Сцены из минской жизни (сборник) - Александр Станюта

– Наш гусь железный оказался… Здравствуйте!.. Людмила.

– Алина. А это Саша, моя младшая сестра.

– Я знаю, почему ваш гусь оказался железным, – Коля решает сразу же разрушить свою немоту, хочет острить, шутить. – Это ж не гусь, а танк Т-34, Валера его с постамента снял у Дома офицеров. Так, Беляцкий?

– Так, так! – смеемся все, но больше, чтобы Колю ободрить, все чувствуют, что эта шутка для него дело нелегкое.

Главная комната Беляцких как дворец. Сияет люстра над столом. А стол огромный, круглый. Белая скатерть, будто снег. И батареи выпивки. Советское шампанское, коньяк армянский со снежной шапкой Арарата, синим небом, белые сургучные нашлепки на горлах московской водки, нарзан, боржом; баночки крабов, сайры и икры. А главное для наших дам, так это блеск посуды, вилок и ножей.

Алина со значением поглядывает на сестру и шепчет:

– Сашка, приборы же серебряные! И, наверное, хрусталь, фужеры, рюмки…

Валера и Людмила из медицинского, оба на первом курсе. Квартир таких никто из нас еще не видел. Беляцкий это понял, старается все как-то упростить. Когда расселись и устроились удобнее за столом, он объявляет:

– А я вот первую сейчас за своих предков предложу, никто не против?

– Нет, ну конечно!

– Это они нам приготовили тут все. И приказали, чтобы нам сегодня было хорошо. Все дело в том, что мы… Люда, сказать?

Людмила смотрит в бокал с шампанским, улыбается, молчит.

– Мы, кажется, скоро запишемся. К Новому году.

– Горько!

– Нет-нет, заранее нельзя!

– Боитесь, сглазим? Ну, тьфу-тьфу!

– И трижды плюнем через левое плечо, как пели летчики в Небесном тихоходе!

– Вот это родичи у вас, Валерий!

– Те летуны в кино, конечно, правы. Не сглазить бы!

– Алинка, умоляю, помолчи, дай я скажу…

– А кто тут старшая?

– Держи шампанское дулом в потолок, когда открываешь!

– Ура! Ну, чтоб без сглазу!

– Люстра? Из Швейцарии родители привезли, из Женевы…

– Саша, вы крабы будете? Или у вас там, в Магадане…

– Они врачи, работали в Швейцарии в госпиталях по линии ООН, с сорок пятого…

– Теперь давайте по второй!

– Тут же потомственная медицина, если что!..

– Вот, Сашка, где теперь живем, бээсэсэр, отдельный член ООН!..

– Алиночка, милая, закуси что-нибудь, умоляю…

– А пианино для чего? Сыграй, Валера! А то я сам начну.

– Давайте потанцуем, а?

– А может, перекурим это дело?

– Танго «Зима» сыграй!

– Так Кима Левина давай, это его коронное.

– Нет, лучше «Чубчик» Пети Лещенко! Или его «Студенточку»…

– А Ким сейчас лабает в «Радуге».

– Будь проклята ты, Колыма,

Что названа райской планетой,

Сойдешь поневоле с ума,

Отсюда возврата уж нету…

– Алинка, умоляю…

– Давайте перекурим это дело на балконе…

– Стойте, а гусь? Наш гусь?!

– Не улетит уже. Антракт!

– Когда свернешь на Володарского с Карла Маркса вправо, на балконе, второй низкий этаж, всегда в авоське мерзнет утка или гусь, можно легко достать. Так ваш гусь не оттуда? – спрашивает Коля.

– Оттуда, да! – кричит Беляцкий.

Выходим на балкон, капитальное сооружение, как и сам этот дом на Карла Маркса. Фигурные колонки, балюстрады, широченные перила, все каменное, на века. Последний, третий этаж, но этажи высокие, дом смотрится с улицы большим, солидным.

Такой и весь квартал, с балкона видно хорошо. Вправо сперва идет партшкола, вернее, общежитие ее, можно подумать, что это Совмин или само Цека. Потом отличный рыбный магазин, в нем каменная лестница наверх под светло-черный мрамор; потом два зала, небольших, но аппетитных, с морскими разрисованными стенами, там водоросли, осетры, коралловые звезды, пузыри. В дальнем углу направо маленький бассейн вместо витрины, водоем; отсюда садком достают живую щуку, зеркального карпа, сазана, окуня, плотву с красными плавниками… А запахи! Сыро и густо тянет рыбной водой, копченой селедкой, кислой капустой, малосольными огурчиками… Но стоп! Мимо об этом, мимо, как говорил кто-то или писал…

А дальше, за этим рыбным магазином, на углу с улицей Ленина, аэрофлотовские кассы. Когда-нибудь куда-нибудь купим билет и полетим.

Слева, впритирку, стоит дом как будто не построенный, а вылепленный из теста, как фигуристый пряник. Дом этот жилой, с грядками цветов на балконах летом, с двухэтажным кирпичным бастионом сараев, с гаражами во дворе.

