Изжитие демиургынизма - Павел Кочурин

Александра приняла этот высказ художника за объяснение замысла картины. Чуть-ем он угадывал внутренний настрой ее, крестьянской души. И истолковывал то, чего она сама не могла ясно выразить в мысли и слова. А сама Александра была причастна, хотя и косвенно, к тайнам творчества художников. Муж ее, Виктор, инженер ПМКа мелиорато-ров, на досуге дома тайно рисовал. В доме были книги по искусству. Велись беседы и о картинах. Александра и была первым и пока единственным критиком рисунков Виктора.

Дмитрий Данилович стоял рядом с Александрой. Его сразу же привлекла густота зелени и ее цвет на середине поля. Он, вроде бы, как только вот сейчас выявился. И он подумал, что так радуется очищенная от скверны нива на месте бывших Татарова бугра и Лягушечьего озерца. На ней вот и торжествуют светлые силы. Дух старца-отшельника, обитавшего тут до нашествия татарова, и бережет поле. Но вслух высказал обыденное, что виделось глазу каждого тут.

— Крестьянское-то в тебе живо, Семеныч… Вот ведь выделил сочность зелени, приметил глазом мужика. Раньше по нгустым холмикам на пашне или блеклым всходам судили о хозяине поля, каков он. Как пашня им удобрена, ровно ли навоз разбит… Поле-то это новое. Рук неустанных требует. Небу вот и обидно, когда не может оно из-за нера-дивости или немощи хлебороба отдать его пахоте свою творящую силу-доброту. Мы то и дело киваем на погоду: небо над нами не то. И невдомек, что небо тоже может на нас оби-деться, когда не находит приюта в ниве твоей. Ты вот узрил разницу всходов, а как это далось тебе, опять же тайна. Вот и разгадывай ее.

Художник с живостью возвел руки вверх. Приподнялся на носках, как бы устрем-ляясь к небу со взывом о милостях. Отрывисто проговорил, шагнув к Дмитрию Даниловичу.

— Подсказывай, подсказывай, — тронул его за плечо, как бы что-то еще выведывая, и сам доказывая. — Единое в целом живет. Поле твое — это осознанный мир всего того, что тут было и до тебя. Понять движение жизни, уловить капризы и взывы природы к тебе, опять без осознания того, что было тут и до тебя, немыслимо. Тайна мироздания и бережется в самом малом. В той же вот ниве твоей, в лесе, во всем том, в сем сам ты. Без единства всего нет и пахаря божьего, нет и художника вот. Для каждого подвиг во всем и всего — в самом тебе. И познай вот в себе мир… На Святой Руси темными силами рассеяны ворохами клятья. И вот одно из них было это место, теперь нивой облагороженное, твоим полем.

И как бы в ответ на этот высказ художника пахарю, на середину поля наплыло бе-лое облачко. Будто пыльца с веток деревьев сдулась и повисла над зеленью, ею залюбо-вавшись. Облачко сгустилось. Вытянулось, чуть спустилось вниз. И вырисовался силуэт человеческой фигуры в белом одеянии. Фигура распростерлась, образуя распятие на кре-сте. Это увидели пахарь и художник. Оба недвижно застыли в ожидании, с трепетом вглядываясь в явленное им. Удивления не было, как бы ждали такого. Художник потянулся было к кисти, но рука застыла, вроде кем удержанная. Нельзя было поспешным движением и даже мыслью оторопить благословение духа богоносного старца-отшельника, оберегавшего это поле и его пахаря. Дух старца не раз являлся Старику Соколову Якову Филипповичу, теперь весть подал о себе пахарю и художнику… Над облачком воспарил белый голубь, будто с вершины рябины слетел, под которой они находились. Голубь Пересе поле и устремился к Сосне-Волку, видневшейся своей шапкой за рекой. Облачко тут же растаяло, как только голубь скрылся из виду. Все длилось какое-то мгновение… Пахарь и художник стояли молча, устремив взгляды уже в чистое небо. На высказ словом увиденного был внутренний запрет. Николай Петрович и Александра, похоже, не увидели ни облачка, ни пролетевшего голубя. Просто как бы и не смотрели в этот миг на небо.

Солнце, обойдя Черемуховую кручу за Шелекшей, озарило широкий плес реки. Со-сняк на мыске возле Гороховки стал прозрачней. Как бы отраженная волна света от вод-ной глади пронизала и размывала тень и все озарила. От столкновения света и тени возник вихрь возмущения природных сил. Тени уже и не было приюта и доступа на чистое поле. В такой вот непрестанной борьбе и длится вечная жизнь. В местах, где скверна повержена трудом праведников, тьма особо яростна. Художник и стремился постичь в узренном миге торжество света.

Переждав в себе увиденное, Андрей Семенович повернул голову к Дмитрию Даниловичу. В ответном взгляде пахаря уловил мысленный высказ: "Вот оно, не освещенному верой чудо не узреть". На лицах Николая Петровича и Александры не было даже выражения простого любопытства. Облачко не увидено и голубь не замечен. И озарение лучом солнца плеса, и отступившая тень Черемуховой кручи — все было обычным…

Художник взялся за кисть. Посреди холста, в выси над зеленью, появился белый мазок в виде крестика. На него и нанижется изображение образа духа Старца-отшельника, молельника за страждущих и обремененных. Узник татарова ига. Он ограждал животво-рящим крестом Спаса и узников демиургызма.

