Преступники и преступления. Законы преступного мира. Паханы, авторитеты, воры в законе - Александр Кучинский

В 1929 году состоялась историческая встреча Сталина и Френкеля. После долгого разговора в лагерях началась трудовая реформа. Была введена всеобщая трудовая повинность для каждого зэка (если он не болен и не пребывает в карцере), установлены наряды и нормы. За доблестный труд зэк мог заработать досрочное освобождение или дополнительную пайку. В бригадиры и нарядчики должны попасть те, кто способен силой заставить зэка перевыполнять план.

В приказе ОГПУ № 112 от 23 июня 1931 года администрации лагерей рекомендовалось привлекать социально-близкий пролетарским массам контингент для борьбы с антисоветскими настроениями, для нейтрализации «врагов народа», которых в лагерях именовали «троцкистами» (в 50-х годах — «фашистами»). Самым близким к пролетариату контингентом были уголовники, которым отводилась особая миссия в карательной политике Союза ССР.

В эти годы в преступном мире России шла ожесточенная война между урками и жиганами. И те и другие считались криминальными лидерами, возглавляли на свободе крупные малины, а в зоне отвоевали негласные привилегии. Воровской клан уже имел жесткие законы и традиции. Они запрещали поддерживать в любой форме новую власть (эта явно антисоветская позиция вуалировалась под безобидное невмешательство в политику), трудиться в пользу государства (саботаж прикрывала чисто уголовная доктрина «вор не должен работать»), окружать себя роскошью (столь трогательная неприхотливость объяснялась обычной конспирацией), идти на любое сотрудничество с милицией и чекистами (вспомните печальную участь Маруси Климовой — легендарной Мурки в кожаной тужурке). Ряды жиганов пополняли молодые воры, большинство из которых не имело судимостей. Жиганы были неравнодушны к дорогим вещам, любили покутить в ресторанах и имели репутацию пижонов. Они промышляли не только кражами, но и налетами на состоятельных нэпманов. Урок они считали быдлом и трусами.

Борьба за власть между урками и жиганами унесла сотни жизней, но в конце концов урки одержали победу. Правда, праздновать ее пришлось в лагерях, куда их упекла заботливая рука уголовного розыска. Блатари были симпатичны Советской власти, которая устами народных комиссаров не переставала твердить: «Эти — исправятся, эти — наши, пролетарские». Кого подразумевали под «другими», объяснять, вероятно, не стоит. Новая власть, поглощенная «красным террором», относилась к уголовникам по-отечески, как к детям-озорникам. Им прощались самые кровавые шалости. Воровские статьи не только не угнетали блатаря, но и служили поводом для его гордости. Они не предусматривали одиннадцатого пункта, подразумевающего преступную организацию. Ношение ножей и пистолетов принимали за безобидные проделки: без оружия им нельзя, у них такой закон.

В каждом действии ГУЛАГа сквозили, прежде всего, политические мотивы. В царской России строго запрещалось смешивать уголовников и политосужденных. Советская власть решила повлиять на «пятьдесят восьмую» (так называли советских политзаключенных) здоровым контингентом — блатной гвардией, которую выбрасывали на бурлящие участки ГУЛАГа. Во многих лагерях политические стремились внедрить свое самоуправление. Они избирали старост, которые бы представляли перед администрацией интересы всех заключенных. В рядах «пятьдесят восьмой» находились опытные революционеры, прошедшие тюремную школу царской России. Они вернулись обратно в зону лишения свободы, но уже с сознанием своих арестантских прав и с давними навыками — как их отстаивать. Но то, что было популярным еще в 20-е годы, в 30-х встречалось с понятной враждебностью.

Блатной мир, далекий от политики, «троцкистско-зиновьевского блока», эсэровщины и т. п., оказался выгодным подспорьем для НКВД-ГПУ. Воры даже не подозревали о своей политической миссии, такой неприемлемой для блатных законов. Уголовников не стали намеренно стравливать с политическими, им попросту развязали руки (в пределах разумного, разумеется). На все выходки блатарей администрация и конвой смотрели сквозь пальцы. Воры-рецидивисты заставили жить фраеров (то есть не воров) по своим законам. Они имели опыт принудительной совместной жизни в местах лишения свободы, отличались цинизмом, стойкостью, преданностью друг дружке. Они принесли в лагеря свою субкультуру, выраженную в жаргоне, татуировках, песнях, традициях. Естественно, среди профессиональных уголовников были не только воры, но и бандиты, грабители и убийцы. В блатную касту такие не принимались. Весь мир блатари разделили на блатных и фраеров — на своих и чужих, на воров и не воров. Они имели достаточно денежных средств, чтобы чувствовать поддержку бойцов с голубыми погонами, чтобы подчинить себе бандитов и убийц.

