Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016 - Коллектив авторов

* * *

Снег на капоте старенького форда.Вокзал. Буфет с попытками комфорта.Пузырчатая – впрозелень – вода.Любовники глотают капучино,и в верности клянутся до кончины,не зная, что простятся навсегда.

Великое показывая в малом,телеэкран гундосит сериалом,рекламой, что манит на острова.Бен Ладен наслаждается джихадом.И со стены командует парадомклыкастая кабанья голова.

Любовники оглохли и ослепли.Жемчужный огонек блуждает в пеплезабытой сигареты. Пальцы мнутсалфетку с отпечатками помады.О Господи, какой ещё Бен Ладен? –до отправленья несколько минут.

Портал вокзала стреснувшим пилоном.Снег, что наклонно гаснет над перроном.Поправив шарф, она шепнёт: «Иди».И он пойдёт подземным переходом,кружа, плутая, бедствуя под сводом,но выхода не видя впереди.

* * *

Приняв заказ, не пряча спеси, согнувшись в зябкой конуре,нам мастер выточит два перстня, два сердолика в серебре,

где нить под влагой плавных граней всклубил декабрьский шелкопрядкак будто в изморози ранней две винных ягоды горят.

Асимметричные эклоги. Надежды, скрученные в жгут.Любви неверные залоги, что всё же нас переживут.

Слепого случая вещдоки. Скандал. Фамильный компромат.Семей двусмысленные вздохи без комментариев и дат.

Плодом украшенное древо. Барокко вычурная прядь.На безымянном пальце левой, не смея правую попрать.

…Всё это мастер знал, покуда в морозных сотах декабряметаллом булькала посуда, дышал раствор нашатыря,

пока меж стёклами волною смерзался снега синий пласт…Художник мучался виною и сомневался, что продаст.

И, отмахнувшись от дуплета, на каждом новеньком кольцеон высекал: пройдёт и это, но с вопросительным в конце.

Переход

А теперь записывай: свобода –переход, пристрелянный, как тир,где тетрадь расхода и доходазаполняет ангел-рэкетир

за спиной лоточника, а может,«челнока». – Не всели мне равно,кто теперь лишенья приумножит,если приуменьшить не дано.

Дирижёр небесный, фалдой фракасиний мел смахнувший со стены,Ты шутя извлек меня из мрака,словно звук из клавиш костяных.

Намекни, как музыка незлаяс антресолей шатких шапито,для чего всё это, ибо знаю,что нелепо спрашивать, за что.

А в другом и лучшем распорядкепод присмотром ангельской братвыя была бы овощем на грядке,гусеницей в кружеве ботвы

или в синь вкрапленным махаоном,что с лоскутной лёгкостью порхалнад холмом с лишайником по склонами окаменевшим, как Верхарн.

Но свою мучительную кодупродлевая, сумерки креня,Ты ведешь меня по переходу,позволяешь целиться в меня,

чтобы я меж волком и лошадкойзавертелась, дернувшись сперва.…Наклони фонарик над тетрадкой.Я не вижу. Дай списать слова.

* * *

И сколько ни шарю по ящикам, – в толкникак не возьму: где в пространстве окрестномтех мраморных слоников списанный полк,оплаканный медно-латунным оркестром?

В чьих весях на белой салфетке стоятто тесной, подковообразной толпою –и к хоботу хобот, – то вытянув рядгуськом, чечевицей, вот-вот к водопою?

Топтавшие варваров. Что за ценаим нынче, и есть ли слоновья Валгалла?А грозная бабка Игнациевнакакие надежды на них возлагала,

в тряпицу замотанных (вечно возяв бауле, как все, очевидно, скитальцы)?Меня оттесняла: «Руками – нельзя!»Но если и помнят, то именно пальцы,

как холодом били. Особенно тот,с отколотым ухом, невзрачный собою.Наверное, в ходе привычных работон стал результатом случайного сбоя.

Кто из мастеров оказался не прав,упрямая полька не знала сама, нотеперь эту дюжину, властно прибравк рукам, выпасает в небесных саваннах

на млечной лужайке с непыльной травой,и, словно китайский болванчик, не здраво,но веско качает льняной головойто справа налево, то слева направо.

* * *

В этот ни-дождь-ни-снег – с тополем на краюполя – ты без помех в жизнь протечёшь свою,бывшую, как жена, нынешнюю, как с кронвлага, что зажжена сразу со всех сторон.

