Разгон - Павел Загребельный

Анастасия на мгновение остановилась, чтобы решить, куда идти: в редакцию или есть мороженое. Мороженое показалось привлекательнее.

2

Алексей Кириллович относился к той категории людей, которые изо всех сил стараются подчеркнуть свою незаметность. Вот он стоит перед тобой, а в то же время его словно бы здесь и нет. Как в песне поется: "Ой був та й нема, тай поїхав до млина". Одна нога тут, другая там, одно ухо к тебе, а другое - еще куда-то, глаза уставились на тебя, а уже где-то высматривают что-то свое - вечная раздвоенность, расколотость, распятость на всех ветрах и сквозняках. Таков Алексей Кириллович. Голос у него тихий, такой, что и не поймешь сразу, хочет он тебе что-то сказать или просто шепчет сам себе, какое-то чревовещание, на лице не дрогнет ни единый мускул, в глазах никакого выражения, в самом голосе навеки утрачены все интонации. Машинная речь?

Алексей Кириллович принадлежал к той распространенной разновидности людей, которые называются помощниками. Должность, видимо, нужная, но в то же время иной раз и смешная. К примеру, что должен делать помощник академика? Помогать думать? Помощники у Карналя не держались. Чувствовали свою ненужность, бесполезность, не выдерживали двусмысленности и комичности своего положения и уходили добровольно: расставания были мирными, часто даже трогательными, но все-таки расставания.

Алексея Кирилловича подсунул Карналю Кучмиенко. Слово "подсунул" не относится к литературным, но другого Карналь в данном случае подобрать не мог.

Алексей Кириллович был невысокий, но и не низенький, не блондин, и не брюнет, сложен будто бы и крепко, но и не слишком плотно, его возраст никто бы не определил с первого взгляда. Почти все как у Карналя. Правда, у академика была довольно густая шевелюра, а у Алексея Кирилловича уже что-то предательски поблескивало на макушке, но он весьма удачно маскировал преждевременную лысину. С первых же дней своего пребывания на шаткой и, да позволено будет сказать, довольно неблагодарной должности он старался завоевать доверие Карналя своею честностью и верностью. Ничего не скрывал, никого не подпускал к академику, оберегал его от непрошеных гостей, отбивался от попыток посягательства на время, мысли, личность своего ученого бога, был жрецом в святилище Карналя и гордился этим.

Утреннее вторжение дерзкой корреспондентки в святыню не оказало на Алексея Кирилловича ни малейшего впечатления. Видел и не такое. В иерархии Алексея Кирилловича корреспонденты не возводились в высший ранг, особенно же такие, как эта девушка. Поэтому он даже не сказал Карналю о той короткой стычке, которая произошла в приемной. Дел было так много, что помощник мог и забыть о каком-то там незначительном эпизоде, забыть, но не навсегда, ибо это противоречило бы принципу честности, который исповедовался помощником свято и безоговорочно.

Неделя или месяц прошли с того утра, когда смешная в своей дерзости девушка добивалась свидания с академиком, сказать трудно, но можно со всей определенностью утверждать, что прошло именно такое время, какого заслуживало столь незначительное событие, и вот тогда Алексей Кириллович, выбрав соответствующую минуту, когда, по его мнению, академику нужна была умственная разрядка, своеобразная интеллектуальная кратковременная передышка, небрежно проронил, что, мол, была тут одна корреспондентка, которая добивалась, но это же несерьезно, поэтому он...

Карналь то ли услышал, то ли нет. Передышка для ума продолжалась один лишь миг, его мозг уже жадно вгрызался в какие-то лишь ему одному ведомые идеи. Академик взглянул на своего помощника как-то отсутствующе, точно на неживой предмет, как бы на столб воздуха, посмотрел без выражения и даже оскорбительно, но Алексей Кириллович не смутился таким отношением к своей особе (ибо что такое личность там, где должен торжествовать долг?), он знал, что непременно должен пробиться к Сознанию Карналя со своей информацией, какой бы незначительной она ни была, в этом, собственно, и состояла, по его мнению, первейшая обязанность всех помощников в мире, наивысшее их назначение и оправдание самой этой профессии. Когда же у тебя есть цель, то для ее достижения ты должен применять все известные тебе способы, а у Алексея Кирилловича, как у человека, посвященного в тонкости тактического и стратегического мышления, число способов было практически неисчерпаемо. Правда, он не принадлежал к специалистам, скорее к дилетантам, поэтому часто сама суть того или иного широко применяемого среди сотрудников Карналя метода умственных упражнений не была ему понятна, он схватывал лишь что-то побочное, несущественное, одно лишь название, особенно же когда оно было так или иначе привлекательно, интригующе. Поэтому так ему понравился термин "мозговая атака", или, как говорят американцы, "brainstorming". Термин этот Алексей Кириллович понимал буквально: атаковать собеседника, пробиваться к его сознанию любой ценой, даже когда тот отмахивается от тебя, как от осенней мухи.

