, лесом. Прибежали к заброшенной избушке, где бабка-ведунья живёт. Про беду свою рассказали и тем же путём вместе с ней назад воротились. К дому подходят, а старший брат у ворот стоит, их поджидает.

— Как матушка? — кинулись к нему братья.

— Полегчало ей, стонать перестала. Заснула, родимая.

Бабка-ведунья в избу взошла — и к постели. Дотронулась до больной, покачала головой и молвит:

— Полегчало вашей матушке. Ничего у неё больше не болит. Отмучилась она, померла.

Услыхали сыновья — и в слёзы. Плачут, об стену головой бьются, рубахи на себе рвут. Сколько лет бабка-ведунья на свете жила, а такого горя не видывала. Вот пожалела она их и говорит:

— Ладно, дам вам совет: чтобы матушку воскресить, надо каплю живой воды добыть. Только это не всякому молодцу по плечу. За тремя реками, за тремя лесами стоит волшебная гора, на той горе под говорящим деревом родник. И стережёт его сокол заколдованный. Пути до горы и обратно — ровно семь дней. Много туда удальцов хаживало, да назад никто не воротился. Чтоб на вершину взойти, надо держать напрямик, никуда не сворачивать и не оглядываться. Что ни увидишь, что ни услышишь — знай вперёд иди, а сделаешь шаг вправо или влево или оглянешься назад — пропал: камнем в землю врастёшь. А страхов и соблазнов там — не счесть! С тех пор как мир стоит, никто ещё до вершины не добрался. Кто из вас хочет счастья попытать, живую воду достать? А идти туда — за солнцем.

Сказала — и вон. А братья стали совет держать, кому за живой водой на волшебную гору идти. Заспорили они, каждому мать хочется спасти.

— Послушайте, — говорит средний брат, — бабка-ведунья сказывала: чтоб на ту гору взойти, храбрость нужна, а мне, бывалому солдату, смелости не занимать стать. Не раз на поле брани смотрел я смерти в глаза. Мне сам чёрт не брат. Ровно через неделю ждите меня с живой водой.

Простился с братьями солдат, взял острый меч и в путь за солнцем отправился.

День прошёл, и два, и три, вот и неделя кончается. А солдата всё нет и нет. Затревожились братья, в лес к бабке-ведунье побежали, спрашивают, куда их брат подевался.

— Не ждите его понапрасну, — отвечает ведунья-колдунья, — не воротится он больше домой. Камнем врос в гору и останется там на веки вечные.

Опечалились братья. Идут домой и по дороге спорят, чей черёд за живой водой идти. Рассердился умный брат и говорит:

— Сиди, дурак, дома! Где тебе за живой водой идти. Уж если брату, бывалому солдату, не повезло, тебе и подавно не повезёт. Без ума тут ничего не выйдет. А мне ума не занимать стать. Уж я-то знаю, как чёрта перехитрить. Брызну на него святой водой, он и отступится. Жди меня через неделю.

Простился с братом, взял кропильницу с кропилом и в путь за солнцем отправился.

День прошёл, и два, и три, вот и неделя кончается. А старший брат будто в воду канул. Побежал младший брат в лес к бабке-ведунье и спрашивает, куда брат подевался.

— Не жди его понапрасну, — отвечает ведунья-колдунья, — не воротится он назад. Камнем врос в гору и останется там на веки вечные.

Опечалился младший брат. Да что поделаешь, слезами горю не поможешь. Прибежал он домой, котомку с хлебом взял, косу наточил, через плечо повесил и в путь за солнцем отправился.

Он и день идёт, и другой идёт. Три реки переплыл, три леса из конца в конец прошёл и на третий день на закате солнца заколдованную гору увидел.

Стоит гора высоченная, вершиной в облака упирается, лесом чёрным ощетинилась. Дубы да сосны, буки да ели точно великаны в гору лезут, друг дружку плечами подпирают. В прогалинах меж деревьями — терновник да шиповник колючий, трава ядовитая, камни огромные, скользким мхом поросшие. В чаще змей да ящериц, жаб да лягушек — видимо-невидимо. Змеи шипят, клубками свиваются: ужалить хотят.

Как туда идти, когда даже издалека глядеть страшно?

Постоял вдовий сын, вспомнил мать неживую, собрался с духом и на гору полез. Руки себе все изрезал, ноги искровенил. Змеи его обвивают — жалят, колючки одежду рвут, царапают, трава сама в рот лезет, ядовитым соком отравить норовит. А ему всё нипочём.

Много ли, мало ли шёл, вдруг слышит, окликает его кто-то:

— Эй, погоди! Куда идёшь?

Чуть было не обернулся вдовий сын, да вспомнил, что ему бабка-ведунья наказывала, и дальше пошёл.

Вдруг, откуда ни возьмись, с левого бока — странник в куцем кафтанишке. Ростом невелик, с виду неказист.

— Здравствуй, приятель! — говорит этак вежливо и шляпу снимает. — Куда путь держишь?

— На гору! — отвечает вдовий сын.

— А зачем ты на гору лезешь?

А вдовий сын в ответ:

— Живой воды хочу зачерпнуть.

— Ну, тогда нам с тобой по пути. Я тоже за живой водой иду. Пойдём вместе.

— Пойдём, коли хочешь.

— Ты, брат, не туда идёшь. Зачем сквозь чащу продираться, по камням карабкаться? Посмотри, вон, налево, какая дорога широкая да ровная.

Глянул вдовий сын налево, и впрямь — дорога, как стол, гладкая, улиткой в гору ползёт.

— Пойдём, пойдём! — уговаривает его попутчик.

— Сам иди! А я напрямик пойду, — говорит вдовий сын: слова бабки-ведуньи крепко помнит.

— Пойдём!

— Отстань! — отрезал вдовий сын.

— Ну и сверни себе шею, дурак! — Странник в куцем кафтанишке заскрипел в бешенстве зубами, отскочил в сторону и исчез, будто его и вовсе не было.

Карабкается вдовий сын в гору. Вдруг по всему лесу гул пошёл. Позади лай, вой, свист, точно за ним тысячная стая волков и собак гонится.