Время взаймы - Александр Левин

– Инъекция микроскопических роботов в твоей крови не дает организму изнашиваться, – продолжаю я.

Не понимаю, нужно ли говорить именно это. Перед моим лицом, сантиметрах в тридцати, висит голографический экран, на который транслируется запись обращения.

– А нейронное кружево… если ты знаешь, что это…

Вырывается грустный смешок, долго молчу. Затем мы с двойником на экране одновременно поднимаем головы.

– Цифровая прослойка твоего интеллекта делает за тебя всю умственную работу. Твое сознание рационализировано, все в порядке. Годов с сороковых… Знаешь, что самое смешное, Антон?

Появилось такое чувство, будто на меня кто-то пристально смотрит сзади. Но оглянуться смелости не хватило.

– Человек сто лет считал, что его мозг похож на компьютер, а теперь так оно и есть.

Опять давлю из себя невеселый смех. Инстинктивно дотрагиваюсь до шеи. Закрываю и открываю глаза.

– А еще… А еще смерти нет. Смерти… такой, какой ты ее знаешь… или знал, или будешь знать… Проклятье… Короче, она теперь другая, старик. Я говорю все это на случай, если временная линия или типа того, если время изменится, и ты попадешь в какую-нибудь параллельную вселенную. Просто важно, чтобы ты ничего не забыл. Нельзя забывать.

Шаги? Я вздрогнул, по спине пробежали холодные мурашки. Замереть, замолчать и прислушаться. Нет, показалось.

В горле жутко пересохло.

– Время ускорилось. В среднем сутки теперь длятся около девятнадцати часов. Случилось это десять или пятнадцать лет назад, кажется, сразу после запрета. Но ты привык. Все привыкли. Хотя ученые говорят, что жизнь станет еще быстрее. Они, если нашим ученым можно верить, говорят о каком-то аномальном гравитационном поле…

Я замолчал, облизнул губы.

– Типа огромный мыльный пузырь накрыл половину планеты. Не знаю, как правильно объяснить…

Начала гудеть голова. Лапша предупреждал, что «дырка» негативно действует на самочувствие, сказал, что нужно терпеть.

Сказал: «Не тяни, Фридман».

Сказал: «Мы не знаем, чем это может кончиться».

– Я не спал лет шесть и даже забыл, каково это… что конкретно ты чувствуешь, когда сознательное выключается, но сознание продолжает существовать… Умные люди решили, что среднему гражданину просто-напросто не с руки больше тратить время на сон, его, времени то есть, и так всем не хватит, чтобы дожить, поэтому кружево сводит к абсолютному минимуму потребность в отключении жизнеобеспечения организма. Эта штука умная, приятель. Умнее тебя, умнее нас всех.

Я вдохнул – проклятая вонь – и, дрожа от напряжения, выпустил воздух.

– Но постоянно бодрствовать мы не можем, правильно? Здесь и применяют смерть. Ты можешь умереть когда захочешь, а затем вернуться, или смерть могут прописать тебе врачи. Кружево переводит все бортовые системы в режим гибернации – и все, нет человека. Именно то, что тебе, что нам с тобой нужно.

Краем глаза замечаю движение, резко оборачиваюсь, чувствуя, как схватило сердце, но ничего и никого не нахожу. Это все в твоей голове, приятель. Посмотри на пол и увидишь мокрые детские следы.

Посмотри.

– Есть две причины, по которым ты оказался в этом вонючем подвале.

Я быстро провел пальцами левой руки по ладони правой, включая 360-градусную панораму.

– Много лет… тебя мучило, не давало жить, ты пытался забывать, трусливо продавал память, но это всегда возвращалось. А теперь есть решение. Твой друг – Лапша, Эдик, – он крутой программист, передай ему привет, когда снова встретишь, он установил точные координаты аномалии. Еще он предупредил, что история может поломаться. Парадокс убийства дедушки, Новиков, вся эта чушь, ну, ты знаешь. Не могу перейти к делу. Я не могу перейти к делу.

Перед глазами опять залитый солнцем двор.

– Страшно мне. Мне страшно оттого, что может ничего не получиться.

Теперь на скрип качелей накладывается звонкий смех. Я сижу на скамейке и держу в руках большой красно-желтый лист, рассматриваю прожилки на нем, словно карту, а спустя миг опять оказываюсь в подвале.

– Когда-то давно, когда время еще что-то значило, ты допустил страшную ошибку и теперь получил возможность ее исправить. Твои жена и дочь вышли утром в парк погулять, просто прогуляться, подышать свежим воздухом. Были светлые и теплые деньки, середина осени. Они вышли и не вернулись. Так получилось. Тебе сказали, что никто не был виноват.

Облизываю пересохшие губы.

