Алина - Сергей и Дина Волсини

Я отдавал себе отчет, что значит для нее эта поездка. Представить меня сестре было для нее важнее, чем познакомить меня с будущей тещей – я уже убедился в том, насколько она дорожила мнением сестры. Несомненно, это влекло за собой известные обязательства и с моей стороны, ведь, соглашаясь на эту поездку, я ставил себя в положение жениха, и, хотя мы еще не говорили об этом вслух, было очевидно, что дело идет к свадьбе и предложение руки и сердца уже не за горами. Удивительно, но с Алиной меня не пугало даже возможное появление детей. Не то чтобы я стал вдруг мечтать об этом, нет; но все чаще я думал о том дне, когда Алина сообщит мне, что беременна, я представлял себе ее, округлую и пополневшую, и нашего маленького ребенка, почему-то девочку, с такими же, как у Алины, чудесными глазами в пол-лица и копной густых волос на голове, и не без удовольствия отмечал про себя, что мне нравится размышлять об этом.

Все это – предстоящее путешествие и перемены, очевидно последующие за ним, – наполняло Алину радостным волнением, от которого она теряла голову и становилась смятенной, порывистой и оттого еще более очаровательной. Я же отправлялся в путь с спокойным и приятным осознанием того, что жизнь моя делает новый поворот. Тогда я и представить себе не мог, чем обернется эта поездка.

* * *

Лия сама встречала нас в аэропорту. Когда Алина с визгом кинулась на шею какой-то маленькой темненькой женщине, стоявшей в толпе, я не понял, была ли это ее сестра или кто-то другой. Алина, в своих босоножках на толстой пробковой платформе, казалась в два раза выше нее; она сгребла женщину в охапку, так что та оказалась целиком спрятанной у нее на груди, и не отпускала, раскачиваясь из стороны в сторону и приговаривая:

– Как же я по тебе соскучилась!

Наконец женщина выбралась из Алининых объятий, поправила прическу и посмотрела на меня. Алина спохватилась, как будто до этого напрочь обо мне позабыла, и произнесла, почему-то вдруг смутившись:

– Ну вот… Это вот… Ну, Алеша, про которого я тебе говорила…

– Алексей, – представился я сам.

– Лия, – твердо произнесла маленькая женщина и протянула мне ладонь.

Вряд ли мне удалось тогда скрыть свое удивление. Поняв, что это и есть сестра Алины, а не кто-нибудь еще, я с изумлением уставился на нее. Хоть я всегда знал, что Алина преувеличивает, расписывая сестру в лучших красках, я, тем не менее, не рассчитывал увидеть женщину настолько обыкновенную и, судя по внешности, весьма далекую от всего того, что я о ней слышал. Первое, что приходило в голову, когда я смотрел на нее, – в ней не было ничего примечательного. Обычная темноволосая женщина лет сорока, очень маленькая, очень худенькая, почти как мальчик; лицо смуглое, но не от загара, а от естественного желтоватого тона кожи, слегка как будто болезненного, одета в рубашку и брюки самой невыразительной расцветки, на ногах простые сандалии на плоской подошве, какие летом можно встретить на каждом. Невозможно было вообразить себе внешности более заурядной, в особенности здесь, в аэропорту, среди толпы приезжих и встречающих, в большинстве своем испанцев, таких же, как она, смуглолицых и черноволосых. Отвернись я на минуту, я бы не вспомнил ее лица и с легкостью принял бы за нее кого-то другого.

Глаза мои наверняка выдавали мои чувства, я смотрел так, словно ожидал увидеть перед собой другого человека. Женщина тоже глядела на меня изучающе.

– Ну что, идемте? – поторопила нас Алина.

Мы вышли на улицу. У машины нас ждал коренастый мужичок с лысой головой. Еще издалека окинув нас пристальным взглядом, он неторопливо потушил сигарету и открыл багажник.

– О, Мишаня! Привет, – Алина весело чмокнула его в щеку.

– Здорово, – равнодушно ответил тот и поднял чемоданы в машину.

Мишаней звали мужа Лии. Я слышал о нем от Алины, которая описывала его то с восторгом, то с неудовольствием. С одной стороны, она восхищалась им, как и всем, что имело отношение к Лии, с другой, порой вдруг презрительно морщилась, показывая, что он все-таки недостоин ее сестры. Из ее рассказов я знал, что история их отношений с Лией была крайне запутанной; он долго добивался ее, ведя борьбу с другими ухажерами – и это почему-то особенно нравилось Алине – впоследствии, уже получив согласие и женившись на ней, страдал от ревности – как уверяла Алина, беспричинной – и, случалось, выпивал, мучился сам и изводил домашних. У них родилось двое детей, оба мальчуганы, в которых Алина не чаяла души. Особенно близка она была со старшим, Темой, которого помогала воспитывать с самого рождения. Никто в точности не знал, чем занимался Мишаня. Кажется, он держал контору при одном известном банке, и, я догадывался, проворачивал разного рода дела. В семье было принято считать, что Мишаня работает в банке. Во всяком случае, он всегда сполна обеспечивал жену и детей, Лия за все годы ни дня не работала и ни в чем не знала отказа, теща тоже жила при них и ни в чем не нуждалась, и это вызывало особенное уважение в глазах Алины. Мишаня был для нее кем-то вроде киногероя из неведомой ей, пугающей и одновременно притягательной мужской жизни, в которой есть какие-то мужские дела, большие деньги, дорогие автомобили, и даже, наверное, пистолеты. Когда было решено переехать в Испанию из-за слабого здоровья младшего мальчика, Мишаня остался работать в Москве и бывал в испанском доме наездами. Я не знал, приедет ли он в Барселону в эти дни, да и Алина ничего об этом не знала. Она спросила как-то сестру, но и та, кажется, не была осведомлена о планах мужа. Похоже, он не ставил никого в известность и предпочитал оказываться дома неожиданно, нагрянув сюрпризом.