Дмитрий Данилович, вглядываясь в действо художника над картиной, тоже не вы-дал своего удивления.

— Поле-то само, ты, Семеныч, нутром наружу вывернул, — сказал он, разглядывая новые мазки на полотне. — Тайность его как бы вот и мне наяву видится. И высь, что над пашней, и глубь, что под ней. На то и заставляешь взглянуть…

Андрей Семенович понимающе кивнул, уходя в свои мысли, легко касался кистью полотна.

Александра, завороженная рассуждениями и действами художника, так и не реши-лась пригласить его на именины Виктора. Николай Петрович был молчалив, удивленный осознанием того, что обок с ним, с обычной жизнью, есть вот загадочный мир художника. Только Дмитрию Даниловичу, пахарю этого поля, этот другой мир в их мире был ясен и понятен. Каждый со своим внутренним ощущением, вызванным встречей с художником, уходил от него, прощаясь и винясь, что помешали. Андрей Семенович, отмахиваясь от этих высказов, провожал их, уходящих из-под рябины, как хозяин своего дома, довольный гостями.

Когда подошли к машине, стоявшей возле большого дуба на берегу Шелекши, Александра оглянулась. Андрей Семенович смотрел им вслед. Холщевая куртка на нем, распушенные волосы на голове, полотно на подрамнике, гроздья рябины над ним, и они сами, оказавшиеся вроде бы случайно, под этой рябиной, — все это как-то сливалось в осознании ее в единое целое, было и земным и небесным. Эта целостность и выявлялась в картине сотворенного пахарем своего поля. Перенесенное художником на холст оно уже оставалось в вечности, обретало ее через другого сотворителя его, художника, увидевшего в нем целый мир, и указавшего на это другим пахарям.

Дмитрий Данилович, садясь в "Уазик", почувствовал приветливые взгляды на себе дубков, рассаженных им самим с отцом на берегу перед полем. Уловил их зов… Похожее чувство он испытал сегодня утром в лесу, видя, как малая птаха взывала его к искалечен-ным елочкам. Будто дубки и те елочки — родственны. И одинаково опасались грубой силы человека над ними и взывали его к пощаде… Он явственно почувствовал обновленность в себе, причастность к тайным силам, до этой вот поры сокрытым от него.

ГЛАВА ВТОРАЯ

От Мохова до Есипова считалось три с небольшим версты. Это, если идти тропами. Машинной дороги вдвое больше. В любую заглохшую деревеньку колхоза путь лежал теперь через Большое Село. Помимо председательской конторы там и сельмаг, почта, медпункт, школа. И всякие должностные лица там, к коим приходится постоянно обращаться со своей нуждой.

Иван хотел завести "Уралец", но Светлана отговорила. Сказала шутливо, что не к барину едем себя показать, а к своему брату. Пешком и складней будет. Да вчетвером и не поместиться на мотоцикле. Отцу с Андреем Семенычем и придется "ехать" на своих дво-их. А это уже непорядок.

Из Мохова вышли нарядной стайкой. И как бы поплыли по ржаному полю узкой тропинкой, следуя друг за дружкой. Сразу тут за деревней стоял ветряк Ворониных. Иван успел застать его еще с машущими крыльями. Последним мельником на нам был дед Га-либихин… Ободранные крылья мертвой мельницы долго еще клевали землю, словно ого-лодалое воронье. Андрею Семеновичу вспомнилось, как они пацанами бегали мимо воро-нинского ветряка в Большое село на гулянье в престольный праздник Всех Святых (гово-рили Сесвяты). Гулянье было на большом лугу за маслозаводом и кузницей Галибихиных. Шла бойкая торговля пряниками, конфетами в разноцветных обертках, мороженым, дру-гими разными товарами. Нэпманы миг оживили тогда деревенскую скудность бойким товарцем. Парни в костюмах, в нарядных рубашках, в штиблетах с надетыми на них бле-стящими калошами. Калоши носили и в самую жару и сухость. Чтобы блеск был на ногах, да и штиблеты лучше береглись. На все был свой усмотр, своя мода. Девчата непременно в обновах — сшитых самими или деревенскими портными платьях. В туфлях на каблуках, в тонких чулках, поверх которых белые носочки с каемочной. Носки белые тоже особая мода. Это все Андрюшка Поляк тогда приметил, и теперь, уже художником, все вставало в ярких образах… Вокруг торговых лотков образовывался круг — шло гулянье. Молодежь, взявшись за руќки ходила по кругу, показывалась. Бабы на все глядели с веселыми пересу-дами, мужики по-своему развлекались. Складывался сельский мир, жадный до культуры, скорее своей, самобытной. Веселой, игриво озоќрной, часто и драчливой. Мальчишки ухитрялись стащить с лотков пряник или конфетку. Как у торгашей не украсть. Те, кому это удавалось, хвастались, вызывая зависть у несмелых… Но, как и отчего все пошатну-лось, метнулось в другую сторону, руша вжившийся мирской обычай села. Художник и говорил об этом Светлане и Ивану. Дмитрий Данилович свое добавлял. Поводом для вос-поминаний и послужила тропинка во поле. Она проходила по приметам Андрея Семено-вича, через ветряк Ворониных, место, ставшее теперь полем.