Сын ведьмы. Волшебная сказка - Валерий Тимофеев

– Кто там?

Открыла нараспашку скрипучую дверь и увидела стоящий по колена в снегу комок тряпок. Выскочила на снег в своих коротких чеботах, подхватила гостя под бока и завела в натопленную избушку.

– Сейчас, сейчас согреешься, – усадила на приступок5 поближе к огню. И, пока гость устраивался поудобнее, руки из кокона тряпок доставал, – плеснула из чугунка густого куриного бульона и насильно всунула в скованные пальцы глиняную чашку.

– Испей с дороги, – попросила, – погрей нутро озябшее.

Чем меньше в чашке оставалось питья, тем больше распахивалось одежд. И вот уже сидит перед Карчик молоденькая женщина. Щеки порозовели от мороза и еды, а сама худая до того, что прожилки сеточкой паутины сквозь прозрачную кожу видны. Маленький носик заострился, а синие печальные глаза глубоко в глазницы провалились.

Ну, в чем только душа держится!

– Не из здешних краев, – это Карчик сразу увидела. Малость удивилась: – Как это в такую пору по земле-то гулять? Да еще и одной, да пешим ходом? – но виду не подала, вопросов никаких не задает, гостью глазами не сверлит, не смущает.

После чашки выпитого бульона кружку чая своего многосильного наливает, да краюху горячего хлеба подносит.

– А это вдогонку отправь, – советует, – тебе и полегчает.

Маленькая женщинка бережно принимает дар, смотрит сначала на дымящуюся кружку, потом на краюху хлеба, словно решение принимает – с чего начать? – поднимает на Карчик бездонные и благодарные глаза и говорит слабым голоском.

– Прямо как в сказке у тебя, бабушка.

– Ты про какую сказку говоришь? – поддерживает живой разговор хозяйка.

– Ну… ту, где советуют: «Сначала напои, накорми, спать уложи, а потом уже и вопросы задавай».

– А! – улыбнулась Карчик, заповеди гостеприимства подтверждая.

– Я, случаем, не в сказку попала? – подняла глаза от пола и по сторонам повела. Все ей в интерес.

Карчик опустилась перед гостьей на колени, погладила ее по тоненькой ручке, кивнула приветливо.

– Из такой непогоды, милая, в любом тепле, даже в таком простом как у меня, оказаться – сказка, – ответила ободряюще.

Когда половина от краюшки хлеба была проглочена, а кружка до середины опустела, спросила гостья несмело.

– Как зовут тебя, бабушка?

– Карчик все кличут, – поведала и первый за весь вечер встречный вопрос задала. – Как мне тебя-то называть, внучка?

Не прямо спросила – Как твоё имя? – А уклончиво – давая гостье простор для ответа – мол, как хочешь, так и назовись, – я не допрос чиню, я уважение к свободе твоей проявляю.

– Адашкан, – сказала еле слышно, всего-то на долю секунды замешкавшись, а глаза, как приклеенные, на шкуру серебряную смотрят и все шире раскрываются.

Покачала Карчик седой головой и прошептала, сама для себя, понимающе.

– Бедненькая ты моя. Ну, адашкан, так адашкан6. Будь по-твоему.

Видит, а лицо гостьи вроде как округляется понемногу. Уже не такой острый нос, не такие впалые глаза, и кожа из прозрачного пергамента обычный цвет принимает.

Вдруг озноб все ее тело мелкой дрожью начал трясти. В глазах не огоньки, частые молнии сверкают, пальцы в кулачки сжались и зуб на зуб не попадает.

– Никак, хворь в тебя вселилась, – поднялась с колен Карчик и к полке с лекарствами своими спешит.

– Не хворь это, – останавливает ее Адашкан неожиданно твердым голосом.

– А что же? – резко остановилась Карчик, переменой в гостье дивясь.

– Промерзла я до самых косточек, – заявляет Адашкан. – Ты на меня шкуру эту накинь, я и согреюсь!

Какой бы странной ни показалась старухе просьба, но слово гостьи – закон для хозяйки. Сняла она шкуру со стены и на девицу ее набросила.

И сразу пропал у Адашкан озноб, и зубы дробь не выбивают, и глаза перестали молнии метать. Обмякла всем телом, виновато в пол уставились, вроде как за резкость недавнюю извиняясь.

В том же смущении допила Адашкан чай, доела краюшку хлеба, оттаяла. Сморило ее от еды и тепла, глазоньки поволока накрыла. Сидит на приступке у огня, носом кивает.

Приготовила Карчик постель на сэке7. Налила в лохань теплой воды и, как Адашкан не сопротивлялась, омыла девице разбитые и уставшие от долгой дороги ноги. Протерла их чистой тряпицей, мазью заживляющей густо в три слоя намазала.

