Равнение на знамя - Александр Бушков

Вот только самые лучшие на свете супруги, заслуженно носящие почетное звание боевых подруг (а его далеко не всякая офицерская жена достойна), все же имеют привычку смотреть. Выразительно и многозначительно. Доронин прекрасно читал обширное послание, содержавшееся в ее взгляде. Она хотела сказать, конечно, что в сорок пять, согласно законам природы, хоть ты тресни, а нет былого проворства и гибкости в организме, в частности, в опорно-двигательном аппарате. Что и реакция уже не та, и все поизносилось. Что ровесники, если оглядеться и посчитать, уже пристроены: Костя сидит на Большой Лубянке, в кабинете, как белый человек, с подчиненными и почти нормированным рабочим днем, а Гера-Краб вообще весь свой немалый опыт использует на гражданке, и зарплата у него, по их меркам, заоблачная. И еще несколько имен можно назвать с ходу.

— Доронин.

— А?

— Ты же сам жаловался, что тебе с молодыми трудно, и они другие…

— Я не жаловался, — сказал Доронин сумрачно. — Просто нюансы излагал. Мне с молодыми не трудно, просто это другое поколение, и потому притираться друг к другу надо… И все. Какие там жалобы…

— Не цепляйся к мелочам. Ты меня прекрасно понимаешь.

— Да понимаю, — согласился Доронин. — Ну а кто ж их учить будет? Как следует? Давеча на полигоне, в квартире, один щегол так неумело учебную болванку в комнату кинул, что она от двери отлетела и между нами плюхнулась. Будь она настоящая, всех бы посекло. А ведь не дите малое, нормальный офицер… только из него еще спецназовца делать и делать.

— Ага. А ты у нас незаменимый. Весь Центр на майоре Доронине держится… только подполковник тебе что-то не светит.

— Засветит, — сказал Доронин, отходя от зеркала. — Повезло тебе, Ксения, что ты гордая славянка, а не горянка какая-нибудь. А я не Ибрагим-оглы. Рявкнул бы сейчас: «Молчи, женщина, вах! Волос долог, ум короток!» И надела бы ты паранджу и пошла бы к колодцу с кумганом… Ладно, давай отложим душеспасительное как-нибудь на потом? Мне оперативные материалы посмотреть надо.

И он достал из верхнего ящика серванта тоненькую папочку в желтой пластиковой обложке. Тут Ксения, за долгие годы привыкшая к его службе относиться с пониманием, замолчала и, пожав плечами, вышла из комнаты.

А Доронин отправился на балкон, обширный, увешанный красивыми ящиками с разномастными цветами — его работы ящички, конечно. Уселся в низкое старое креслице, для пущей конспирации вынул из папки несколько листочков машинописи и разложил их на ящике рядом. Ухмыльнулся не без цинизма. Это и в самом деле были оперативные материалы — вот только восьмилетней давности, никому уже сейчас не нужные, даже вражьим разведкам, и сохранившиеся исключительно в целях прикрытия.

Привычным движением Доронин протянул руку к одному из ящиков, самому высокому, нащупал сбоку шпенечек и повернул его вправо, а потом и нажал. Сам ящик делал… Открылся небольшой тайник, достаточно поместительный, чтобы туда влезла пол-литровая бутыль вискарика в лежачем положении. Имелись там еще конфеты и коробочка с мускатным орехом. Классический схрон, в общем, за пять лет так и не обнаруженный оперативно-поисковой группой в составе Ксении Михайловны Дорониной — хотя у означенной гражданки имелись подозрения, что данный схрон все же где-то существует…

Набулькав в низкий пластмассовый стаканчик граммов этак пятьдесят, Доронин немедленно переправил их в организм, откусил половину залежалой конфетки, поудобнее устроился в низком кресле и прислушался к ощущениям. Ощущения были, как легко понять, самые приятные: пронесшийся по глотке сверху вниз легонький ожог расплылся в брюхе приятным теплом. Чтобы и в голову легонько ударило, Доронин отправил следом вторую полусоточку, закрыл тайник, закурил и устроился в расслабленной позе, глядя с шестого этажа на Измайловский лес и серые многоэтажки совсем уж вдали. Было хорошо, уютно и покойно.

