Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Глупые! — не согласилась я. — Умный, прежде чем взять на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня уволить, вреда будет еще больше.
— Почему?
— Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.
Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в суд. Директора уволили, а я осталась.
Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением:
— Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают, чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а получать будешь в десять раз больше.
— Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца уйду, а Ахмет работает круглый год.
— И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше, чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.
Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.
— Я тебя буду ждать, — сказал Нугзар, — а шалаву возьму временно.
Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь Бурденко, где, по моим расчетам, Гузман уже должен был закончить операцию.
Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чаю в чашку из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.
— Как мать? — спросил он.
— Здорова.
— Агрессивна по-прежнему?
— По-прежнему.
— Русские женщины хороши в обороне — не сдаются и не предают. Но они так привыкли защищаться, что, когда наступит мирное время, не могут перестроиться.
— Илья Моисеевич, но ведь у вас жена тоже русская.
— Но моя жена из великих русских женщин!
— А вы знаете, как бы она повела себя, узнав о вашей измене?
— Знаю, — сказал Гузман. — Лет десять назад у меня был роман, небольшой, на полгода, так она мне только недавно сказала, что знала о нем.
— Знала десять лет и не проговорилась?
— Да.
— Тогда она действительно великая женщина.
— Конечно. Я ее так и зову: Евдокия Великая.
— А что с отцом? — перевела я разговор, заметив, что Гузман посмотрел на часы.
— Травма позвоночника, не опасная. Я не исключаю, что мосле несложной операции он встанет на ноги. Но сегодня ему сделали томографию мозга и обнаружили опухоль. Я вначале думал, что врачи ошибаются, он проходил у меня через томограф полгода назад. Поехал, посмотрел сам. Опухоль есть. Перед этой катастрофой он три месяца провел в Бразилии, процесс, вероятно, только начался, солнце могло активизировать его: он же никогда не прикрывает голову. Если это злокачественная, то последствия могут быть самые разные.
— Какие?
— Иногда одной операцией не обходимся. Бывают и две, и три, и пять. А сердце у него… Ты же знаешь, у него был инфаркт.
Об инфаркте я ничего не знала.
— Так что, если ты собираешься ехать отдыхать, лучше тебе все отложить. Может, придется выхаживать.
— Операцию будете делать вы?
— Обычно хирурги стараются не оперировать родственников и друзей. Посмотрим. Я знаю только одно: Иван надолго вываливается из тележки.
— Он знает об этом?
— Да. Я ему сказал.
— А что он?
— Ничего. Попросил сигарету.
— Я бы тоже закурила.
Это была уже пятая сигарета за день. Мы с Гузманом выкурили по сигарете.
— Не затягивайся, когда куришь, — порекомендовал Гузман. — Это называется быстрое курение, которое наносит удар по сосудам сердца и мозга. Курить, как и жевать, надо медленно, получая удовольствие и не нанося вреда.
Ни Анюты, ни матери дома не оказалось. Я приняла душ и проспала до ужина. Мать явно хотела что-то сообщить, ожидая вопроса, как у нее прошел день. Она любила рассказывать с подробностями. Я не спрашивала. Наконец она не выдержала и сказала:
— Я взяла билеты, выезжаем через три дня.
Сама виновата. Могла сказать ей, что не еду с ними, раньше. Теперь, пока не будет сдан мой билет, я двое суток буду выслушивать упреки. И все-таки надо начинать этот неизбежный разговор.
— Извини, я задержусь на неделю.
— Я бы тоже задержалась, — тут же включилась Анюта. — И вообще, мне ваша деревня вот так настоебенила.
Мать отложила вилку.
— Что за выражение? Это же подзаборный мат!..
— Подзаборного не бывает. Пишут только на заборах, — возразила Анюта.
— Ты что, не понимаешь, что сказала плохое слово? — спросила мать.
— Слова — это только слова. Они не могут быть ни хорошими, ни плохими.
