Баязет. Том 1. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

– Выручай, братец: дай коня твоего, побудь с моим. Выходишь – что хочешь проси у меня… А мне спешить надо. Далеко ль вы отсюда?

– Да нет, за перевалом стоим. – Казак повертел кольцо, сунул его на палец, осклабился: – Господская штука, на мой-то крючок и не лезет, зараза. Ну, и ладно: «винт» при мне, табак ймается, а игрушку твою девахе пошлю на станицу… Езжай с Христом!..

Легкой рысью домахали до конвоя. Четверо верховых охраняли коляску, на крыше которой лежали баулы и корзинки. Встретили казаки незнакомого офицера молча, безо всякого интереса. Карабанов с трудом выбрался из седла, подошел к коляске, и тут силы уже совсем покинули его: он вяло опустился на землю, со стоном выдавил сквозь зубы:

– Растрясло меня, братцы!

Дверца коляски над ним широко распахнулась, и он услышал голос:

– Что случилось, казаки? И кто это здесь?

Тогда Карабанов поднял лицо кверху, тихо ответил:

– Аглая, не бойся… Это – я…

Подошли казаки и, грубо похватав поручика за руки и за ноги, просунули его внутрь коляски – прямо в теплоту ее дыхания, в знакомый аромат ее духов. Прямо – к ней.

И, разбитый до мозга костей от бешеной скачки, уже не в силах осознать своего счастья, Карабанов упал на высокие подушки и повторил:

– Это – я… Не сердись: это опять – я…

5

– Зачем вы это сделали? – вдруг строго спросила женщина. – Я не скрою, что рада вас видеть, но… Два года, по-моему, – срок не малый, и пора бы вам, Андрей, забыть меня и не делать больше глупостей.

С гневной обидой Карабанов пылко ответил:

– Чтобы только увидеть вас, я загнал лошадь, которой нет цены. Как вы можете?.. И если вам мало одного моего безумства, я могу совершить второе: выйти из коляски и следовать до Игдыра пешком!

Хвощинская с грустью улыбнулась.

– Узнаю вас, – ответила она. – Узнаю, увы и ах, прежнего… Но только второе безумство, Андрей, пусть по праву принадлежит мне: я не выпущу вас из дормеза…

Карабанов посмотрел ей в лицо: оно и смеялось, оно и печалилось с ним вместе – почти одновременно. И та же вздернутая, как бы в удивлении, жиденькая бровка над карим глазом, и та же крупная родинка на левой щеке, и тот же завиток золотистых волос, который он поцелует, если… захочет.

– Ну, довольно!..

Хвощинская ударила его перчаткой по острому колену, обшитому леем, и повторила:

– Ну, довольно… Глупый. Ах, какой же вы неисправимо глупый! И неожиданный в моей судьбе, как всегда. Вот уж что правда, так это правда!..

Коляску трясло, керосиновый фонарь, привешенный в углу, мотался из стороны в сторону.

– Что забросило вас сюда, на край отечества? – спросил Андрей, понемногу успокаиваясь.

– Сейчас еду к мужу.

– Он просил вас об этом?

– О нет! Еду по доброй воле. Через Красный Крест. Харьков я оставила навсегда. Мне было там скучно… Вот еду – к мужу.

– Вы настолько любите его? – подозрительно и мрачно осведомился он.

– Грешно говорить, но пожалуй…

– Нет, – досказал за нее Карабанов и весь радостно просиял, блеснув зубами.

– А вы не смейтесь, Андрей, – заметила она с нежным упреком. – Я ведь его жена…

– А я вам писал. Мне было очень горько знать, Аглая, что вы принадлежите другому… Почему же вы даже не отвечали мне?

– Муж советовал не делать этого.

– И вы… послушались?

– Да. Он достоин того, чтобы прислушиваться к его советам…

Карабанов отодвинул шторку окна. Светало. За путным стеклом бежали лесистые увалы, вдалеке пробуждались горы. Рядом с каретой, держа пики у седел, скакали неутомимые казаки, вглядываясь в синеватую мглу.

– Я понимаю, – сказал поручик, подумав. – Но только… Ведь не я один был виноват в нашей разлуке.

Она усмехнулась:

– Я очень изменились за эти два года. Не подумайте, Андрей, что я осталась прежней. И сейчас я бы уже не позволила вам так обманывать меня, пользуясь моей наивностью и неопытностью!

– Не надо об этом, – попросил Карабанов. – Я вас любил. Я действительно любил вас…

Ответ ее был прост и печален:

– Я вас тоже любила, Андрей, но вы такой человек, что на вас трудно положиться.

– А на него, на вашего мужа, можно?

– О да!

– Он молод, как и я? – ревниво спросил Карабанов.

– Совсем нет. Что вы!

– Он в больших чинах или, может, красив?

Слабо загораживаясь руками, Аглая сказала:

– Не надо… прошу вас…

– Тогда он, наверное, богат? – настойчиво выклянчивал Карабанов, мучаясь сам и мучая женщину.

– Умоляю – не надо. Зачем это вам?

