Изжитие демиургынизма - Павел Кочурин

Дедушка никогда не сидел без дела. Пилил, строгал, сверлил. За раќботой любовал-ся узорами дерева. Вел записи, читал, думал. Заходили к нему в сарайчик-мастерскую ста-рики, вели свои беседы. Помнились суждения дедушки, вроде бы только о деревьях гово-ренные: "И ладное берется и растет среди мусорной поросли. Сначала хиро, в угнетении, загороженное от света. Но, выстояв, само глушит мусорную поросль".

Больше рассуждения о жизни велись со Стариком Соколовым Яковом Филиппови-чем. Дмитрий Данилович прислушивался к их высказам. И теќперь вот как бы выневоливалось все наружу из тайников памяти. И выходило, что те стариковские рассуждения были о теперешней их жизни.

Взгляд Дмитрия Даниловича пал на лежавшую на верстаке необструќганную рейку для рамки в улей. И тут же что-то позвало закончить новый домик для пчел. За работой для домика и подступила мысль, коќторая и озадачила, испугала и устыдила: "А где нам жить с Татьяной, если?.." И как бы голосом старухи Марфы Ручейной высказалось: "А чего тебе стыдиться жизни. Ты ведь живой, и думы твои жизненные, не о блуде. Да и время твое не век будет тянуться…"

И уже не остановить было мечтаний. Думать о Татьяне не возбраняќлось ему. Анна как бы и наказывала ему соединить жизнь с Татьяной. Может и со старухой Ручейной был у них о том разговор. И Марфа наводила его по завету Анны на мысли о Татьяне. Не то-ропиќла вот, но и не остужала, как раньше. И сами собой повторились мыслеќнно слова Ан-ны, сказанные ей как бы невзначай, попросту: "Не куковать же тебе, Митя, бобылем, зна-мо дело…" Это было сказано в ответ на пересуды старух. А вот теперь эти ее слова при-нимались им за высказ ее воли. И думалось уже как о должном случиться.

Ввести Татьяну с дочкой в свой дом — такое казалось неразумным, и просто немыс-лимым. У сына должна складываться своя жизнь памятью о дедушке. И они с Татьяной будут невольной тому помехой. Да и житейсќки неладно: две семьи в одном доме, у одной печки. Как ты не улаживай житье, а Светлана и Татьяна разные по своему житейскому склаќду. Светлана с Анной ладила, а как ей ладить с Татьяной… Перейти в дом к Татьяне?.. Это значит отринуться от родового коринского очага, не раз возрождавшегося на пепелище. Не бывать постоянно, ежедќневно, и в сарайчике-мастерской, где как бы нетленно оставался дедуќшка Данило… Да и что бы на это сказали и сам дедушка, и Анна?.. Они ведь здесь, при доме. И ему от них нельзя отделиться. Светлане с Иваном тоже без него нельзя. Время не велит быть порознь. Беды и радости должны вместе они переживать. Не Ивану больше, а Светлане нужна его поддержка. Не мешая им, он должен быть возле них. На дом смотрят деревья предков. Значит нельзя ему отдалиться от родового коринского гнезда. И Данилко должен видеть постоянно его, дедушку. И через него вживаться в коринский род.

Вжикал рубанок, ползла стружка. Все это сливалось в мыслях Дмитрия Данилови-ча о длении жизни своего рода. И нежданно подсказалось серќдцем и тут же укрепилось рассудком: рядом с их домом — пустырь. Зиќяет он незаживающей раной на теле их мохов-ской улицы… Не будь раќскулачивания — стоял бы тут ладный дом кузнеца Акима Галиби-хина. Наќдежды на возврат Акима нет никакой. А вот Кориным выпала доля креќпить жизнь Мохова домом своим и за Акима кузнеца. Колхозы и совхоќзы изживутся, а крестьянский дом вечен. При всех верах и невзгодах опора человеку дом. Пока что вот им, Кориным, в Мохове и следует укрепляться, чтобы в силе перейти к тому новому пределу, что вещало их роду. Будущее Кориных предсказалось Светлане. О том и Якову Филиќпповичу вещано.