От кого она эту формулировку могла услышать? Мать молчала, не находя нужного слова. Значит, сейчас эту дискуссию о хороших и плохих словах перекинет на меня. Так и случилось.
— Может быть, ты объяснишь ей, какие слова можно говорить девушке, а какие нельзя? — предложила мне мать.
— Только вначале уточни, — улыбаясь, попросила Анюта, — я еще девочка или уже девушка? Или я нимфетка?
— Ты прочла «Лолиту» Набокова? — спросила я.
— Еще в прошлом году, — ответила Анюта. — Но меня ждут подруги во дворе. Можно мы с тобой хорошие и нехорошие слова обсудим перед сном? И по «Лолите» у меня к тебе будут вопросы. Я надеюсь, ты на них мне ответишь.
— Постараюсь. Ладно, иди гуляй.
— Ты запускаешь дочь, — предупредила меня мать, когда Анюта вышла.
Я промолчала, потому что знала, что все равно я получу следующий и главный для матери на сегодня вопрос:
— Так почему же ты не можешь выехать с нами вместе?
— Я устроилась на временную работу. Через месяц я приеду.
— Какая же это работа? Опять торговать овощами?
— Да, опять. Другим способом я деньги заработать не могу.
— Твою прошлогоднюю торговлю полгода вся поликлиника обсуждала.
— Мне плевать, что обсуждает поликлиника.
— А мне не плевать.
— Ты знаешь, какие траты нам предстоят осенью? И может быть, ты знаешь, как эти деньги заработать другим способом?
— Да не будешь ты торговать, ты будешь ему носить бульон.
— Вряд ли. Он, наверное, умрет.
— Ничего с ним не будет. Как ты могла пойти к нему? Ты забыла, что он нас бросил?
— Насколько я помню, это ты его выгнала!
— Да, выгнала! — гордо подтвердила мать. — Он стал спать с собственной секретаршей. Какая пошлость!
— Мать, а ты никогда не задумывалась, почему мужчина уходит от одной женщины к другой?
У меня была фора: Милёхин от меня не уходил, я сама подала на развод.
— И почему же? — спросила мать.
— Потому что он из двух зануд выбирает меньшую. Я пошла спать. Мне завтра рано вставать.
По тишине на кухне я поняла, что мать плачет. Можно было обойтись и без последней плюхи. Но надоело.
Утром я выехала с теми, кто рабочий день начинает с восьми утра, чтобы попасть в палату отца хотя бы за час до прихода врачей. К тому же я подготовилась: у матери сохранился зеленый халат операционной сестры и такие же брюки. Вчера я заметила, что в институте больше зеленых, чем белых халатов.
Я переоделась и оставила свои вещи под лестницей, надеясь, что вряд ли кто сюда заглянет, пока я буду в палате у отца.
Конечно, мой операционный наряд был мешковат, но никто не обращал на меня внимания. Я зашла в палату отца и увидела Настю и очень высокого молодого мужчину, оба были в белых халатах.
Отец и Настя переглянулись. Отец попытался улыбнуться, но у него не очень получилось. Подклеенный угол рта мешал. Судя по наклейкам, его лицо было зашито еще в пяти местах.
— Спасибо, что приехала. Настя мне рассказала. У тебя сейчас каникулы?
— Да.
— Ты не хотела бы поработать? Ты, кажется, на прошлых каникулах работала?
— Да. Я уже договорилась и на этот раз.
— У меня к тебе есть другое предложение.
Высокий мужчина сделал плавное движение рукой сверху вниз, почти дирижерский жест.
— Это Малый Иван, — представила его Настя.
Я протянула ему руку и встала. Мужчина оказался очень высоким. Я могла пройти у него подмышкой.
— Не очень уж и малый, — сказала я.
- Жить - Сигарев Василий Владимирович - Киносценарии
- Тайна двух океанов - Охлобыстин Иван Иванович - Киносценарии
- Разбойники из Рэттлборджа - Залер С. Крейг - Киносценарии