РУССКАЯ ЖЕНА - Татьяна Купер

Итак, единственное жизненное напутствие, которое я получила от своей семьи – ошибка в чьей-то жизни, ничтожество и ноль, неблагодарное существо. Третий круг ада – СТЫД – был одним из самых парализующих, потому что он уничтожил всякое чувство собственной значимости и уверенности в себе. Это можно сравнить со 100-процентным ожогом, когда на человеке не остается ни одного живого места. С такой болью и беззащитностью я вышла в мир и начала взрослую жизнь.

Меня выпустили в жизнь с тяжелейшей ношей – я несла мамин стыд, папину неблагодарность и бабушкино самопожертвование. Это была совершенно чужая ноша, и ко мне она не имела никакого отношения. Я прогибалась под ней, и порой моя походка становилась тяжелой и неровной. Иногда я падала, ободрав колени до крови, но собрав последние остатки мужества, я поднималась опять. А иногда силы совершенно покидали меня, и тогда я подолгу лежала на холодном полу тёмного коридора жизни, плача навзрыд и не зная, куда дальше идти.

Глава 4. Голод по любви

Именно так – взрослая жизнь казалась мне большим тёмным коридором – наподобие того, который был в нашей коммунальной квартире. Я не знала, кто я и куда я иду – его темная мгла полностью заволокла мое видение. В коридоре было много дверей, и я отчаянно стучалась в каждую из них – иногда тихо, иногда громко и настойчиво, со злостью и возмущением, а чаще с грустью и слезами. Прожив свои первые восемнадцать лет сиротой при живых родителях, я чувствовала себя совершенно ограбленной. У меня забрали всё самое ценное и наиболее значительное – невинность, достоинство и гордость, чувство защищенности. И теперь я брела по этому коридору с пустыми руками, в поисках утерянного…

Иногда двери открывались и меня впускали. Но комнаты были довольно холодными и пустыми – меня не приглашали отогреться у огня, а тем более остаться навсегда, причем слово «навсегда» было для меня ключевым, олицетворяющим полную надёжность и безопасность.Чувствуя всё то же одиночество, я понимала, что пора опять вставать и уходить. Некоторые двери приоткрывались только чуть-чуть, и объедки выбрасывались в коридор, и я ихохотно поднимала, даже радуясь, что досталось хоть что-нибудь. Некоторые двери не открывались никогда, но я продолжала настойчиво стучать – иногда месяцами, иногда годами…

Закрытые двери притягивали меня с особой магической силой. Я подбирала всевозможные ключи и отмычки, терпеливо и молча ждала, в то время как моя собственная дверь всегда была распахнута настежь. Моему упрямству и изощренности не было предела, и, упиваясь полной безнадежностью, я прощала непрощаемое, и оставалась тогда, когда оставаться было совсем нельзя. Это всё, что я знала, и всё, чему меня научили с детства. Меня научили, что если ты чего-то хочешь, нужно падать на колени и умолять… И я падала и умоляла, пытаясь таким образом утолить свой голод по любви – ненасытный, жадный голод, который заглушал все доводы разума.

Это был не просто голод, который легко удовлетворить тарелкой еды. Это было наваждение, парализующее волю, затуманивающее будущее, и ставшее твоим полновластным хозяином. Наваждение, вызывающее неимоверную спешку и срочность. Можно, конечно, пойти в дорогой ресторан, сесть за изысканно сервированный столик и заказать какое-нибудь экзотическое блюдо. Но ждать так долго физически невыносимо, ты не можешь даже дойти до ресторана – ты должен утолить этот голод сейчас, немедленно, на первом углу, и твои глаза лихорадочно ищут ближайший мусорный бочок, откуда ты дрожащими руками достаешь скользкие, облепленные мухами, объедки. При этом, чувствуя себя, как ненасытный, жадный, одержимый вампир, потому что человеком ты больше уже себя не чувствуешь.

Этот голод толкал меня в объятия крайней опасности и всевозможных унижений, заставляя притворяться, играть и манипулировать, отказываясь от самой себя и своей сущности. Этот голод заставлял меня стучаться в закрытые двери и принимать удары от жизни, как нечто совершенно неизбежное. Я была так слепа, глуха и потеряна, что больше уже не понимала, куда и зачем я иду. В писках любви я прошла множество незнакомых дорог, но, по сути, только раздавала себя по кусочкам – свою гордость, свою порядочность, свои мечты. Я разменивала золото на дорожную пыль, и относила свою душу на бойню. Столько лет поступаясь собой, своими принципами и желаниями, переламывая что-то внутри, наступая себе на горло, изощряясь изо всех сил, и всё во имя одного – быть в паре с теми, кто меня никогда не любил, принадлежать тем, кто мне никогда не принадлежал. Я хотела быть принцессой, а чувствовала себя нищенкой и попрошайкой. Я искала принца, а проводила время с паяцами.

