Закат рябиновой любви. Психологический роман - Михаил Карс

– Имей в виду, я тебе все равно не верю! Одна твоя форма вынуждает тебя ненавидеть! Но раз ты решил нам помочь, я твою помощь принимаю! Завтра посоветуюсь с друзьями и будем решать, как нам воплотить в жизнь твою идею. Но ты должен знать: если все, что ты говоришь, всего-навсего игра, то за нас другие отомстят! И этот тезис не оспорим! Мы все равно вас победим, и каждый ответит за то зло, которое принес на нашу землю! Каждый! Ты понял?

Карл посмотрел на Алексея изучающим взглядом. Он понимал, почему этот мальчишка так говорит. Алексей ему нравился такой своей бесшабашностью. «Пока в этой стране есть такие парни, ее никому не завоевать!» – думал Карл, а вслух произнес:

– Я понимаю твое недоверие! Но и ты должен понимать, как я рискую, связываясь с вами! Случись чего, меня расстреляют первым! Поэтому я отдаю отчет в том, что сейчас делаю! Ты можешь мне не доверять, но в этом случае все будет сложнее! Поэтому, или мы вместе, или я ухожу и забываю этот разговор!

Алексей не переставал смотреть на этого немца, который выдвигал ему свои требования. Он старался понять, является ли его предложение ловушкой или Карл действительно ненавидит фашистский режим и готов помочь. Не найдя верного ответа на свои сомнения, он решил отложить это до завтрашнего дня.

– Хорошо! Я дам ответ завтра вечером на этом же месте! Смотри, чтобы тебя твои же не заподозрили и не выследили!

– Не беспокойся! – ответил Карл. – Я не первый раз устраиваю диверсии! Начальство всегда списывало это на партизан-подпольщиков. Меня вряд ли заподозрят! Завтра я приду на это же место!

– Я тоже приду! – встряла Лида. – И даже не пытайтесь мне помешать!

– О тебе разговор пойдет тоже завтра! – глядя ей в глаза, произнес Алексей. – Ты сиди дома, а решение озвучит немец, когда вернется! Поняла?

Он так посмотрел на девушку, что Лида, поежившись, произнесла:

– Поняла!

– Теперь расходимся! – сказал Карл. – Нас не должны видеть вместе!

Ребята подождали еще двадцать минут, пока немец исчезнет из поля зрения, и, пригнувшись, разошлись по домам.

На следующий вечер молодые комсомольцы собрались в гроте. Алексей поведал о разговоре с немецким солдатом. Мирон напрягся и сжал кулаки. Лешка, видя такую реакцию, поспешил его успокоить.

– Я не верю ему до конца, но то, что моя попытка поджечь продовольственный склад была продублирована этим Карлом, говорит о его действительных намерениях нам помочь.

– А ты уверен, что он дублировал твои действия? – робко спросил Сергей, еще один участник подпольного движения, парень шестнадцати лет. – Не может ли быть такое, что тебе просто «напели в уши»?

– Да! – поддержал приятеля Мирон. – Может, он таким образом пытается внедриться к нам и потом всех схватить или расстрелять при удобном случае?

Алексей задумался. Он вернулся к разговору с немцем и еще раз вспомнил все его реакции. Ничего подозрительного в них он не нашел.

– Нет! – утвердительно ответил Алешка. – Он был искренен! Особенно когда рассказывал про то, как гестаповцы убили его родных! Он, как мне показалось, даже побелел от ненависти! Я уверен в том, что он не будет нас сдавать своим, а наоборот, поможет!

Ребята сидели молча. Каждый думал о своем. Алешке они верили, а вот немцу – нет. Мог Алексей ошибиться? Да, мог! Но, с другой стороны, бегать и просто поджигать все что ни попадя тоже уже было не интересно. Хотелось чего-то серьезного, более апокалиптичного. А склад с боеприпасами как раз и являлся таким объектом, который нанесет серьезный урон расположенным в их городе войскам.

– Давайте рискнем! – первым проговорил Мирон.

Вторым вопросом было вступление Лиды в их движение. Мнения ребят разошлись. Половина была за то, что девчонкам нечего делать в их отряде, а другая половина согласилась с тем, что девушка может ходить по городу и, не сильно привлекая к себе внимание, узнавать разные новости. Тем более что Лида изучала в школе немецкий и неплохо понимала, о чем говорят фашисты. Решающим было слово Алексея. Хоть он был и против участия девчонок в столь важном и ответственном движении, как у них, все же, хорошо зная свою подругу, понимал – не отстанет! Поэтому сказал, что он «за». Так Лида попала в отряд молодых комсомольцев-подпольщиков.