Поток этих мирских мыслей неожиданно оборвался. Подъехала на велоќсипеде поч-тальонша, стукнула щеколдой калитки, и прокричала: "Газеты". Вроде бы полагалось то-ропиться взять их, как же, свежие новости. Но не хотелось выходить из сарайчика-мастерской, прерывать свои мысли. Узнавать как бы и нечего было. Новостей для тебя в газетах нет. В твоих раздумьях их больше, и они жизненней для тебя. За жизнью дома, за стенами его — колхоз. И мы все — колхозники. Погоќловно все одинаковы. И в городе, как и в деревне — тоже колхоз, и тоже колхозники. И вся страна как бы огромный большой кол-хоз. И чего тут хотеть и ждать тебе, думающему о длении своего рода.

Дмитрий Данилович усмехнулся этим своим мыслям: "Все под колхозом". И с этой усмешливой веселой мыслью пошел к почтовому ящику у калитки: а вдруг там что-то есть и для тебя годное? Но вот доброе ли?.. И зазудило глухое мужицкое недоверие. Это недоверие и к самим газетам, и даже к слову "газеты", которое выкрикнула почтальоньша. Жизнь в недоверии. Дадут вот тебе потешиться, поиграться своим Даниловым полем и помечтать о молодом лесе, а там нежданно-негаданно придет укорот и осуд тебе. Петля новых Авдюх Ключевых и Сашей Жоховых захлестнет жизнь и стянет тебя такого мечтательного радетеля о своем поле на берег ледяного моря, как вот стянула Акима Галибихина, где его и смыло белой волной. Может и тебя так же смыть.

Но и эти мысли перебились своими, живучими, коринскими: "А как кре-питься Рассее без таких как ты?.. Оголится она, разорится и растерзается. Но такого даже и деми-ургыны не хотят. Хана-то вместе с тобой и им. Им-то прежде тебя. Значит, неминуем по-ворот и их к тебе. И это уже видится на деле. Но как вот всем-то сбросить с себя влив-шийся в кровь и плоть оневоленного люда этот демиургизм.

Таким вот окоротом-острасткой себя и оборвал вольные мечтания свои человек на Божьей земле. И причиной тому был лишь выкрик почќтальонши "газеты". Вынул их из ящика и, не разворачивая, положил на лавочку на крыльце.

Но размышления крамольные не отступали и по возвращении в сарайчик-мастерскую. Мужицко-крестьянские корни их вот, Кориных, обожжены, как и корни травниковского кедра цыганским костром. На Святой и Веќликой Руси силы прави угнетены игом демонических раздоров. За веру свою и святу землю отчую, чтобы в правде на ней жить, мужики-воитеќли живота своего не жалели. И ни кого нибудь, а потомков этих правќдолюбов, оберегавших отечество, сгоняли на ледяной берег под белую волну. И нет еще надежды полной, что такое никогда уже не повторитќся. Сатанизм уже впитался в кровь людскую. Он почти в каждом. И как тут, и кому, в схватку с ним вступать. Вот и выжидаешь, когда он сам себя изведет. А истлеть он должен, коли без опоры земной и света неќбесного. Жизнь по кривде длится только до срока, отмеренного ей тьмой. Кривда неминуемо истребляется. Пожрет труды заневоленной правды и тле-нием осядет в темных омутах, как вот прах татарова ведуна в Лягушеќчьем озерце под Татаровым бугром.

Грядущее бытие их вот Коринского рода, дление его, падет уже на друќгих Кори-ных. На тех, в коих войдет более просветленная душа. И возьмется эта просветленная их жизнь на ниве-земле, очищенной от сатаќнинской скверны им вот, дедушкой и прадедуш-кой Дмитрием, сыном дедушки Данила Игнатьича.

Отчего же ты, Расеюшка, земля праведного и даровитого люда, из века в век мыта-ришься. Остаешься сирой и нищей при своих благих дуќмах и богатстве сказочном?.. Об-ратилась в немощную и безвольную коќлхозницу, и такой тензишь не своя в себе… Ровно падчерица при оневоленном корыстной мачехой родном батюшке. Так вот и обопрись, воќйдя в свой разум, на выю мужика-крестьянина, избранника Божьего, коренника земле-пашца-творителя. И осилишься до своей несказанной мощи в труде и всяких познаниях, усмотренных и дарованных тебе Самим Творцом.

Октябрь, 2000 г.