Это было жалкое зрелище! Как храбрый опытный пловец, я бездумно бросалась в омут с головой, не раздумывая о последствиях, и начисто забыв о том, что не умею даже плавать, а затем меня затягивало в бездонную воронку бесконечного моря боли. Единственным спасательным кругом, державшим меня на поверхности, была накатившаяся ненависть и презрение к своим «возлюбленным», которая не давала мне окончательно захлебнуться. Но каждый раз, выныривая на поверхность, я задавала один и тот же вопрос, который всегда оставался без ответа: «За что?» Страх, как огонь, выжигал мою душу мыслями, что я никогда не буду счастлива, никогда не найду своего избранника, и никогда не вырвусь из когтей своей бабушки. Поэтому я так отчаянно прижимала к себе чужие тела, постоянно ускользающие от меня, как песок ускользает из рук. Я пыталась удержать его, а он всё сыпался и сыпался. И тогда, глядя на пустые руки, я прижимала их к глазам, чтобы мир не увидел моих слез…

Где он, этот «спаситель»? Я выходила в уличный мир таких же потерянных людей, как я сама, мечтая при этом, что в один прекрасный день принц на белом коне остановится возле моего дома, протянет мне руку и увезёт в своё сказочное королевство, такое далёкое от моей серой опостылевшей жизни. Причем почти каждый мужчина рассматривался, как потенциальный спаситель, даже если он походил больше на посланника Ада, чем на Ангела-хранителя, посланного небесами.

От своих потенциальных спасителей я принимала любые унижения. У меня не было сомнений, что если я буду хорошей, то меня обязательно полюбят в ответ. Но вместо этого меня насиловали и били, надо мной смеялись и издевались, и в результате этого каждый раз я чувствовала себя только жертвой. Но меня ничто не останавливало – я продолжала заглядывать прохожим в глаза, как бездомная дрожащая собачка, потерявшая последнюю надежду найти хозяина. Мой взгляд не просто говорил, он умолял: “Возьмите меня с собой, пожалуйста!» Прохожие останавливались и смотрели на меня с легким недоумением, но затем проходили мимо.

Некоторые задерживались дольше. И тогда минутное наслаждение такими вещами, как секс и алкоголь, временно облегчало страдания. Секс и алкоголь также потакали нетерпению и служили однодневной иллюзорной надеждой – ведь еще неизвестно, когда там принц прискачет, а пока можно упиваться фальшивостью ласк и предательством речей. Секс и алкоголь также служили наказанием – ощущение полного грехопадения приносило странное облегчение от боли: «Теперь, когда я вывалялась в грязи, я знаю, что не заслуживаю ничего чистого и светлого, и можно больше ничего не ждать». Потому что именно ожидание, из месяца в месяц, из года в год, и было самой мучительной и страшной пыткой.

Иногда я встречала мужчин, которые хотели меня любить и проявляли готовность быть со мной. Они пытались любить меня просто так, без каких-либо усилий и стараний с моей стороны, и это казалось слишком подозрительным – если они меня хотели, значит они были еще хуже и ущербнее. И тогда я мучила добровольцев со всей изощренностью, на какую только была способна раненая женщина, пытая их на медленном огне, дразня обещаниями и играя на их самолюбии. Я получала особое удовольствие от таких игр – в них было что-то вампирское, как и в моём неутолимом голоде. Теперь я тоже могла сказать: «Ты недостаточно хорош для меня. Тебе надо сначала заслужить мою любовь и уважение». Я отвергала тех, кого считала хуже меня самой, а искала тех, кто был лучше, кто был способен спасти и защитить меня! К сожалению, в этот список обычно входили люди неприступные и недосягаемые, безразличные и бездушные. Они мне были до боли знакомы, потому что подсознательно напоминали папу. По иронии судьбы, в то время, как я находилась в тени моей матери, все мужчины находились в тени моего отца.

Счастье блеснуло только раз. Тот день мне запомнился навсегда, потому что совершенно неожиданно я испытала десять минут глубокого, захлестывающего, переполняющего до краев, счастья. Всего десять минут в длинной череде лет… Мне было двадцать лет и вот уже год, как я безумно и безнадёжно любила одного человека. Виктор был на десять лет старше меня, и жил с женой и маленькой дочкой. По образованию он был переводчиком английского языка (профессия, которую я хотела для себя), но прозябал в нашем НИИ, где он не мог применить свои знания в полном объеме, и от этого постоянно страдал.