Сигнал автомобиля вернул женщину в сегодняшний день. Пропустив поток машин, она медленно перешла дорогу. Ноги устали. Раздробленное фашистами колено болело. Впереди стояла лавочка, к которой и пошла Лидия. Присев, женщина задумалась: что же такого в своей жизни она сделала, что Бог так наказал ее к старости. Да, она полюбила того молодого немца. Да, она родила от него дочь. Но это не должно было повлиять на ее судьбу так кардинально, чтобы лишить к старости дочери и отправить доживать свой недолгий остаток жизни в дом престарелых. Она пыталась понять, что могло послужить наказанием. Вся ее жизнь была подчинена лишь одному – жить и работать на благо государства. Но, видимо, она что-то недоделала или вовсе сделала не так!

По окончании войны Лида поступила в медицинский институт в Москве. Закончила его с красным дипломом и отправилась работать обратно к себе в Крым. Долгих пятьдесят пять лет она спасала жизни людей, работая сначала хирургом, затем, после переквалификации, акушером-гинекологом. Специфика работы, конечно, изменилась, но Лида с годами практики превратилась в Лидию Сергеевну и стала заведующей отделением. Ее дар врача позволял на каком-то интуитивном уровне проводить наисложнейшие операции и вести самых сложных беременных, за которых не брались другие врачи. Она принимала такие роды, когда даже именитые специалисты не давали шансов. Молва об удивительном враче распространялась пропорционально каждому спасенному новорожденному или его матери. Вся ее жизнь была положена на алтарь своего долга. Ей всегда казалось, что чем больше рожениц ей удастся спасти, тем большего прощения она будет заслуживать за свое неправильное прошлое. А то, что она родила дочь от немца, пусть и антифашиста, для нее однозначно было неправильным. Она всегда, всю свою жизнь, боролась с двумя противоположными чувствами, которые то кидали ее в воспоминания о любовных объятиях Карла, то стыдили ее за то, что в период самой кровавой войны она фактически предавала советские идеалы, пока ее многие сверстники погибали на фронтах. Лидия всю свою сложную и неоднозначную жизнь в свободное от работы и воспитания дочери время только и занималась самобичеванием. Она давно осудила себя самым высшим судом – судом своей совести. Ей казалось: вот еще одна спасенная жизнь, и душа будет прощена, но облегчение приходило ненадолго. Уже через сутки все возвращалось, и она, исступленно, не теряя при этом самообладания, изматывая себя работой, пыталась вымолить прощение у самой себя за тот юношеский или девичий порыв, когда гормоны подавили разум и, стыдливо прикрывая совесть нелепыми аргументами, заставили броситься в объятия человека, чья форма вызывала у нее ненависть. Когда Карл обнимал ее, в сознании Лиды происходило раздвоение. Но, видимо, молодость настолько несовершенна, что кидает человека в омут ошибочных событий, тем самым обрекая его на пожизненные угрызения совести. И никакие достижения и заслуги не способны выдернуть этого человека из лап самоуничижения, которое порождается комплексом вины за содеянное. Лида все это понимала своим умом, но совладать с требованиями совести ей не удавалось.

Рядом стояло дерево рябины. Гроздья уже покраснели. Она любила это время года, когда жухлая трава на небольшой период времени покрывалась красными ягодами, опавшими с веток. Вот и сегодня неожиданно небольшая ветка обломилась, и гроздь рябины целиком упала ей на полы пальто. Взяв в руки ветку, Лида посмотрела на нее с грустью.

– Ты похожа на мою жизнь, – мысленно обратилась к ветке рябины, женщина, – созрела и упала, чтобы закончить свою жизнь, замерзнув под снегом! Так же, как вызревает и замерзает в душе любовь, или как тело погружается в морозильную камеру после своей смерти…

На этой фразе Лида себя прервала. Взяв ветку рябины, она продолжила свой путь домой, вновь предавшись воспоминаниям.

Ветка рябины напомнила Лиде, как вечером того дня, когда Алексей поговорил с группой, Карл пришел к ним в хозяйственную постройку, чего никогда не было, кроме того раза, когда он спрашивал, была ли дома девушка, когда произошел поджог склада. В его руках были две банки тушенки, буханка хлеба и веточка с ягодами рябины. Тушенку с хлебом он небрежно положил на самодельный стол, а ветку, подойдя к Лиде, быстро сунул в руку, после чего без слов вышел. Мать, увидев такую сцену, устроила девушке скандал.

– Это с чего вдруг этот фашист тебе такие подношения делает? – сквозь зубы, чтобы не было слышно за пределами хлипкого сарая, процедила она. – Ты что, с этим подонком роман крутишь?