Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поминутно накрывало с головой. К чему, однако, не приспособишься: в череде волн, вертевших бревном, обнаружилась своя периодичность, и можно было заранее предугадать очередной нахлест, приготовиться и набрать воздуха в грудь, напрячься или, наоборот, расслабиться, получить короткую передышку. Гребень волн вздымал бревно, потом оно стремительно падало, и чередованию взлетов и падений не предвиделось конца.
Кожа на пальцах побелела, сморщилась, как у мамы после больших стирок. Грохотали, сшибаясь, волны, гул ветра и этот грохот сливались в нечто монотонное, усыпляющее, что больше не воспринималось слухом, и меня клонило в сон, и, как во сне, впереди, в сумеречной зыби, обозначилось судно.
Оно ползло, маленькое, точно жучок на скатерти, и целилось в нас острым форштевнем. Дым из трубы обгонял, его стлало по воде.
Накроет дымом… Он плотный, черный! В лучшем случае, увидят с капитанского мостика с запозданием! Сейчас, сию минуту налетит пароход. Если не сомнет, то оставит нас в стороне, что одинаково худо — и тут пропадать, и там надежды мало.
Я не вынес, оттолкнулся от бревна. И Катю чуть не утопил, и сам едва не задохнулся, снова хлебнув воды, — забыл, что младшая-то у меня на закорках.
Судно застопорило машину. Резко завыла сирена.
Наверно, и я выл. Со страха и отчаяния, что сил нет, держусь на плаву неведомо как.
Что было, то было — орал, орал погуще сирены.
Полетели в воду спасательные круги. Первому бросили мне, первого подняли на борт меня: густо я орал, густо…
— Фельдшера сюда! — распорядился на палубе человек в макинтоше и черной мятой шляпе. — Товарищи, — обратился он к людям, обступившим нас, — обеспечьте потерпевших сухой одеждой. Шевелитесь, братушки!
Комиссар, не иначе. Судно, судя по экипажу, военное.
Теснились гимнастерки, матросские полосатые тельники. Появился фельдшер с брезентовой сумкой: рыжий, усатый, семенил, дожевывая на ходу.
У Кати кофтенка порвана. Она прикрыла ладонью горло и смотрела жалобно поверх голов.
— Чего зенки лупите? — напустился фельдшер. — Дайте девушке шинель, кавалеры. Видите, стесняется.
Нюшка вдруг чихнула.
— Будь здорова, — сказали из толпы.
— Спасибо, — ответила Нюшка, как всегда вежливо и серьезно, и вокруг загалдели, засмеялись:
— Сильна, пигалица!
Откуда-то взялись сухие шинели, сунули мне к губам жестяную солдатскую кружку с кипятком. Минуту спустя мы были в каюте.
В тепле я отошел, и мне стало жутко и стыдно. Кто, Серега, мечтал о приключениях, спал и видел себя ловким и смелым? А тебе взяли и бросили первому спасательный круг! Первым получает помощь слабый: сверху, с палубы, оно виднее.
Завесив свой угол простыней, Катя отжимала юбки. Фельдшер растирал Нюшку спиртам. Острая вонь резко шибала в нос. С меня текло, лохмотья рубахи прилипли к плечам, я жался в угол, и одна мысль терзала и жалила мозг: трус! Мало того, карбас ты загубил, снасти, парус, улов… Голова раскалывалась, перед глазами плыли стены кубрика, задраенный по-штормовому иллюминатор. Всхлипывала Нюшка: «Дяденька, хватит, больно, дяденька!» — <и я ничего не мог воспринимать, кроме постигшей меня катастрофы.
Разве была падера? Так себе, дождик с ветром да чуток погремело. И раскис я, голову потерял со страху.
Судно швартовалось. Долетали звонки телеграфа, раз-другой качнуло, когда пароход коснулся стенки, свет круглого иллюминатора заслонило причалом.
Постучался и вошел в кубрик комиссар.
— Порядок, — отрапортовал ему фельдшер, — как новенькие, Павлин Федорович.
— Сопроводишь их домой.
— Слушаюсь, товарищ Виноградов.
Комиссар присел на койку и взъерошил мне волосы.
— Что, братушка, нос повесил?
Я сжался: «Вот кто он, наш спаситель!»
Месяца четыре назад Павлин Виноградов прибыл на Север как «посланец пролетариата Красного Питера». С заданием — «решать вопрос продовольственной помощи Петрограду». Да разве Архангельская губерния — житница страны, чтобы у нас искать избытков продовольствия? Сами теперь кладем зубы на полку, тысячные очереди выстраиваются у булочных, и на паек выдают овсом. Какие были в городе жалкие крохи запасов, подчищены дотла, что ни склад — пусто, мыши и те разбежались с голодухи.
Виноградов у большевиков в большой чести. Всей губернией заворачивает. Газеты — чуть какая пикнет против Советов — мигом прикроет. Городскую думу разогнал. Отправил в Москву пленных сербов, которые через Архангельск пытались выехать домой.
Ладно, с сербами дело такое — лишние рты. К тому же, сербы самочинно захватили солдатские казармы, вели себя вызывающе, будто и не пленные, и что-то не торопились по домам.
