Дети белой богини - Наталья Андреева

-  Когда? - прохрипел он. - Когда... это... было?

- В середине апреля. Почти месяц назад. Сей­час май на дворе. Все это время вы были без со­знания.

«Неправда! Я все о вас знаю, все видел и все помню!»

- Сейчас вы в реанимационной палате. Чест­но сказать, никто не ожидал. Но... Хороший уход, здоровый организм... Жене спасибо скажите.

- А вам?

- Мне... Это моя работа.

 «Это моя работа», - вспомнил вдруг он. Те­перь только понял, как же все это глупо. И дале­ко. Далеко и глупо. Герман прав. Герман...

- Где Герман?

- Что? - зашевелила губами жена.

- Почему... Почему ты так тихо говоришь? Почему вы все так тихо говорите?

Они переглянулись. Заметил тревогу в глазах жены. Что-то с ним не так. И где Герман?

- Саша, тебе надо отдохнуть, - заботливо ска­зала жена.

Он и сам чувствовал, что устал. Маша взяла шприц, вновь переглянулась с доктором. Тот еле заметно кивнул. Укола не почувствовал, голова болела сильнее. Потом любимая темнота приня­ла в свои прохладные объятия. Жаль, что теперь она лишена абсолюта. В ней появились звуки. И золотые мухи. Они мелькали, суетились, жужжа­ли и не давали забыться. Иногда жалили. Больно.

Проснувшись, вновь увидел солнечный свет и зеленые листья. День продолжался. Время для человека здорового и человека больного течет по-разному. У больного оно раскалывается на две части: до болезни и после. Та, что после, слива­ется в сплошную полосу. Неделящуюся на вре­менные отрезки. Весь ее смысл - вернуться к нор­мальной жизни. К той, что была до болезни. Той, в которой есть дни недели, часы, минуты...

В какой-то момент этого бесконечного дня в палате появился Герман и целиком заполнил ее маленькое пространство. Большой, шумный, ве­селый. Или кажущийся веселым? Принес фрукты, конфеты, минеральную воду и принялся рас­кладывать все это на тумбочке. Маша молча сле­дила за ним. Не хотелось бы поймать ее взгляд. Герман был все также красив. Светлая рубашка оттеняла золотой загар, губы, как всегда, с нача­лом весны и тепла потемнели, словно на них за­пеклась кровь.

— Ему нельзя конфеты, — сказала Маша.

- Ты съешь, - широко улыбнулся Герман. -Женщины любят сладкое.

Маша покраснела. Завьялов застонал. «Ну за­чем все это? Зачем?»

- Что, Зява, болит? — заботливо спросил Гер­ман, присев у кровати.

Маша отошла к окну. Но из палаты не ушла. Он бы на ее месте сбежал, рядом с Германом ни одна женщина не может чувствовать себя в безо­пасности.

- Расскажи, - попросил он.

Горанин все понял. Заговорил неторопливо, явно подбирая слова:

- Понимаешь, какая штука вышла. Косой ре­шил вытрясти из моего соседа деньги. Как-никак директор рынка! Хотел нагрянуть ночью, прижать его маленько и расколоть на кругленькую сумму. Ворвался в дом с оружием... А тут мы.

- Это он так говорит? - спросил, поморщив­шись.

- Кто он?

- Директор. Рынка.

- Ну да. А есть основания ему не верить? Нет оснований, - весело сказал Герман.

- Значит, ты его взял? Косого?

- Да видишь ли... Ушел он. -- Как так? - спросил вяло.

- Я выстрелил. Но не попал. Разнервничался. Из-за тебя. Мне в тот момент важен был ты, по­нимаешь? Если бы тебя вовремя не доставили в больницу...

- Благодетель, - криво усмехнулся Завьялов.

- Думаешь, я испугался? - Горанин распра­вил широкие плечи. - Да я этого Косого из-под земли достану!

- Надо было тогда... целиться лучше.

- В городе говорят, что Герман Георгиевич -настоящий герой, - вмешалась Маша. - Спас се­мью соседа. Они ему так благодарны! Ты себе даже не представляешь! И еще Герман Георгиевич те­перь везде ходит с оружием. На него ведь могут напасть! - Жена испуганно округлила глаза.

Маше недавно исполнилось двадцать пять лет, Горанина, которому через два года должно было стукнуть сорок, она называла по имени-отчеству: молва о его подвигах уже витала по городу, когда Маша Завьялова еще училась в школе.

- Как все это... неприятно. Да, неприятно, -выдавил он. И тут же подумал: «Я его ненавижу».

- Что, Саша, плохо? - встрепенулся Герман. -Вижу: плохо. Знаешь, я, пожалуй, пойду, не буду тебе мешать. Вам. - И посмотрел на Машу. Маша покраснела.

Заметил, что жена упорно не смотрит Гора-нину в глаза. Если бы он, Зява, был женщиной, выдержал бы он его взгляд? Вот Германа смутить невозможно, в этом его сила. Когда Герман смотрит на женщину, взгляд у него ласкающий и на­глый. В нем не просьба, а приказ. Александр зас­тонал, сжав зубы.

- Уходи, - сказал, отвернувшись к стене.

- Вижу, ты не в себе, - поднялся со стула Гер­ман. - Но ничего, пройдет.

Понял уже: не пройдет. Вот он, Герман Горанин. Здоровый, красивый. И — герой! Надо же! Ему все сходит с рук! Ведь это ложь от первою до последнего слова! Если бы в дом директора рынка ворвались, угрожая оружием, были бы слышны крики! А было тихо. Он прекрасно по­мнит, что было тихо. До того, как хрусталь мо­розного апрельского воздуха вдребезги разбил выстрел.

- Проводи меня, - велел Горанин Маше.

- Останься, — попросил Завьялов.

- Сашенька, мне надо зайти к Степану Ильи­чу, - ласково сказала Маша и вслед за Германом вышла из палаты.

Вот так. Хоть ты умри здесь. Не умер. Ни в тот день, ни после. А в середи­не лета его выписали из больницы.

День второй

Сумерки его жизни продолжались. Диагноз, с которым выписали, оказался неутешительным. Долго изучал медицинскую карту, пытаясь разоб1-рать каракули врачей. Те словно соревновались в отвратительно сти почерка. Растолковала Маша, которая работала в той же больнице медсестрой.

- Ты больше не можешь работать в милиции, Саша. Ты больше вообще не можешь работать, -сказала жена.

Приговор медиков потряс до глубины души:

- Как так?

- Тебе надо пройти медкомиссию.

- Да меня каждый день врачи осматривают! До дыр уже засмотрели! - неловко попытался по­шутить он.                                               

- Ты не понял. Тебе надо пройти ВТЭК.

- Что сие значит? - наморщил он лоб.

- Консилиум врачей, который определяет, мо­жет ли человек работать, - осторожно сказала Маша и поспешила добавить: — Я уже обо всем договорилась. И Герман Георгиевич... - Она вдруг запнулась.

- То есть... Ты хочешь сказать, что...

Он боялся выговорить это вслух. Ему ведь и сорока еще нет!

- Не надо волноваться, Саша. И с этим люди живут.

Он подошел к зеркалу. Повязку уже сняли, на обритой голове отрастал седой ежик волос. Се­дой... Потрогал шрам и невольно поморщился. «Не болит, но отчего же так не по себе?» Вслух сказал:

- Я чувствую себя абсолютно здоровым. Жена вздохнула.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});