На этот раз пригодился именно способ мозговой атаки, так что Алексей Кириллович снова вернулся к своему сообщению о настырной корреспондентке, но теперь это уже не имело вида беспристрастной, лишенной эмоционального элемента информации, а приобретало, так сказать, некоторое очеловечивание, поскольку помощник хотел оправдаться за свое не совсем учтивое поведение с корреспонденткой, хотя в неучтивости его никто и не обвинял.

- Вы не беспокойтесь, Петр Андреевич, - доверительно говорил он академику, - это не из серьезного органа...

- Не понял, - встряхнулся от своих мыслей Карналь. - Кто, что, откуда?

- Эта корреспондентка, о которой я только что... Не из партийной газеты... Если бы центральный орган, так я бы... Вы же знаете, Петр Андреевич, с прессой мы всегда в контакте. Но это - нет...

- Тогда откуда же? - Карналь наконец начинал, кажется, интересоваться.

- Молодежная газета, - извинительно усмехнулся Алексей Кириллович, знаете: комсомольцы, молодежные сердца... Кстати, о встрече ученых с журналистами все газеты дали ваше фото, а эта газета единственная не дала.

- Не дала? Так там, значит, интересные люди?

Алексей Кириллович вздохнул. Не всегда устами академиков глаголет истина, как и устами младенцев. К сожалению.

- Я сказал ей, что вы никогда не вспоминаете. О войне в особенности.

- Вы в этом убеждены? - с любопытством покосился на помощника академик.

- По крайней мере, я не слышал от вас... За время моего... Кроме того, я сказал ей, что ваше время принадлежит государству, народу, никто не имеет права посягать на него... Если же надо редакции, то должен быть соблюден уровень и договариваться должен всякий раз только главный редактор, а то и еще выше...

Но этого Карналь уже снова не слушал. Кто там должен договариваться, редактор или кто-то там еще выше, и кто этот "еще выше", - ничто уже его не интересовало. Не оскорбляло и то, как бесцеремонно распоряжаются его временем, чуть ли не указывая ему, как эффективнее всего тратить это время. Зато бесконечно удивило, что даже этот приближенный к нему и, ясно же, подставленный Кучмиенко для всестороннего наблюдения и изучения человек, собственно, до сих пор не заметил, что он, академик Карналь, вот уже много месяцев почти совершенно пребывает в сфере воспоминаний, полонен воспоминаниями, к тому же мучительными и нестерпимыми, отчего коэффициент его полезного действия начинает приближаться к нулю, если уже не достиг этого уровня.

- Скажите, Алексей Кириллович, - предложил своему помощнику сесть, хотя тот в своей вечной незаметности никогда не хотел этого делать, - вот вы распорядились за меня... Отказали мне в праве на воспоминания о войне... Каковы ваши мотивы? Могли бы вы мне объяснить?

Алексей Кириллович смутился.

- В конце концов, - развел он руками, - я не совсем точно выразился... Отказывать я не имею права... Но посоветовать... Я посоветовал той девушке...

- Что же вы посоветовали?

- Простите, Петр Андреевич, но вы относитесь к генералам от кибернетики. Я это пояснил ей достаточно популярно... Что же касается войны, то посоветовал ей поискать генералов из тех времен. Воспоминания генералов о войне - это же прекрасно. Еще лучше - когда вспоминают маршалы... Жуков, Василевский... Полководцы...

Карналь снова выпустил своего помощника из поля зрения и, кажется, с горизонта мысли. Говорил и не ему, и не себе - просто думал вслух:

- Воспоминания полководцев... Это и не воспоминания. Философия войны. Столкновение мыслей, сплошная абстракция. Фронты, армии, огромные массы людей, неизмеримые расстояния, театры военных действий, гигантская шахматная доска... Но нет приближения к человеку, отсутствует сугубо человеческий элемент, исчезают судьбы, отрыв от корней, схоластика...

Алексей Кириллович всей своей фигурой выказывал стремление к умалению и уничижению, старался стать, может, и вовсе незаметным. Он казнился откровенно и, если бы можно было так сказать, напоказ.