Я покосился: скуластое лицо, жидкие усы, остро поблескивающие очки, мятая шляпа… Тоже мне вояка! И опустил взгляд. Другое вспомнилось лицо, кортик… Кортик — мечта моя пламенная!
Дверь каюты была открыта. Лязгнули приклады, загромыхали сапоги: мимо под конвоем провели солдат в желто-зеленых шинелях.
— Британцы! Дали гадам бой… — Виноградов суженными глазами проводил их. — Обнаглели, лезут слепо.
«Ну да, лезут! — горько подумал я. — С продовольствием в трюмах… Все бы так лезли!»
Английские транспорты, стоящие на рейде, внушали горожанам надежду на скорое избавление от голода: ужо поладят новые власти с Англией, появятся на смену овсу белые калачи. Просят англичане за продовольствие сущий пустяк — оружие, которое они поставляли для русской армии.
А чего? Отдать! На пирсах этого добра навалом…
— Ты о том, что здесь видел, помалкивай, — предупредил Виноградов. — Ну бывай, авось встретимся!
Меня передернуло. Уволь, пожалуйста: на улице увижу, на другую сторону перебегу!
Рыжая епархиалка
Макар, эх, Макар, на которого все шишки валятся, что ты натворил, убить мало!
Угробил карбас, этот убыток не высчитать, не измерить. У большой воды живем, и у кого нет лодок, те все равно что без ног. Дрова брали мы с воды, перенимая плывущие по реке бревна. Прорва дров уходит, ведь мама-то прачка. Козу хотели завести, так косить сено опять же пришлось бы ездить на карбасе. А дичь? А рыба? Круглый год рыба на столе, а сколько я корзин с камбалой, щуками, лещами на Поморский рынок перетаскал — и все карбас, карбас!
Не ел, не спал, забравшись на чердак. Поднял за собой лестницу — и мама звала, и старшая сестра Агния — не отзывался. Паслись, вызванивая колокольцами, козы на выгоне, горланил соседский петух. Бежать… Одно остается — бежать от стыда подальше!
Ничтожество я, больше ничего. Пустое место.
Лестницу я не спускал: выпрыгнул — и все.
Ноги отбил. А, чем хуже, тем лучше! Поплелся, прихрамывая. Знакомая дорожка — к улице Пермской, к мосту в Соломбалу через Кузнечиху-реку. Очень знакомая дорожка, будь она проклята!
Напротив каменной громады флотского полуэкипажа постоял. Не шли ноги, заплетались.
Лавка Файзулина заперта. Кондитерская Швебки на замке. Ржавчиной покрылся засов магазина канцпринадлежностей, где в былые времена под стеклом выставлялись марки Судана и Борнео.
Вон — кино «Вулкан».
Пятьдесят серий «Красного домино», марки Борнео, пирожки от Швебки — где вы?
Брел я, ноги волочил…
Особняк Зосимы Савватьевича окружен зеленью: сирень, акации. На задах — большой огород с парником, развалины старых хозяйственных построек, где я, помню, еще маленьким играл в прятки. Слева кусты, покосившийся шест со скворечней.
Низ дома каменный, сводчатые окна почти вровень с землей. На меня дохнуло сухим деревом, кухонными запахами. Никого не встретив, скользнул я к лестнице на второй этаж, взлетел по ступеням и постучался.
Крестный, в стеганом халате и шлепанцах на босу ногу, сутулился за конторкой.
— Бухгалтерия? Проходи, легок на помине.
Раньше полагалось целовать ему руку и шаркать ножкой. Крестный, коль я реальное училище кончу, прочит меня в бухгалтеры, а под хмельком — вольно ему шутить — в свои наследники и управляющие.
Голова старика была обмотана мокрым полотенцем, борода смята, веки красные: с бакалейщиком Файзулиным, небось, ночь напролет дулся в карты. Встретившись с моим взглядом, крестный сокрушенно развел руками:
— Татарское иго, нет на него Дмитрия Донского! Да ступай ты сюда, — нетерпеливо позвал он к конторке. — Считай, чего тебе скажу.
Я занял место у конторки, придвинул счеты. Окна зашторены, горит оплывшая свеча. Душнр и сумрачно. Тяжелая дубовая мебель кажется каменной, тесно в комнате, точно в склепе.
— Клади! — расходясь, старик перечислял цифру за цифрой.
Костяшки привычно пощелкивали. Убытки у крестного то, что большевиками реквизировано: паи в фирмах и пароходствах, пара рысаков, дом на Поморской, счета в банке…
— Итог? — скомандовал Зосима Савватьевич. Поморщился, держась за голову. — Виски ломит, а опохмелиться не дают. Ровно не я в доме хозяин. Что там у тебя? Подбил?
- Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело - Историческая проза
- Одолень-трава - Иван Полуянов - Историческая проза
- Сними обувь твою - Этель Войнич - Историческая проза
- Государь Иван Третий - Юрий Дмитриевич Торубаров - Историческая проза
- Королева пиратов - Анна Нельман - Историческая проза
- Жозефина и Наполеон. Император «под каблуком» Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Седьмой совершенный - Самид Агаев - Историческая проза
- Чудак - Георгий Гулиа - Историческая проза
- Заветное слово Рамессу Великого - Георгий Гулиа - Историческая проза
- Тимош и Роксанда - Владислав Анатольевич Бахревский - Историческая проза