– Но ты ведь знаешь правду, старик. Знаешь, даже если не помнишь. И теперь у тебя опять появилась возможность все исправить. План простой. Возвращаешься в прошлое и перетаскиваешь своих девочек сюда.

Наконец, получилось проглотить ком в горле. Глаза намокли.

– Я могу тебе присниться однажды, если что-то пойдет не так. Я позабочусь о том, чтобы ты увидел это обращение, дружище. Может быть, у тебя все будет хорошо: тебе девяносто два, и внуки приезжают на лето, а ни о каком ускорении времени никто ни сном, ни духом. Было бы отлично, твои девочки рядом, а Сойка взрослая, твоя малышка уже и сама мама, а Света постарела вместе с тобой, и у вас все хорошо…

Говорить стало тяжело.

– Отличный вариант. Но при любом другом исходе знай: ты можешь опять все изменить. Аномалия, я надеюсь, никуда не денется… Даю координаты, и живи ты даже в сраной Антарктиде, собираешь манатки и едешь сюда, лезешь в эту дыру и начинаешь все заново. Это важно. Важно, понимаешь? Да я и не думаю, что без них у тебя что-то может быть хорошо. Ты будешь чувствовать потерю, чувствовать, что живешь чужой жизнью.

Я все-таки вынул кальян, затянулся один раз, слыша треск внутри хрупкой пластмассовой конструкции, выпустил дым.

– А может, и не будешь. Ведь если время пойдет иначе, у тебя будет другая жена и другая дочь, или сын, или не знаю кто еще. Ты будешь другим человеком, не мной. Этого я тоже не могу допустить.

– Верни мне меня, – сказало мое лицо с экрана, и он погас.

Я немного постоял так, в пропахшей гнилой водой тишине, заархивировал обращение в бессознательном, установил таймер, еще раз затянулся и направился к аномалии.

***

Проходит миллиард лет, и я начинаю видеть какие-то неясные тени, похожие на людей, и даже слышать глухие голоса. Затем серость расступается окончательно, и я оказываюсь на пустой улице перед… полицейским участком?

Да, полицейский участок. Холодно. Кажется, поздняя осень – вижу иней на ветвях, последние желтые листья. Над головой низкое серое небо, покрытое тучами… Спустя несколько мгновений понимаю – это примерно начало века, самое странное время в новейшей истории.

Южная столица, мыльный пузырь на одной из важных транспортных артерий Евразии. Три дня до Москвы поездом, три часа самолетом. Уже лишившись имени и получив пустой номерной знак, Южная столица еще долго делала вид, что все дороги, которые никуда больше не вели, имеют хоть какое-то значение.

Я любил этот город, знал все проулки и улицы, кабаки, маршруты, исследовал его десятки лет, сросся с ним нервами. Боялся его и любил до безумия.

Оглядываюсь. Накрапывает противный мелкий дождь, и мне нужно сделать над собой усилие, чтобы прогнать из головы другой дождь. Перекошенные злостью лица людей, у которых выбили почву из-под ног.

Вижу. У них в руках куски труб и бутылки с горючей смесью. На лицах кровь, сажа и какая-то мрачная, первобытная ярость. Вокруг огонь и черная вода. Лужи кипят. Нос забивает едкий запах гари. Вокруг крики и шум. До меня будто вживую доносится грохот взрыва, а потом частый звон разбитого стекла. Стоп. Стоп. Остановись. Откуда у меня эта память? Прочь. Не сейчас.

Полицейский участок находится на узкой не проездной улице между двумя большими проспектами, здесь аллея, красочная летом, нужно думать, а сейчас полумертвая.

Синяя пластиковая дверь открывается, и выходит человек в форме.

Глава 4

Цезарь редко выходил из себя, человеком он был от природы спокойным и уравновешенным, не то что отец… Конечно, не хотелось портить выходной, в кои-то веки всем семейством выбрались на дачу, бабье лето, солнце, зелень, шашлыки.

Но всему есть предел.

– Рот закрой, – спокойно сказал он.

Димка-то тут же осекся, понял, что вулкан того и гляди взорвется, а девушка его, Лана, Цезаря видела впервые (тем более!), и замолкать была не намерена.

– Что?

Изогнула тонкую бровь. Красивая, зараза. Большие карие глаза, отливающие серым по краям радужной оболочки, светлые волосы и ровные белые зубы.

– Я говорю: захлопнула бы ты варежку. Подрастешь – приходи, там и поговорим. По рукам?

Цезарь больше десяти лет работал в органах и видел вещи гораздо страшнее, чем бодишейминг и чего-то-там-лифтинг, прости Господи. Что бы это ни значило. И повод-то грошовый, чего заводиться?

– А что вы меня затыкаете? Я имею право говорить все что думаю. Мы живем в свободной стране!