Оком кося, как рысь, на отсыревший ствол,вздрогнешь: да вся корысть снегом ушла в помолпрошлого. И давно твой древоточец-взортам, где всегда темно, вытравил свой узор.В этот ни-день-ни-ночь родины, на паяхс мартом устав толочь грязь на её полях,выбредешь на шоссе, где, как шары в лото,с горки скатились всефарыночныхавто.

Всё-таки оглянись: тополем на краюплещет чужая жизнь, вырулив на твоютрассу. Но зубы сжать не позволяет дрожь.Обледенелый тать – этот ни-даждь-ни-дождь.

* * *

Два «эспрессо», две цигарки, полдень, серый, как Ла-Манш.Две сороки, как цыганки, делят краденый лаваш.Сикось-накось, неумелым, убегающим стежкомизумрудные омелы заштрихованы снежком.Бесполезной, неимущей (взгляд – в окно, рука – к челу),мне гадать на чёрной гуще совершенно ни к чему.Мне гадать на этой гуще всё равно что не гадать,потому что там, в грядущем, – только снега благодать.Всякий довод в рог бараний скручен. Тянет от дверей.Ход баталии банален, как протоптанный хорей.Воробьи стучат по жести. Скорый поезд прогудел.В каждой фразе, в каждом жесте – постмодерна беспредел.Два пробела. Две цитаты. Цитрус. Колкая вода.И стрекочут, как цикады, возле окон провода.Мягче слово или резче – всё в кавычках дежавю.До прямой и честной речи я уже не доживу.Слишком много напласталось для беседы по душам.Мне в затылок дышит старость учащённо, как дышалты, – в беспамятство ныряя, словно в смертное родство,бескорыстно повторяя контур тела моего.

* * *

На столе – бедлам. За окном – разруха в красноватом зареве мятежа.Между стёкол вдруг оживает муха,пробиваясь к форточке и жужжа.

То весенних фрезий залётный запах,то светила циркульный полукруг.Лишь одно незыблемо: справа – запад,если ты задумал бежать на юг.

Разольём гороховый суп по мискам.Из другой эпохи, из тьмы другойнам с картины чёрная одалисказолотой подмигивает серьгой.

Уперевшись локтем в парчу подушек,разгрызая косточку миндаля,ждёт, пока Альгамбра себя потушит,покачнувшись в пламени фитиля…

Ввинтим в сумрак лампочку: день недолог.Мавританке – жемчуг, тебе – горох.Даже дым отечества нынче дорог, –поразмыслишь прежде, чем сделать вдох.

Только муха скутером ошалелымв застеклённой мечется глубине.Только мокрых веток углы и стрелыассирийской клинописью в окне.

Курортня зона

бомж на прогретом камне читает сартратот кто читает сартра сегодня – бомжчайка вопит как чокнутая Кассандраи на нее бинокль направляет бош

буш с высоты планёра грозит Иракумысли Саддама прячутся в кобуругрека с бокалом пива не рад и ракуон половину кипра продул в буру

некий турист проворный как марадонащиплет лодыжку свеженькой травестив пластиковом бикини летит мадоннав шторм но никто не жаждет её спасти

над головой вытягиваясь редеяв кровоподтёках и дождевой пылиоблако то блажит бородой фиделято предъявляет розовый ус дали

скачет profanum vulgus в раскатах громабросив пронумерованные местабомж на своем насесте читает фроммакрупные капли смахивая с листа

он умостился так чтоб волна бодалакак подобает хищнице – со спиныорганизуя пряди его банданавыгорела до цвета морской волны

все закипело сдвинулось помутилосьэросом гекатомбы слилось в однобомж прошивает время как наутилусзная что лучший выход уйти на дно

не выпуская книги из рук он дажерад что круша причалы рыча warumшквальный поток смывает его с пейзажас грохотом перекатывая валун

* * *

Перепрыгнув такой провал, за которым уже никтоне поможет: давно порвал ту верёвочку, – на плато

приземляясь в чабрец, в полынь, – вдруг заметишь на вираже,как сверкает морская синь… И никто никогда уже…

Там, где меньше твоей ступни выступ и несговорчив наст,только чайка висит. Спугни – резким криком тебе воздаст.

Только взбухшие ленты жил сердоликовых и зрачкувровень – спелая, что инжир, туча с вмятиной на боку.

А чего ты хотел – баллад просветлённых, высоких од?Причастившись от всех баланд водянистых, от всех щедрот

чёрствых, – словно аэд в аид – оступиться готов. Плющомкамень, шаткий, как зуб, обвит, где никто никогда ещё…

* * *