Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Дак ты бы поглядел: может, накладная-то в штанах у Ивана Африкановича.
Мишка начал шарить по карманам.
- Нет, это не ремесло... Газетка, кисет, спички тут. А вот еще грамотка. Ну! Точно, накладная.
Мишка начал читать накладную, а продавщица сверять товар.
- "Пряники мятные, по рупь сорок кило, самовары тульские, белые, тридцать три восемьдесят штука, шоколад "Отёлло", есть?
- Есть, есть!
- "Гусь озерный, Лиса-Патрикеевна..." Стой, это еще что за лиса? А, игрушки... "Репр... репродукция "Союз земли и воды", есть?
- Тут.
- Ну-ко, хоть бы поглядеть, что это за союз.- Мишка ободрал с картины обертку и щелкнул от радости языком:-Мать честная! Бабы, вы только поглядите, чего мы привезли-то! Не здря съездили. Два пятьдесят всего!
Бабы как взглянули, так и заплевались, заругались:
картина изображала обнаженную женщину.
- Ой, ой, унеси, лешой, чего и не нарисуют. Уж голых баб возить начали! Что дальше-то будет?
- Михаиле, а ведь она на Нюшку смахивает.
- Ну! Точно!
- Возьми да над кроватью повешай, не надо и жениться.
- Да я лучше тридцать копеек добавлю...
- Он, ой, титьки-то!
- И робетёшка вон нарисованы.
- А этот-то чего, пьет из рога-то?
- Дудит!
- Больно рамка-то добра. На стену бы для патрета.
- Я дак из-за рамки бы купила, ей-богу, купила.
Картину купили "для патрета". По просьбе хозяйки картины Мишка выдрал Рубенса из рамки, свернул его в трубочку.
А Иван Африканович так и не появился.
Принесли с пекарни выпечку хлеба, пошли в ход и мятные пряники. Бабы заразвязывали узелки, зарасстегивали булавки. Мальчишка, посланный за Иваном Африкановичем, вскоре прибежал и сказал, что Ивана Африкановича дома нет, а куда девался, никто не знает, и что бабка Евстолья качает люльку, кропает Гришкины штаны и ругает Ивана Африкановича путаником. И что будто бы Гришка, дожидаясь штанов, сидит на печи и плачет.
4. ГОРЯЧАЯ ЛЮБОВЬ
За деревней ничего не было видно, только дымился белый буран.
Клубы колючего снега сшибались по петушиному и гасили друг друга, нарождались новые клубы, крутились, блудили в своей толпе, путая небо и землю. Видно, в последний раз бесилась зима. Ветер не свистел и не плакал, а шумел ровным, до бесконечности широким шумом. Со всех сторон, и снизу и сверху, хлопали и разрывались на плети плотные ветряные полотнища.
Иван Африканович был не очень тепло одет и только приговаривал: "Ох ты, беда какая, ох и беда!" Он и сам не знал, вслух ли это говорилось или только мысленно, потому что если бы вслух, то все равно голос был не слышен. Щупая ольховой палкой дорогу, избочась и разрезая плечом налетающий рывками воздух, он с трудом шел к лесу. Иногда ветер заливал дыхание. Тогда Иван Африканович, как утопающий, крутил головой, искал удобного положения, чтобы вдохнуть воздух, и чувствовал, как ослабевают коленки во время задержки дыхания. Он знал, что в лесу дороги лучше и ветер тише. Шел очень медленно и с закрытыми глазами. Когда палка уходила глубоко в снег, он брал два шага влево, потом четыре вправо, если дороги левее не было.
Ветряным холодом давно выдуло остатки вчерашнего похмелья. "Ох, Катерина, Катерина...-мысленно говорил Иван Африканович.-Да что же это... Уехала, увезли. Как ты одна, без меня-то?.."
Тосковал он взаправду. После того как прибежал из сосновской бани и не застал жену дома, он, не слушая тещу, кинулся вослед Катерине. "Бес с ним, с мерином, и с товаром, разберутся! А какое ты дураково поле, Иван Африканович! Напился вчера, ночевал в бане. А в это время Катерину увезли родить, увезли чужие люди, а он, дураково поле, ночевал в бане. Некому бить, некому хлестать". Так размышлял Иван Африканович и понемногу успокаивался.
Суетливое и бестолковое буйство в душе сменилось тревогой и жалостью к Катерине. Он пробежал через Сосновку и даже не вспомнил про ночное происшествие.
Скорее, скорее. "Катерина. Увезли родить, девятый по счету, все мал мала меньше. Баба шесть годов ломит на ферме. Можно сказать, всю орду поит-кормит. Каждый месяц то сорок, то пятьдесят рублей, а он, Иван Африканович, что? Да ничего, с гулькин нос, десять да пятнадцать рублей. Ну, правда, рыбу ловит да за пушнину кой-чего перепадает. Так ведь это все ненадежно..."
Иван Африканович вспомнил, как еще холостым провожал Катерину с гулянок. Пришел с войны-живого места нет, нога хромала, так и плясал с хромой ногой.
Научился. Может, из-за этого и нога на поправку пошла, что плясал, давал развитие... Катерина была толстая, мягкая. Она и сейчас еще ничего, а ежели принарядится да стопочку выпьет... Только когда ей наряжаться-то? Восемь ребятишек, на подходе девятый. Потрешь сопель на кулак, пока вырастут. Теща, конечно, выручает, качает люльку, около печи гоношится, без тещи бы тоже хана. Теща Евстолья тоже старуха ничего. Хоть и собирается кажин день к Митьке в Северодвинск, а ничего. Пятый год говорит, что уедет к Митьке...
Иван Африканович не мог забыть ей только одну обиду.
