РУССКАЯ ЖЕНА - Татьяна Купер

Уходя на очередную охоту за любовником, мама обычно считала своим долгом заглянуть в нашу комнату – всегда весёлая, счастливая, нарядная, с уложенными перманентом волосами, ярко накрашенными бровями и губами, и непременно надушенная. Она пользовалась таким количеством духов, что после ее минутного пребывания запах в комнате оставался на целый вечер. Этот удушающий запах дешевых парфюмов запомнился мне надолго, и с тех пор я просто возненавидела духи.

Мама всегда весело сообщала, куда она идет – обычно это было кино, концерт или лекция, – и затем беззаботно исчезала в отвратительном шлейфе духов. Возвращалась она очень поздно, когда я уже была в постели. И еще долго за полночь мне мешали уснуть ее громкий, счастливый хохот и низкий баритон ее очередного спутника. Утром она обычно провожала его до входной двери – для этого она должна была пройти по длинному коридору, затем через общую кухню, где соседи готовили в это время завтрак. Она гордо шла впереди мужчины, мимо возмущенных соседей, и во весь голос пела свою любимую оперную арию, что-то вроде «Сердце красавицы…» Зрелище было таким абсурдным, постыдным и трагикомичным, что мне хотелось провалиться сквозь половицы паркета на нижние этажи и очутиться где-то в тёмном подвале.

Однажды вечером мне было особенно одиноко, и меня потянуло к двери маминой комнаты. По её счастливому смеху я сразу поняла, что она была не одна. Я тихо стояла у запертой двери – за ней была моя мама, которая не хотела быть моей мамой. Вместо этого она предпочитала развлекать незнакомцев. Я нерешительно постучалась. Она долго не открывала, нетерпеливо спрашивая: «Что тебе надо?». Я ответила, что мне нужна какая-то книга, и продолжала стоять в ожидании, пока не услышала поворот ключа в замке. Дверь открылась, и на пороге тёмной комнаты я увидела обнаженную фигуру – мама даже не удосужилась накинуть на себя халат, и это полное бесстыдство опять обожгло меня, как горячим кипятком. Она сунула мне в руку книгу и быстро закрыла дверь, а я продолжала стоять перед закрытой дверью, с глупой книгой в руках.

В тот день я похоронила последнюю надежду на нормальные отношения с матерью. В свои девять лет я приняла безоговорочное решение, что никогда не буду такой, как она. Мало того, она стала для меня такой неприятной, что каждый раз, когда она пыталась дотронуться до меня или даже обнять, я отстранялась или брезгливо отдёргивала руку. Я не чувствовала ничего, кроме омерзения и отвращения, как будто боялась, что она может запачкать и меня… Мне всегда было грустно, что у всех детей есть мамы, и у них есть такая обольстительная возможность получать родительскую ласку, любовь и заботу. Я даже мечтала, чтобы меня отдали в детский дом, чтобы кто-нибудь меня смог удочерить. И тогда у меня тоже были бы нормальные родители, как у всех…

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, папе всё же удалось заставить маму платить алименты, так как она до сих пор не принимала никакого участия в содержании её дочери. К тому времени наши отношения с матерью начали принимать странную форму – она пыталась быть моей подружкой. Она любила мне рассказывать о своих любовных похождениях и даже делилась довольно интимными проблемами, совершенно не задумываясь, какой эффект это может оказать на меня. Иногда она приглашала меня пойти с ней в кино или театр, и я соглашалась, но только из любви к кинематографу и театру. Мне не нужна была еще одна подружка, мне нужна была мать, но это была единственно важная для меня роль, которую она отказывалась играть.

Так я познала первый из семи кругов ада, который можно назвать «Ненужность». Основные вехи и образы этого круга – белые стены больницы, блуждание в лесу и закрытая дверь – остались в моем подсознании надолго, пустив глубокие корни в последующее восприятие окружающего мира.

Глава 2. Вина

Два враждующих лагеря по-прежнему жили на разных территориях, и нас отделяла от мамы всего лишь тонкая стена. В новой комнате было еще более тесно, и радость переселения длилась совсем недолго. Особенно недолго она длилась у папы – он по-прежнему был вынужден наблюдать фривольность бывшей жены. Я думаю, что этот немаловажный фактор повлиял на его решение вернуться в Москву и начать там всё сначала. Быстро был найден удобный предлог – его русскоязычные стихи трудно было опубликовать на Украине. Он просто сбежал, оставив меня в коммунальной квартире с двумя женщинами, ненавидевшими друг друга.

