Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века - Андрей Кокорев

– Чтобы даже на хоры дамы допускались не иначе, как в белых бальных платьях. И непременно – decolletees et manches courtes[5].

А выдача билетов на бал...

Серпуховской предводитель священнодействовал.

– Боже упаси, чтобы в эффектный поток людей белой кости не попала какая-нибудь «неизвестная», не проскользнул какой-нибудь «parvenu»[6].

Скандал на всю губернию!

И в «билетной комиссии» немногочисленная «посторонняя» дамская публика просеивалась сквозь мелкое сито солидных рекомендаций, ручательств.

Мужчин недворян приглашали только за очень видное служебное, или общественное положение. Попасть на бал московского дворянства считалось у тщеславных людей среднего недворянского круга чуть ли не верхом человеческого счастья.

– Марка!.. И на три года зависть друзей и знакомых.

А в «церемониальной комиссии»...

Бывало, деятельность была в полном разгаре чуть не за месяц до бала.

Седая традиция:

– Бал должен быть открыт полонезом.

И комиссия обсуждала как государственной важности вопросы:

– Кому с кем, в какой паре? На первый тур, на второй... В какой последовательности пара за парой...

Времена проходят. Традиции выветриваются. Полонез сдан в архив воспоминаний.

Публика сборная, неподходящая...

И мысль кн. А. Г. Щербатова об обновлении «первенствующего сословия» кровью «второго сорта» врывается в жизнь, хотя бы и через двери бального зала.

– Кто эта интересная девушка? – спрашивает третьего дня стройный гвардеец у фрака, поправляющего монокль в правом глазу.

– Отец ее, кажется, спекулирует в Москве покупкой и продажей домов. Не из общества.

А «девица не из общества» окружена, оживлена и чувствует себя... как дома».

Впрочем, некоторые из «основ», по свидетельству хроникеров светской жизни, все-таки оставались незыблемыми. К ним, в частности, относилось извечное состязание дам в степени роскоши и изящества туалетов. Современному читателю следует знать, что светская дама того времени к сезону балов специально обзаводилась новыми нарядами и скорее покончила бы с собой, чем появилась на празднестве в «старом» платье.

«Но если люди меняются, то внешний вид дворянского бала так же импозантен, как и в прежние времена, – констатировал корреспондент „Голоса Москвы“, описывая Предводительский бал в 1914 году, —

Дамы соперничали между собой туалетами и драгоценностями.

Модели парижских сестер Буэ старались затмить собою модели Дреколля, их побеждал Пакэн и т.д.

Великолепен был туалет на А. В. Базилевской – цвета сомо[7] с отделкой из дорогих кружев. На шее – исключительной красоты ожерелье из изумрудов.

Изящным туалетом выделялась М. Н. Безобразова, урожденная княгиня Щербатова, – на черном шелке белая кружевная туника. Прическа украшена ниткой из крупных жемчугов и двумя изумрудами.

Эффектно платье цвета танго[8] на О. А. Мироновой, охваченное серебристой чешуей, ниспадающей длинным шлейфом. Над головой – пышный эгрет из белых перьев.

Общее внимание обращала на себя своим платьем, затканным серебром, m-me Солдатенкова».

Упоминание в светской хронике мадам Солдатенковой, представительницы знаменитой купеческой фамилии, пожалуй, стоит прокомментировать. По сути, это характерная примета наступивших «новых времен» – «купчиха», затмевающая нарядом дам-аристократок.

Однако более явное «повреждение нравов» московские хроникеры и бытописатели отмечали еще в начале XX века. Вот как в то время городской фельетонист описывал маскарад в Благородном собрании:

«Величавые исторические залы Дворянского собрания с их портретами крупных личностей старой Москвы заполняла, – впрочем, не очень густая, – пестрая толпа различных домино, пищавших и назойливо хватавших кавалеров за руки. И истрепанные наряды, и несколько более чем громкий говор разрушали даже издали всякую иллюзию. Кавалеры, обретавшиеся все больше на втором взводе, бесцеремонно отбивались от предложений совсем не маскарадного свойства.

– Угости меня ликером?

– Водкой, если хочешь, пожалуй, угощу.

– Миленький статский, пойдем ужинать...

– Проголодалась? Пойдешь еще.

Если у которой сваливалась полумаска, любопытный оказывался в верном проигрыше. Не было решительно ни единой просто дамы, а все больше «эти дамы» или, в лучшем случае, швейки, горничные, прачки. Избави Бог от таких маскарадов».

