Транзит Сайгон – Алматы - Эльдар Саттаров

Они сидели в «Ротонде» на Монпарнасе. За соседним столиком два пьяных вдрызг американца обсуждали некую Зельду. Судя по долетавшим до них невнятным обрывкам английской речи, она была женой одного из них. Ань потянул свой галстук и, вдруг, рывком сорвал его. Столь же порывисто он поднялся из-за столика.

– До свидания, дядя, – сказал он. – Мне надо побыть одному.

Фан рассеянно кивнул, помешивая свой кофе и сосредоточенно рассматривая красные кленовые листья, усеявшие их стол.

Вначале, выбравшись из города через Булонский лес, с посохом в руке и дорожной котомкой за плечом, Ань намеревался совершить лишь долгую прогулку по парижским предместьям, однако, сам того не замечая, он начал уходить всё дальше и дальше вглубь провинции. В его сердце звучала грустная музыка стихов Бодлера. «И моя душа надтреснута, словно тот колокол, – думал он. – Она хочет наполнить своими песнями студёный воздух этих ночей. Её слабеющий голос подобен стонам тяжелораненого солдата. Вот, он лежит под горой трупов, на краю озера крови, и борется, борется, до тех пор пока он не умрёт… Какие же это прекрасные слова! Как точно они отражают состояние души страждущих этой земли».

Лёжа на песчаном каннском пляже, Ань вспоминал о старом Фане с какой-то обречённой жалостью. Сам он не верил ни в какой иной прогресс, кроме прогресса благосостояния правящих классов за счёт растущей нищеты обездоленных масс. Размышляя о возможности изменить мир к лучшему, он верил лишь в индивидуальную волю, этот неподвластный рациональному толкованию феномен, способный на самые удивительные и непредсказуемые свершения. Будучи завзятым ницшеанцем, он в то же время абсолютно не разделял выводов философа о том, что индивидуальная воля направлена всегда лишь на завоевание власти над себе подобными. Это казалось ему слишком мелким для такой силы космических масштабов. Власть над людьми? Увольте! Ведь воля личности сильнее всего именно тогда, когда она направлена к свету свободы, когда ей движет творческий импульс к совершенствованию этого мира. Вот что такое воля. Но воли одного человека слишком мало – это всё равно, что добровольно бросаться к Молоху истории репрессивного государства.

Неудивительно, что при таком ходе мыслей наибольшим спросом статьи Аня пользовались в анархистской прессе Франции, особенно в газете Libertaire.

«Нужно единство индивидуальных воль – Союз равных, как у Штирнера. Большевики смогли создать союз индоктринированных индивидов, кадровую партию, теперь очередь за нами, ещё более свободолюбивыми людьми, теми, кто левее большевиков, – думал он, прислушиваясь к мерному шуму волн, разбивавшихся о берег. – Как же мне не хватает спутников! Не масс для понукания, а равноценных товарищей по борьбе. Видит Бог, они мне нужны не меньше, чем философу Заратустре, и, возможно, также, как и он, я никогда не отыщу таких людей».

Его размышления прервал громкий всплеск. Это девушка, стремительно пробежавшая мимо него по песку, бросилась в море и поплыла навстречу волнам. Странно, как он её не заметил, погружённый в свои размышления? Он намеревался сделать лишь небольшую остановку в Каннах, как раз, чтобы окунуться в море, перед тем как продолжить свой путь к итальянской границе. Ещё по дороге из Лиона в Авиньон, Ань твёрдо решил направить свои стопы в Вечный город. Между тем, немного поплескавшись в ласковых средиземноморских водах, девушка уже выходила на берег из пены морской, отжимая свои густые волосы и искоса кокетливо поглядывая на чужестранца. Она неспешно подошла к нему и запросто, доверительно спросила:

– Ты из Аннама?

Ань присел на песке и кивнул. Она улыбнулась.

Её звали Марилу. Из-за неё он задержался на том пустынном пляже ещё на неделю. Она приходила ближе к полудню, приносила с собой корзину с едой и запотевшей бутылью холодного белого вина. Она с интересом слушала обо всём, что творилось в голове у загадочного чужестранца, раскрывшего перед ней свою душу. В числе прочего говорил он с ней и о старом Фане, и о своём несогласии с ним.

– Я сам перевёл Руссо на язык своей страны, Марилу, но я никогда не поверю в возможность социального контракта между властью и народом. Как можно всерьёз утверждать, что избирательный бюллетень, брошенный в урну, раз в несколько лет способен подарить человеку свободу? Это же насмешка над здравым смыслом!

– Ты анархист, чужеземец.