Отношения между блатными и политическими развивались долго и сложно. Они имели слишком разное воспитание, понятие о добре и зле, о чести и измене. Между ними стояла пропасть. Все, что окружалось колючей проволокой и каменными стенами, было миром воров. Здесь они чувствовали себя как дома (для многих это понималось в буквальном смысле). К политическим блатные относились так же, как и к остальной части населения, далекой от уголовной среды. То есть «пятьдесят восьмая» была очередной мишенью. Что же касается политических, то об их отношении к блатарям можно судить по роману «Архипелаг ГУЛАГ», где Александр Солженицын описывал свою первую встречу с «социально-близким» контингентом:

«Вталкиваясь в сталинское купе, ты и здесь ожидаешь встретить товарищей по несчастью. Все твои враги и угнетатели остались по ту сторону решетки, с этой ты их не ждешь. И вдруг ты поднимаешь голову к квадратной прорези в средней полке, к этому единственному небу над тобой — и видишь там три-четыре — нет, не лица! нет, не обезьяньих морды, у обезьян же морда гораздо добрей и задумчивей! — ты видишь жестокие гадкие хари с выражением жадности и насмешки. Каждый смотрит на тебя как паук, нависший над мухой. Их паутина — это решетка, и ты попался! Они кривят рты, будто собираются куснуть тебя избоку, они при разговоре шипят, наслаждаясь этим шипением больше, чем гласными и согласными звуками речи, — и сама речь их только окончаниями глаголов и существительных напоминает русскую, она — тарабарщина.

Эти странные гориллоиды скорее всего в майках — ведь в купе духота, их жилистые багровые шеи, их раздавшиеся шарами плечи, их татуированные смуглые груди никогда не испытывали тюремного истощения. Кто они? Откуда? Вдруг с одной такой шеи свесится — крестик! да, алюминиевый крестик на веревочке. Ты поражен и немного облегчен: среди них есть верующие, как трогательно; так ничего страшного не произойдет. Но именно этот „верующий“ вдруг загибает в крест и в веру (ругаются они отчасти по-русски) и сует два пальца тычком, рогатинкой, прямо тебе в глаза — не угрожая, а вот начиная сейчас выкалывать. В этом жесте „глаза выколю, падло!“ — вся философия их и вера! Если уж глаз твой они способны раздавить как слизняка — так что на тебе и при тебе они пощадят? Болтается крестик, ты смотришь еще не выдавленными глазами на этот дичайший маскарад и теряешь систему отсчета: кто из вас уже сошел с ума? кто еще сходит?»

Особенно доставалось «пятьдесят восьмой» от громил — уголовников, специализирующихся на насильственном завладении чужим имуществом. А попросту грабителей. Они обирали политзэков еще в начале этапа и на пересылках. Воров громилы не то чтобы боялись, но сторонились. Открытые стычки между ними встречались редко.

В 30-х годах в лагерях четко прослеживалась уголовная иерархия. В условиях свободы таковой не наблюдалось: блатной мир делился лишь на урок и оребурок. В лагерях же имелись паханы, подпаханники, шестерки, быки. Блатари занимали посты бригадиров и нарядчиков, ежедневно выгоняли «пятьдесят восьмую» на общие работы и выколачивали (нередко, в буквальном смысле) нужный трудовой показатель. Не работали только паханы. Они присматривали за общим порядком в лагере, отдыхая на нарах после игры в карты. Им исправно передавали водку и сигареты, а также продукты и вещи, изъятые у новоприбывших зэков. Следует отдать паханам должное: они прекратили беспредел, чинимый как уголовниками-душегубами, так и воровской братвой. В лагерях запретили бессистемный отъем личных денег и вещей у любого зэка независимо от его возраста и политического убеждения. Вместо этого вводился жесткий налог с денежных переводов, заработной платы, карточных игр и т. п.

Задокументировать хотя бы приблизительное рождение «воров в законе» никому не удалось. Блатная летопись также хранит молчание. Оперативные источники УГРО фиксировали это словосочетание, но значения ему не придавали. По крайней мере, в служебных отчетах и сводках о законниках не упоминали. Большинство криминалистов склонны считать, что воры в законе появились в начале 30-х годов и вышли из той когорты, которую принято называть паханами. Поступление в воровской орден ограничивалось и было связано с соблюдением ряда формальностей. Прежде всего, в воре ценились преданность воровской идее и уголовный опыт. Он должен обладать организаторскими способностями и не иметь «косяков» — компрометирующих данных. Со временем блатной закон изменялся, адаптировался к новым правовым нормам и политической ситуации. Но до 60-х годов его считали неприкосновенным. Нарушение воровского устава грозило не только изгнанием из ордена, но и смертью.