Не то что не мог, просто будто заноза в пальце, сказывается тот случай, особенно когда выпьешь. Правда, теща-то, пожалуй, и не виновата, виновата больше мать-покойница, да обе были добры, чего говорить.
Дело приключилось в пивной праздник, успеньев день.
Иван Африканович, а по-тогдашнему Ванька Дрынов, гостил у Нюшкиной матери,-Степановна как-никак по отцу двоюродная тетка. Нюшка была самолучшей подружкой Катерины. Вместе плясали и провожались, вместе рвали черемуху. И вот теперь у Катерины на подходе девятый, а Нюшке около сорока-и все еще в девках. "Завяла троюродная,-видать, не выхаживать,думал Иван Африканович.-А все из-за того, что изъян, глаз один совсем белый, уже в войну молотила рожь и уткнула на гумне соломиной".
В то успенье Иван Африканович пришел в Сосновку с твердым решением увести Катерину замуж самоходкой.
Нюшка пособляла ему, как могла. Катерина через нее передала жениху, что пойдет в любую ночь, на матку не поглядит и разговоров не побоится. Дом у Евстольи с Катериной стоял как раз напротив Нюшкина, это теперь-то поредела Сосновка и дома этого давно нет, а тогда стоял большой дом любо-дорого. Иван Африканович сидел в гостях, пил терпкое сусло и поглядывал на Евстольин дом, и на душе было молодо и тревожно. Золотым колечком укатилась молодость - куда все девалось? Играло сразу три гармоньи, пели в темноте веселые девки. Ребята заводили на улице драки, и девки и бабы растаскивали их, и они вырывались из женских рук, но вырывались ровно настолько, чтобы не вырваться и взаправду...
Иван Африканович с Нюшкой вышел тогда на улицу.
Новые хромовые сапоги и сержантские галифе сидели на нем ладно и туго, звякали на пиджаке и тянули за полу ордена. Нюшка, гордая за троюродного брата, шла с ним под ручку. В августовской темноте и веселой сутолоке они долго искали Катерину и не нашли бы, если б она не пошла плясать и не запела: голос этот у Ивана Африкановича звенит и сейчас в ушах. Иван Африканович сплясал раза два, походил с девками по деревне, а под утро увел их из Сосновки. Нюшка пошла с ними для веселья. Он помнит, как она, словно бы в шутку, спела частушку, выходя в темное, но еще теплое поле, пахнущее ржаной соломой и сухой земляной пылью:
Не ходи, подруга, замуж, Как моя головушка, Лучше деверя четыре, Чем одна золовушка.
Но ни братьев, ни сестер не было у Ивана Африкановича, Катерине нечего было бояться золовок и деверьев.
Получилось другое: тогда еще живая мать прочила Ивану Африкановичу не ту невесту, Катерина была ей нелюба. Пришли в деревню уже под утро, мать, сердитая, отворила ворота. В избе девки сели на лавку, а Иван Африканович уже разувался, для него, фронтовика, все было ясно и четко. Мать то заслонкой забрякает, то выбежит в сени, стонет и охает. Вышла на поветь, там воротца как раз на сосновскую сторону, на невестину деревню. Прибежала в избу, всплеснула руками: "Ой, девки-матушки, Сосновка горит!" Нюшка и Катерина кинулись из избы опрометью, ворота за ними сами захлопнулись на защелку. Пока Иван Африканович надевал сапог, мать закрыла ворота еще и на крюк. "Неправда, Ванька, не бегай, ушли, дак и слава богу",-спокойно сказала она.
Он чуть не вышиб воротницу, долго путался с защелкой.
Выскочил на улицу: в августовской ночи громоздилась темень, не горела никакая Сосновка, и девок уже не было...
После этого Иван Африканович не мог жениться два года, а на третий женился. На молчаливой девке из дальних заозерных мест. Она засыпала на его руке тотчас же, бездушная, как нетопленная печь... У них была холодная любовь: дети не рождались. Мать говорила, что их испортили, подшутили, и через год жена сама ушла в свои заозерные места, вышла замуж и, как слышал Иван Африканович, с другим народила четверых ребятишек.
"Да, у них с ней была холодная любовь, это уж точно.
Вот с Катериной-любовь горячая..."
Иван Африканович посватался к ней вновь; тут-то и заупрямилась Евстолья, теща нынешняя. Поставила дочке запрет: не пойдешь-и все, нечего, мол, им измываться, мы не хуже их, в нашем роду все были работники. Дело затянулось. На свадьбе теща не пила, не ела, сидела на лавке, будто аршин проглочен, и вот Иван Африканович все еще помнит эту обиду. Да нет, какая уж там обида, столько годов прошло. С Катериной у него горячая любовь:
- Виланд - Оксана Кириллова - Историческая проза / Русская классическая проза
- Розы на снегу - Вячеслав Новичков - Короткие любовные романы / Русская классическая проза / Современные любовные романы
- Три часа ночи - Джанрико Карофильо - Русская классическая проза
- И пришел свет - Евгений Валерьевич Яцковский - Научная Фантастика / Русская классическая проза
- А ведь все было именно так. Рассказы - Андрей Викторович Белов - Русская классическая проза
- Ты такой светлый - Туре Ренберг - Русская классическая проза
- Три женщины - Лиза Таддео - Биографии и Мемуары / Семейная психология / Русская классическая проза
- За гранью. Записки из сумасшедшего дома - Андрей Викторович Белов - Русская классическая проза
- Очистим всю Вселенную - Павел Николаевич Отставнов - Научная Фантастика / Русская классическая проза / Социально-психологическая
- И был вечер, и было утро - Анатолий Лернер - Русская классическая проза