Спать уложила сразу под три одеяла: первым положила успокаивающее, в середку согревающее, а сверху сны дарящее. Вместо простынки, по просьбе гостьи, опять же шкуру рыбью бросила.

А под утро Адашкан заметалась в постели. Раскидывая одеяла, закричала слова резкие, непонятные.

Ветер за окном взбесился, вьюгой поземку метет. Сосны качаются, страшным скрипом скрипят. Пес воет, куры кудахчут, козы в страхе мемекают.

Карчик тут как тут, пришла на помощь, – опыта-то у нее о-го-го сколько! По первым крикам поняла причину паники, свет зажгла, все необходимое припасла, – тут вода горячая для питья расслабляющего, тут посудки разные с настоями для протирания и умывания.

Наступивший рассвет огласил тонкий детский крик.

Сама как дите, разродилась Заблудшая мальчиком.

От такого слабого семени и малец появился на свет малюсеньким, всего-то в две ладошки величиною, да в неполный кувшин весом.

Приняла плод Карчик, и аж слезы у нее на глаза навернулись.

– Не жилец, – подумала было старая, разглядывая младенца. До того слабым и несуразным народившийся ребеночек ей показался. Много всяких новорожденных за свою долгую жизнь она видала, а такого вот приняла впервые.

Но малыш в теплых руках бодренько шевельнулся, в старушечий палец ручонкой своей вцепился, ногой норовисто двинул, – и такая сила в нем пробудилась, такая жажда жизни, что прогнала старая прочь подленькую мысль. И тут же давай хлопотать: ключевой водой омыла, куском синего неба укрыла, в поле ромашковое завернула. И, любовью обихоженного, к мамкиной груди приложила.

Сама не нарадуется – силы в ней вдесятеро прибыло, еще бы! Вон какая сладкая забота нежданно-негаданно объявилась!

Чем ей чаще заниматься приходится?Помогать больным и немощным в старостиОтодвинуть хоть на миг встречу с вечностью,Поддержать своей заботой и жалостью.Даже слово, если сказано вовремя,Да глоток воды, подаренный ждущему,Вроде, мелочи, а жизнь чашей полноюМогут сделать даже самому нищему.

Глава 5 Следы

Не шаркает, не ходит, – летает Карчик по избе, крылья у нее за спиной выросли.

С утра печь пожарче натопила, в лохань снега нетоптаного натаскала, воды небесной с три колоды нагрела. Купание да стирку всему своему дому устроила.

Пыль со стен собрала и в квашне из нее тесто замесила, – то-то лепешек наивкусных настряпается!

Грязь по углам вымела, трухи соломенной в нее добавила и щели в стенах законопатила – тепло беречь надо. Жар печной, что раньше ей одной доставался, теперь на троих делить придется.

Одеяла стеганные новыми яркими звездами украсила.

Подушки перетряхнула, свежими облаками наполнила.

Тут и жарешка поспела – пора молодую мамку не сладкими обещаниями, – живой едой кормить.

Присела Карчик за стол, дух перевела – любуется, как Адашкан ест, мальца к груди прижимая. И смотрит на него, как на чудо, невесть откуда на нее свалившееся.

И только сейчас, задним умом, вспомнила Карчик – а ведь во дворе-то у нее следов никаких сторонних и нет!

Всплеснула руками.

– Ой, чего эт я расселась! Печь-то у меня последнее полено доедает, корой сушеной закусывает!

Выскочила на двор – вроде как по делам, за охапкой дров, – еще раз осмотрелась.

День какой прекрасный! Март на пороге, солнце первые проталинки на снегу прожгло. С крыши звонкая капелька упала!

– Вот у окошка снег примят, – тут Адашкан стучалась. Вот дорожка следов к двери в избу, – это я ее вела. А как она к окошку подошла? С какой стороны? Не по воздуху же прилетела!

Или по воздуху?

Стоит-гадает, снег разглядывает да кончики платка мнет. А когда глаза подняла – из-за мутного стекла на нее Адашкан смотрит. И не простая Адашкан, а в шкуру рыбью как по ней сшитую одетая, и взгляд у нее недобрый, нахмуренный.

Только и моргнула глазками один разок Карчик, а видение за этот миг растворилось, исчезло. Потрясла седой головой, марь8 отгоняя, пошла к поленнице. Набрала охапку колотых березовых дров и в избушку вернулась.

Сидит Адашкан, как сидела, за столом, ложкой в чашку ныряет, и никакого намека на то, что она от этого вкусного дела хоть на раз отрывалась. И глаз улыбчатых с малыша не сводит, то ли песенку мурлычет ему, то ли хоровод хороводит.

Глянула и на стену. Рыбья шкура как висела, ею утром повешенная, так и висит, ни на волосок с места не стронутая.