Мишаня пожал мне руку и пробуравил колючим давящим взглядом, как будто хотел прочитать на моем лице всю мою жизнь. Я сразу подумал, что он совсем не похож на банковского служащего. Скорее, на бандита, а точнее, на человека, который связан с криминальным миром, но старается это скрывать. Была в его глазах какая-то нагловатая неинтеллигентная сила и желание сходу пригвоздить, хотя бы взглядом, чтобы показать, кто тут главный. Казалось, кулаки его всегда были наготове, и он едва сдерживал себя, чтобы не ударить. Он был небольшого роста, заметно ниже меня, зато мускулист, торс у него был тяжелый и оплывший, как у человека, который когда-то всерьез занимался боксом или борьбой, но теперь забросил. Если бы он был одет в спортивные штаны и майку, то, со своей борсеткой в руках и неприветливым лицом, походил бы на типичного русского, из тех, что сорят деньгами, выгуливая в европейских магазинах и ресторанах своих длинноногих подруг, и над которыми так любят посмеиваться иностранцы. Но на Мишане были брюки со стрелками и летний хлопковый пиджак, под ним футболка, совершенно новая, только что купленная, с резкими складками крест-накрест на самом видном месте, на ногах остроносые ботинки, и, в довершение всего, неширокий полосатый шарф из легкой бело-голубой ткани, перекинутый вокруг шеи одним концом назад. Этот его наряд, странный, как будто снятый с чужого плеча и претендующий на какой-то шик, решительно не вязался с его короткой бычьей шеей и враждебным взглядом.

Мы уселись в машину. Это был новенький минивэн, не слишком просторный для нашей большой компании, но очень уютный внутри, обтянутый мягкой кожей. За руль села Лия. Рядом с ней на переднем сиденье уселся Мишаня. У него, не переставая, звонили телефоны. Он отвечал отрывисто, властно, вдавливая каждое слово в телефон, иногда взрывался и переходил на ругань, лицо его после таких звонков хмурилось, он вздыхал, тер ладонью лоб, отворачивался к окну и о чем-то думал. С женой он почти не разговаривал, разве только подсказывал дорогу, отрываясь на мгновение от телефона и тыча перед ней пальцем в лобовое стекло. Она тоже никак не реагировала на эти его разговоры, ни о чем его не спрашивала. Наверно, не хочет говорить при посторонних, решил я, не зря же Алина считает сестру самой мудрой женщиной на свете. Но потом подумал, что, скорее всего, это не так. Сестры беспрестанно о чем-то болтали и смеялись, в особенности Алина; сидя со мной на задних сиденьях, она вся подалась вперед, обхватила руками спинку кресла перед собой и сидела так, заглядывая сбоку в лицо сестры. Они говорили о своем и не обращали никакого внимания на Мишаню, который все чаще повышал голос и рычал, отчитывая кого-то по телефону.

Теперь я мог рассмотреть получше Лию. Одной рукой она держала руль, другой оперлась локтем о спущенное окно и то высовывала ее наружу, подставляя ладонь встречному ветру, то клала себе на плечо и теребила волосы у шеи так, что ее кисти с длинными худыми пальцами то и дело оказывались у меня перед носом – она, несомненно, знала, что я стану разглядывать ее. Первое удивление прошло, и, глядя на нее сейчас, я не мог не признать, что лицо ее было по-своему интересно. В зеркале мне хорошо был виден удлиненный профиль, низкий нос с горбинкой, четко очерченная линия аккуратного рта. Глаза у нее были такие же точно, как у Алины – по ним я сразу мог бы сказать, что они родня, только человеку незнакомому, со стороны, этого не было видно: из-за черного карандаша и пышной туши, с которыми Алина не расставалась даже в самолете – я никак не мог побороть в ней этой привычки – глаза у нее были чрезвычайно яркими, мгновенно приковывавшими внимание, а у Лии, не пользовавшейся краской, они казались другими, не столь большими, приглушенными, с поволокой, такими они были у Алины, когда она просыпалась по утрам, и такими я любил их больше всего.