Выпустив дым, он подумал мельком, что и тут пролегает некий водораздел. Молодое поколение большей частью не смолит вообще, даже потребности такой не испытывает, и это где-то правильно, конечно, но вот «старики», привыкшие покурить в кабинете, а то и достать из ящика стола пузырек чего-то алкогольного, порой чувствуют себя неуютно. И здание Центра — то же самое, родимое, насквозь знакомое за десять лет, — а в чем-то получается другой мир, в котором все больше молодежи, как встарь, приходящей из самых разных родов войск. Они не хуже, они просто неумелые пока и другие. Ну да, другое поколение, та же армейская косточка, но воспитанная уже на других шутках, песнях и событиях, и потому их не всегда можно понять насквозь. А вот учить необходимо, семь потов согнать, чтобы приобрели устойчивую привычку всегда возвращаться…

«Мы их выучили, — сказал совсем недавно Гера-Краб. — А там уж пусть работают».

Может быть, и так. Но у Доронина оставалось стойкое убеждение, что выучили не идеально. То ли так оно и есть, то ли, будем самокритичны, — пресловутый конфликт поколений, возрастное брюзжанье. Как ни крути, а иногда думаешь с законной гордостью, что именно на нашу долю пришлось тяжелое — а молодняку сейчас чуток полегче, и в боевых нет того накала и размаха, и в спину уже никто не плюет и не орет гадостей из уютного тыла. А потому…

Краем глаза уловив справа легкое шевеление, он самым естественным образом взял листок и притворился, что внимательно читает.

— У тебя пищалка заливается, — безразлично сказала Ксения, высунувшись в полуоткрытую балконную дверь.

Доронин вскочил и направился в комнату, на ходу размалывая зубами мускатный орех.

И конечно, получил на телефон изображение смерча.

М. Ю. Лермонтов — С. А. Раевскому

С тех пор как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже…

Ноябрь-декабрь 1837 г.

М. Ю. Лермонтов — С. А. Раевскому

Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и Черкес (мирный, разумеется) — и чуть не попались шайке Лезгин. Хороших ребят здесь много…

Ноябрь-декабрь 1837 г.

Глава 2

«Кто ходит в гости по утрам…»

Вообще-то все давным-давно было обдумано и прокручено на десять кругов, но генерал Кареев вновь и вновь возвращался к исходнику. Просто чтобы чем-нибудь занять мысли, пока они ехали, — а чем в такой ситуации занять мысли, как не делом?

Итак, что мы имеем? А имеем мы Али Зейналова по прозвищу Накир, каковое выбрано наверняка из выпендрежа, поскольку Накир у мусульман — один из двух ангелов смерти, приходящих за свежевыпорхнувшей из тела душой.

Выпал в свое время Накир из поля зрения, ох, выпал, и ничьей вины тут нет, просто так уж карты легли, вроде бы не из-за чего было встревожиться и встрепенуться…

Он долго не подавал признаков жизни, вообще не засвечивался нигде. Как следовало из биографии, три года провел в Турции вполне мирно, не тусуясь с тамошними, окопавшимися по турецким градам и весям экстремистами, а скромно торгуя в какой-то лавчонке. Благонамеренный стамбульский купчишка, да, длинный пиастр заколачивает, с соотечественниками практически не знается, что для его нации нетипично, обитает тихонько в небольшой квартирке, куда порой проституток водит. Ангел в тюбетейке, одним словом, насквозь неинтересный для спецслужб.

Вот только, когда он год назад объявился в России, кто-то толковый, весьма быстро проанализировав информацию, сыграл тревогу. И, как показали события, правильно сделал — дальнейшая разработка немало сюрпризов принесла…

Это был другой человек. Тот же самый, а все же другой. Даже лицо чуточку поправлено пластической операцией: вроде и прежний Али, и в то же время неуловимо другой, так что даже старые знакомые не всегда узнавали. Что гораздо серьезнее — он изменился как личность. Прежний образованием не блистал, да что там, был откровенно невежественным — а нынешний, согласно вороху отчетов и агентурных донесений, пусть и не отличался особыми познаниями, но все же производил впечатление человека, получившего серьезное образование. О многих вещах рассуждал так многословно, с таким знанием предмета, какого от прежнего Али ждать было никак нельзя. Один из агентов так и сказал своему куратору: «Понимаешь, как будто медресе человек кончил или университет…»