– Да, я анархист, если на то пошло! Народное волеизъявление – это не голосование за политических мошенников, нет! Это природное явление, способное перевернуть устоявшийся порядок, это дремлющее цунами творческой энергии.

– Ты мечтатель, чужеземец.

– Марилу, да ты оглянись вокруг. Ты только подумай о том, что происходит сейчас в Советской России! Будущее уже здесь, с нами.

Она покачала головой.

– Мир не пойдёт за Россией. Франция не пойдёт за ней.

5.

Жизнь Хошимина была самой бурной из всех Пяти Драконов. Едва достигнув совершеннолетия, но уже имея за плечами солидный багаж неприятностей с политическим сыском, от отплыл из Сайгона в Марсель, нанявшись прислугой к судовому коку. Поскольку неприятности преследовали его и во Франции, оттуда он спустя пару месяцев тоже отбыл, всё так же помощником кока, на корабле, идущем в Нью-Йорк. Жил в Гарлеме, потом в Бруклине. Вскоре поиски работы вынудили его перебраться в Детройт, где он устроился рабочим на автомобилестроительной фабрике. Пожалуй, лишь одному ему из всех остальных кадровых революционеров жизнь индустриального пролетариата была знакома не понаслышке, и, видимо, она ему понравилась не особо, так как уже через два года, он опять собрался и пустился в плавание в обратном направлении, в Старый Свет.

Именно в Англии он впервые познакомился с «Капиталом» Карла Маркса, который он штудировал долгими бессонными ночами, после утомительных рабочих дней в «Карлтоне», где трудился официантом. Эта книга перевернула всю его жизнь. Когда начались неприятности, связанные с разрешением на работу в Великобритании, ему пришлось вернуться в метрополию, в столице которой, он повстречал одного за другим всех остальных Четырёх Драконов. Эти встречи стали судьбоносными не только для него самого, но и для всего народа Индокитая. К тому времени он начал неплохо зарабатывать, сотрудничая с различными парижскими газетами в качестве вольнонаёмного журналиста. Именно в качестве репортёра он впервые познакомился с главным редактором «Юманите» Марселем Кашеном. Они разговорились во время профсоюзного шествия, по пути с площади Согласия на площадь Республики. Кашен был впечатлён глубоким подходом этого молодого, образованного выходца с Востока к теоретическому наследию Маркса.

– Вы не представляете, мой друг, как был бы рад Поль Лафарг, услышав о Вас. На днях я выезжаю в Москву, и не удивляйтесь, если у Вас будут гореть в это время уши. Потому что я буду рассказывать о Вас Ленину, Троцкому, Зиновьеву. Я расскажу о Вас товарищу Кобе и товарищу Радеку.

– Вы очень добры, товарищ Кашен, – смутился Хошимин.

В тот же вечер Кашен пригласил его в «Селект», где представил ему Тореза, Суварина и Гильбо.

– Жму Вашу руку, товарищ, – сказал Суварин внимательно вглядываясь в глаза революционера. – Марсель рассказал нам о Вас.

– Рад встрече, друг, – приветствовал его Морис Торез, молодой рабочий с точь таким же горящим взглядом, как и у самого Хошимина.

Анри Гильбо лишь важно кивнул, но его улыбка была чрезвычайно радушной. Тот долгий зимний вечер начался с теоретических вопросов. Разговор новых друзей как то сам собой завязался вокруг последней работы Ленина, «Детской болезни левизны», затем плавно перешёл к партстроительству. Большинство присутствующих высказывалось в пользу ленинской концепции «демократического централизма». Один лишь Суварин высказывал опасения о том, что такая практика способна привести к излишнему парламентаризму в работе партии, и что при вынесении решений будет такая опасность, что примазавшиеся к партии попутчики революции, оказавшись в большинстве, способны будут увести её вспять. Хошимин мудро помалкивал и внимательно прислушивался к разговору. Внезапно Морис Торез обратился к нему:

– Вот Вы, товарищ, Хошимин, так же как и я, и Борис, реально работали на фабрике, стояли за станком. Что скажете Вы о революционной сознательности рабочих масс?

Хошимин прокашлялся и после непродолжительной паузы, во время которой он обдумывал свой ответ, медленно сказал, словно сделал заявление:

– Я убеждён, что рабочие массы не обладают классовым политическим сознанием. Только партия профессионально подготовленных революционеров способна установить диктатуру пролетариата. Только диктатура пролетариата способна преодолеть власть Капитала. Что же касается методов борьбы и партийной дисциплины, то пока в эмпирической реальности, только большевистской партии удалось установить диктатуру пролетариата. А в большевистской партии рабочим методом является демократический централизм.