Теперь моим воспитателем была только бабушка. Бабушка была необразованной безграмотной женщиной – единственное, что она знала, это тяжелый труд с утра до вечера, – она всю жизнь ухаживала за чьими-то детьми, кого-то обстирывала или обшивала. У неё так же, как и у моей мамы, рано умер отец – ей было всего семь лет, и ее воспитывал отчим. Бабушка вышла из семьи, состоящей из двенадцати детей, и в шестнадцать лет она убежала из дома, потому что не выдержала методов домостроевского воспитания. Ее детство прошло в дореволюционной России, когда главным орудием воспитания за столом была деревянная ложка – дети больно получали ею по лбу, если не вовремя открывали рот или брали еду без разрешения. По каким-то причинам, о которых она никогда не рассказывала, бабушка была сильно обижена на свою мать, и они всю жизнь не разговаривали. Впрочем, она не разговаривала и с остальными членами своей семьи – многочисленными братьями и сёстрами. Несмотря на это, она назвала меня в честь своей матери – Татьяной. Я не помню, чтобы бабушка проявила какие-либо эмоции при получении письма от своей сестры Ираиды, в котором та извещала, что в возрасте 96 лет их мать скончалась.

Бабушка была замужем два раза, но, по ее же словам, не любила ни одного из своих мужей. От первого мужа она сбежала после первого года замужества, а второй – отец моего папы – не вернулся с войны. Вернее он вернулся, но не к ней. Он привез с фронта другую женщину и даже женился на ней, не разведясь с бабушкой. Так что дедушка был еще тот гуляка. У них родился сын Сергей, и они прожили вместе 25 лет, пока он не умер от рака желудка. Обе жены дедушки подали заявление в отдел соцобеспечения на его военную пенсию, но обе получили отказ, причем на вполне законных основаниях – с первой женой он не жил многие годы, а второй брак был объявлен недействительным. Я видела дедушку только один раз – он приехал как-то навестить нас в Киеве. Мне было всего шесть лет, и он был еще одним случайным незнакомцем в моей маленькой жизни.

Больше мужчинами бабушка не интересовалась, и эта тема осталась для нее закрытой навсегда. Ни один мужчина не смог покорить ее суровое женское сердце – втайне она их всех презирала, причем с каким-то фанатичным, не терпящим никаких компромиссов упрямством. Исключением был только один мужчина, и только он один был дорог и мил ее огрубевшему сердцу – она инстинктивно направила на него все свои нерастраченные чувства. Это был её драгоценный сын. Она готова была положить в жертву себя и всех окружающих – лишь бы её сын «выбился в люди». Во имя этой святой цели она освободила его от всех обременительных обязанностей, включая даже бремя отцовства. При этом ему позволялось и сходило с рук буквально всё – любые вспышки гнева и оскорбления со стороны молодого дарования воспринимались ею как подарки свыше. Он был постоянным источником её гордости – у неё, у неграмотной женщины, сын стал членом Союза Писателей! Ничто не должно было стоять на его пути!

Она любила его так преданно и самозабвенно, как только может любить простая русская женщина, не знающая в жизни ничего другого. Иногда бабушка плакала, увидев своего любимого сына по телевизору, или умилялась от одного звука его голоса, когда он читал свои стихи, хотя сама она в них ничего не понимала. Наша комната всегда была открыта для его собратьев по перу, а также для вдохновлявших его «нимф». Бабушка щедро ставила на стол домашние угощения, которые она беспрерывно готовила на большой кухне. Вино и водка лились рекой, всё это попеременно закусывалось, а затем друзья-поэты начинали читать стихи и хвалить себя и друг друга за редчайшие поэтические шедевры.

Я любила эти домашние пиршества. Во-первых, потому что я могла вкусно покушать, а во-вторых, потому что никто меня не отчитывал и не ругал, и я могла просто тихо сидеть и слушать, поддавшись плавной мелодии стихов. С годами, особенно когда папа уехал в Москву, эти поэтические вечеринки устраивались в нашей квартире всё реже и реже.

После папиного отъезда в лагере бабушки и папы наступило временное затишье. Громкие скандалы с мамой перешли в холодную войну, где главным оружием стали мораль, шпионаж и пропаганда. Бабушка неусыпно следила за действиями мамы, показывая пальцем в ее сторону и неустанно повторяя: «Посмотри на неё! Совсем стыд потеряла. Проститутка последняя». Как будто было недостаточно того, что при живых родителях я осталась практически сиротой. Как будто было недостаточно, что на протяжении многих лет я наблюдала за низким падением моей матери. Нет, бабушка почему-то считала своим долгом напоминать мне об этом, призывая в немые свидетели.