А на другой стороне Карла Маркса, как главное, самое важное тут здание, неколебимо, как монумент, стоит партшкола. И рядом, слева, тысячу раз побеленный, покрашенный фасад телефонной станции; в доисторические времена тут, говорят, была какая-то Министерская гимназия…

Знакомая фигура на противоположном тротуаре, надо бы плюнуть, послать ее подальше. А не получается.

Этот тип, похоже, не просто так прохаживается там туда-сюда. Так эти топтуны и делают, если он из них. И где-то уже замечал его, вот что цепляет. Когда?

Может, в тот день, когда второй раз Саша пришла в кондитерский? Когда мы медленно тянулись по проспекту и через сквер с фонтаном? А дальше, кажется, спускались вниз: парк Горького, цементный Сталин в своей клумбе, кино «Летний». А куда потом?

Потом Круглая площадь, Сашин автобус, остановка, ждали с полчаса. Или уже на остановке Долгобродская? Вот, кажется, тут и мелькнул. Влез уже почти на ходу, сперва повис, но руки сильные, холера, как-то вдавил себя, всех бортанул и влез… За Сашей?..

Она поеживается на балконе, щурится, быстро и цепко поглядывает на другую сторону улицы, посерьезнела.

– Сашка, простудишься! Накинь вот…

Алина появляется с какой-то курткой в руках.

– Я лучше в комнату…

Алина ее обнимает, шепчет, а почти все слышно:

– Сашка, спроси Валеру, лучше его Люду, нет ли спирту? Мне бы грамм пятьдесят и все.

– С ума сходить охота?

– Твой Шурик даже не заметит, не дрейфь.

– Заметит, он все замечает. Не лажайся, не позорь меня.

– Кого ты строишь перед ним? Тоже мне принцесса.

– Алинка, тут не Колыма и не порт Нагаево. Пошли в тепло…

В квартире, в нашем ресторане, как сказал Валера, уже все в дыму. Хозяин сидит за пианино:

– Партия фортепьяно – это я!

Лазарев Коля, картинно положив руку на черный лак верхней крышки, тянет под Лещенко, что называется, выдает Леща:

– Встретились мы в баре ресторана,

Как мне знакомы твои черты,

Помнишь ли меня, моя Татьяна,

Мою любовь, наши прежние мечты.

Медленно, плавно покачиваемся с Сашей между столом и застекленной дверью на балкон.

Кисейные гардины, выключен большой свет, только торшер уютно тлеет у дивана, полумрак, как под водой.

В огромном зеркале-трюмо ее лицо то улыбнется, то как бы остановится, а серые глаза наведены куда-то за окно.

– Может, убрать гардину? Тогда увидите его.

– Кого это?..

Конечно, мои выдумки и бред.

А Коля разошелся:

– Вижу губ накрашеных страданье,

В глазах твоих молчанье пустоты.

С кем же ты теперь, моя Татьяна,

Моя любовь, мои прежние мечты.

Беляцкий за пианино похлопывает по губам двумя пальцами, поймав взгляд Людмилы. Она прикуривает сигарету и подает ему. Теперь Валера, прищурив один глаз от струйки дыма, рубит по клавишам двумя руками, сбивается, потом выравнивает, держит и ведет самую модную сейчас в Минске мелодию из «Судьбы солдата в Америке». Там, под черно-белыми кадрами, идут титры, и вот сейчас Саша, покачиваясь в танго, чуть сжимая своими тонкими пальцами мою правую ладонь и левую руку над локтем, напевает тихонько:

– Не грусти, не плачь, мой славный бэби,

Улетай, печали след.

Выдумал беду мой глупый бэби,

А беды и вовсе нет.

Отлично. Сразу становишься смелее, все можешь, и все получается само собой. Рассказываешь старый анекдот, но изображаешь в лицах. Чувствуешь, удается. Слышно, как Людмила восхищенно говорит Валере:

– Вот это парень, да?!

И Саша тоже это слышит, смотрит в глаза, не отрываясь, своими серыми пушистыми глазами, улыбается:

– И мне еще налейте тоже…

…И непонятно, как вышли, как объяснили своим дамам, куда теперь вот, ночью.

Уже идем по Ленина. И переходим Кирова: как на Луне, все пусто, снежная крупа сечет лицо. О чем болтаем, тоже непонятно. Смеемся? Может быть.

Кирова уже за спиной, сплошная темень.

– Как у негра в ж…

– Алинка, умоляю.

Скверик заброшенный. Справа ныряет вниз улица Ленина, и там больница номер три. Днем тут ходишь с закрытыми глазами, знаешь наизусть, а теперь как в тупике.

Пришли. Крыльцо из досок, дверь на ржавой пружине, визжит. Лазарев командует:

– Дверь не отпускай! Так чуть светлее.

Но поздно, дверь страшно бухает, халупа Колина трясется.

– Господи, Сашка, где мы?

Молчание. Опять голос Алины:

– Сусанин, куда ты завел нас?

Наконец Коля лязгает в темноте замком и клямкой. Включает свет.

Два закутка. Кровать, капой застеленная, серой от стирок, и две подушки. В другом закутке чудом втиснутый сюда, с ямами на сиденье, диван возле окна.