В присутствии на маскарадах «белошвеек» нет ничего удивительного – пропуском служили костюм и маска. В Москве было несколько специальных мастерских, снабжавших этими атрибутами праздника всех желающих. Владелец самой крупной из них, А. Талдыкин, в 1912 году даже занялся кинопроизводством, используя свои богатые запасы для съемок фильмов «из восточной жизни».

Люди побогаче специально к новому сезону заказывали оригинальные костюмы, чтобы принять участие в конкурсах. В 1910 году в Охотничьем клубе победитель среди мужчин получил в качестве первого приза «изящный серебряный ящик для сигар», а дамы – ценные туалетные приборы и золотые жетоны. Попутно отметим, что участие в этом маскараде стоило недешево: кавалеры платили за вход по восемь рублей, в половину этой суммы обходился билет дамам, гостям «по запискам от членов клуба», а также офицерам и студентам. Штатские допускались на праздник только во фраках, военные и студенты – в мундирах, но обязательно в масках.

По традиции, возникшей еще в XVIII веке, маскарады открывали широкие возможности для любовного флирта – вспомним хотя бы известную драму М. Ю. Лермонтова. Наступление эпохи капитализма внесло изменение в состав участников этой некогда чисто дворянской забавы. Вместо томимых скукой и потому искавших новых впечатлений светских красавиц маскарады заполонили дамы вовсе не голубых кровей.

Вследствие этого мужчинам приходилось быть вдвойне осторожными. Богатый промышленник Н. А. Варенцов описал в мемуарах, как однажды на маскараде в Купеческом клубе ему довелось увлечься стройной дамой в «домино». Из клуба он привез незнакомку в отдельный кабинет загородного ресторана, где уговорил ее снять маску. К неописуемому ужасу кавалера, его спутница оказалась довольно пожилой, хотя и со следами былой красоты. Под благовидным предлогом Варенцов поспешил откланяться, но она, узнав невзначай фамилию своего «маскарадного» знакомого, попыталась искать с ним новых встреч. Как выяснилось, «эта дама» была портнихой, а в молодости жила на содержании у какого-то высокопоставленного лица.

Другой характерной чертой московских балов и маскарадов начала XX столетия, по свидетельствам современников, было отсутствие на них искреннего веселья.

«Скука московская, – писала газета „Русское слово“, – это скука иная; это – скука сытая, откормленная, широкая; она любит что-нибудь огромное, дерзкое, резкое; это – скука богатая, и потому ей, что называется, сам черт не брат!

Вот, например, недавно был в Москве частный богатый бал, конечно – купеческий. На этом балу все дамы явились в костюмах времен Директории и при этом были татуированные. Скука нарочно выписала для этой цели известных мастеров татуировки из Лондона, и стоило ей это больших денег... Та же скука для кавалеров этого бала выписала нарочно из Парижа целую партию красных фраков...

На этом же балу часть дам, которых скука не успела еще татуировать, – приехала босыми, в одних сандалиях по системе Кнейпа[9], унизанными перстнями, – произвели даже на скуку такое впечатление, что она на секунду подняла свои тусклые очи... и улыбнулась...»

Вторил коллегам летописец московской жизни из журнала «Искры»:

«Поехал я поглядеть на маскарад в Большом театре. Масок (домино) не было почти ни у кого. Все дамы в партере были без домино. На афише, правда, стояло: всем дамам в партере быть в масках. Но не послушались афиши московские дамы. Спрашиваю одну:

– Что же вы без интересной полумаски?

Поглядела на меня было – розовая, сверкающая бриллиантами первогильдейша[10] – и говорит:

– Как это можно! Бог весть за кого могут меня принять. Незнакомец дерзкий заговорит и пригласит еще на ужин.

– Ну, разумеется, без маски и вы никого интриговать не можете, и к вам никто не подойдет. Что же вы, однако, намерены здесь делать?

– Погляжу и уеду.

– Проскучаете?

– А разве в Москве веселятся?

Посмотрел я кругом: точно – никто не веселится. Ходят по зале все больше «свой» со «своею», перекидываются замечаниями о костюмах; подслушал даже совсем не маскарадный разговор – о каком-то Карпыче, который постом непременно тулуп вывернет[11].

– И нажег же он меня, проклятый! – воскликнул пунцово-лиловый коммерсант другому коммерсанту желто-лимонного цвета.

– А на то и щука в море, чтобы карась не дремал, – ответил желто-лимонный.