– Хорошо. Я не буду…

Помолчали.

– Чей это мундир на вас? – спросила Аглая, круто переводя разговор на иную тему.

– Вы знаете, что я не ношу вещей с чужого плеча, – резко ответил поручик. – Это мой мундир.

– Вот как? Но я вас никогда не видела таким, – искренне удивилась Хвощинская. – Кто же вы теперь?

Карабанов куснул губу, отвернулся:

– Намного ниже того, кем был. И смею думать, что стал от этого намного лучше… Имею честь представиться, – и он играючи присел рядом с ней. – Казачий поручик второй сотни Уманского полка. Можете пренебрегать мной: ни серебряных труб, перевитых георгиевскими лентами, ни сданных знамен – ничего нету. И все – впереди!

– Воображаю, как это интересно, – улыбнулась Аглая и, поправив складки ротонды, слегка отодвинулась.

– Еще бы не интересно, – хмыкнул поручик. – «Скребницей чистил он коня» и ел сальные свечи, заедая их пьемонтскими трюфелями. Вас это устраивает?

– А я привыкла видеть вас другим…

– Каким же? – с живостью переспросил Карабанов.

– Ну как же!.. Флигель-адъютант его величества, блистательный кавалергард лейб-гвардии… Такая карьера, такой блеск! Ох-х!..

Лицо поручика слегка помрачнело:

– Все это кончилось для меня, Аглая. Как-нибудь, не сейчас только, расскажу обо всем…

Что-то тихо застучало по верху коляски. «Кажется, дождь», – подумал Андрей и осторожно взял руку женщины в свою.

– Вы… рады? – спросил он.

– Да, – не сразу отозвалась Аглая шепотом.

– А вы помните?..

– Что?

– Тот день, когда я впервые поцеловал эту руку?

– И тогда шел дождь, – вспоминала она с грустью, – вы торопились с манежа, не успев переменить мундир, и от вас так же, как и сейчас, пахло лошадьми… Все как сейчас, только нету дождя!

– Неправда, есть! – воскликнул Карабанов и откинул края оконной шторки: в треснутое стекло часто бились мелкие капли дождя. – Все как сейчас… А вы помните, – ковал Андрей железо, пока оно горячо, – вы помните, что не я первый сказал вам обо всем, а вы это сделали сами?

– Я была просто безбожно глупа. Вы меня обворожили… И не надо об этом, – попросила его Хвощинская, сухо щелкнув на запястье кнопкой перчатки. – Не надо, милый. Ведь мы уже далеко не дети.

– Да. Очевидно, уже не дети, если до сих пор продолжаем любить друг друга…

Андрей похвалил себя за то, что так хорошо знает ее. Ему удалось попасть в цель, и Аглая тихо всплакнула. Он не мешал ей. Зачем? – пусть поплачет. Потом взял за плечи и повернул лицом к себе.

– Теперь посмотри на меня. Ну!

– Чего ты хочешь? Пусти…

– Ничего, – ответил он и своими губами отыскал ее теплые вздрагивающие губы.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно удивляясь чему-то, и тогда он ласково отстранил ее от себя.

– Все такая же, – сказал он. – И даже целуешься, как раньше, не закрывая глаз…

Лицо у Аглаи было испуганным, почти жалким.

– Знаешь, – сказала она, – мне страшно.

– Страшно? Чего же?

– Не сердись, но я никогда не думала, что ты опять появишься в моей жизни. Какие беды еще приготовил ты мне?..

Кто-то настойчиво постучал в карету. Карабанов откинул дверцу. Безбородый смеющийся казак, перегнувшись с седла, показывал куда-то рукой:

– Ваше благородие, Арарат открылся. Теперича таможню проедем – там уже Игдыр и будет!..

Коляска остановилась недалеко от плаца, по которому шагали вооруженные солдаты: взвод эриванской милиции учился рубить шашкой. Откуда-то уже бежал, сильно прихрамывая, пожилой сухопарый офицер; полковничьи погоны были у него пришиты к белой солдатской рубахе.

Это был муж Аглаи, и Карабанов посторонился.

Хвощинский подошел к жене, лицо его вдруг как-то перекосилось, и он медленно опустился перед ней на колени. Кривая турецкая сабля звякнула о придорожный камень.

– Не плачь, – сказала Аглая, поглядев куда-то в пыльное небо. – Вот я и приехала, как обещала…

И она положила руки на его седую голову.

6

– Господа! Турецкий султан Махмуд был тридцатым султаном по счету и прославил себя тем, что убил своего братца. Абдул-Меджид устроил резню христиан и умер от полового истощения. Под тридцать вторым номером идет Абдул-Азиз, а затем уже и Мурад Пятый, который с детства любил шампанского выпить, отчего считался весьма просвещенным. К тому же и дамами не пренебрегал смолоду. А вон, спросите, господа, сотника Ватнина: он вам скажет, что все наши грехи тяжкие от вина да от барышень происходят. Теперь же тридцать четвертый султан по счету – Абдул-Хамид, а он… Прекрасных дам, надеюсь, среди нас нету?