Коммандо - Артур Кварри

Беннет прибавил ход, и катер, отвалившись от стенки, двинулся к середине бухточки. Мотор тарахтел, выплевывая в вечернее небо хлопья пара. Волны покачивали «Утреннюю звезду», но Беннет не замечал этого. Он смотрел через стекло на здоровяка-негра. А тот, в свою очередь, пристально наблюдал за движением катера. Темная вода вспенивалась, оставляя за кормой «Звезды» белесую дорожку.

Достигнув середины бухты, Беннет лихо завертел рулевое колесо, поворачивая катер в открытое море. Дождавшись, когда «Звезда» ляжет на нужный курс, он закрепил штурвал и вышел на палубу…

…Негр подождал, пока катер отойдет достаточно далеко, и вытащил из кармана пиджака плоскую коробочку миниатюрного передатчика. Пальцы нащупали нужные тумблеры. Не отрывая взгляда от белого, все больше растворяющегося в сумерках пятна, он нажал сперва один тумблер, а когда на панели пульта зажегся зеленый огонек, — и другой.

Прямо на черном зеркале воды зацвел оранжево-белый цветок взрыва. А через секунду мощный грохот потряс порт. Там, где только что был катер, возник гигантский костер. Пламя быстро сожрало крашеные борта, добралось до баков, и еще один, на этот раз менее сильный, взрыв достиг причала.

В воздух взметнулись доски, обломки бортов, тлеющие головешки. Все это, смешиваясь с языками пламени, представляло невероятное зрелище.

Некоторое время негр наслаждался плодами своей работы, а затем, сунув передатчик в карман пиджака, широко зашагал к выходу из порта…

* * *

Двадцать четыре часа до…

Последние два дня Метрикса мучили дурные предчувствия. Он не был суеверен, но не отрицал того факта, что человек, в принципе, способен почувствовать опасность на какое-то время раньше, чем она обнаружится. Иногда это чувство испытывал и Метрикс. От того, насколько оно было сильным, Метрикс делал выводы относительно грозящей ему беды. Чаще всего, прогнозы оказывались верными, хотя случалось, что тревога бывала беспочвенной. Тем не менее Метрикс прислушивался к этому чувству и не жалел об этом.

Так вот, последние два дня его мучили очень дурные мысли. Он пытался анализировать ситуацию, стараясь выловить в себе ту самую зацепку, которая и порождала тревогу. Безрезультатно. Если мозг и имел какую-то информацию, касающуюся психологического состояния своего хозяина, то выдавать ее упорно отказывался. Как правило, в таких случаях Метрикс просто ждал, пока разум не трансформирует эти знания в более удобоваримую форму.

Но не теперь. В данной ситуации самым худшим было то, что Джон не мог найти вообще никаких поводов для тревоги. Все как всегда, ни хуже, ни лучше.

Дженни Метрикс, его двенадцатилетняя дочь, заметила состояние отца и всеми известными ей способами пыталась привести Джона в нормальное расположение духа. Арсенал методов, используемых ею для этой цели, имел широчайший спектр, начиная от неожиданного тыкания мороженым в физиономию Джона и заканчивая походом в кино на новую кинокомедию с Эдди Мерфи в главной роли. Однако ее отчаянные попытки справиться с тревогой отца потерпели полный провал. Если Джон и улыбался, то мысли его все равно оставались где-то далеко.

Утро третьего дня объяснило все. Началась оно, впрочем, так же, как и утро второго или первого. Короче говоря, Джон Метрикс проснулся в восемь утра в своей спальне и некоторое время лежал неподвижно, прислушиваясь к звукам шагов Дженни. Вот на кухне звякнула сковорода, зашипела льющаяся из крана вода. Метрикс еще несколько минут тупо разглядывал потолок, ощущая нахлынувшую волну беспокойства. Оно было гораздо сильнее того, что Джон испытывал на протяжении двух дней. Это могло означать только одно — опасность достаточно близка. Она где-то совсем рядом, затаилась и ждет момента, чтобы вцепиться ему в хребет. Внизу нудно принялся бормотать чайник. Хлопнула дверца холодильника. Дженни начала готовить свои умопомрачительные бутерброды. С этими кулинарными изысками дело вообще обстояло довольно сложно. Каждый раз, съедая на завтрак очередной «шедевр» буйной фантазии дочери, Джон пытался добиться от нее, что же именно ему довелось употребить в пищу. Но во всем, что касалось готовки, Дженни стояла насмерть и секретов не выдавала. Как правило, отец несколько дней мучился этим вопросом, время от времени вновь пытаясь выудить у дочери рецепт ее очередного блюда, но все его уговоры пропадали зря, оказываясь не более чем простым сотрясением воздуха. В итоге, путем сложных умозаключений и тщательного обследования холодильника, Джону удавалось получить представление об основных ингредиентах бутербродов, волосы у него вставали дыбом, а на следующее утро Дженни подавала ему очередную горячую «загадку», в которой умудрялась совместить, казалось бы, абсолютно несовместимое.

Судя по звону посуды и ароматам, доносящимся с первого этажа, в кухне готовилось нечто, лежащее за гранью понимания Джона.

Метрикс потянулся, чувствуя, как хрустят суставы, и не без некоторого удовольствия ощутил силу собственных мышц. У него, действительно, была отличная фигура. Тугие узлы мускулов бугрились на руках, спине, груди. Форме ног могли бы позавидовать лучшие атлеты мира. Рост Джона составлял метр девяносто восемь, что являлось одновременно и недостатком, и достоинством. При желании, Метрикс мог бы без труда завоевать «Мистер Вселенная», но людям его профессии строго запрещалось афишировать себя. Для соседей и чиновников Джон Метрикс был Биллом Тайсоном, сорокачетырехлетним лесорубом из Канады. Молчаливым замкнутым вдовцом. Никто не знал о жизни Джона правды, кроме Дженни, генерала Френклина Керби — прямого начальника Метрикса — да троих ребят из его отделения.

Вот, собственно, и все.

Потянувшись, Джон хрустнул суставами и одним сильным рывком вытолкнул тело из теплых объятий постели. Проделав несколько энергичных движений, он подхватил полотенце и направился в ванную.

Проходя по балкончику второго этажа, Джон громогласно возвестил о своем пробуждении:

— Привет, Дженни! Доброе утро!

— Доброе утро, папа, — отозвалась из кухни дочь.

Один из недостатков Метрикса заключался в том, что вел он себя либо абсолютно бесшумно, либо — если в этом не было необходимости двигался словно медведь-гризли, прорывающийся сквозь бурелом канадских лесов. Но тогда-то уж Джон становился шумным настолько, насколько это вообще возможно. В таких случаях Метрикс разговаривал исключительно командным тоном, будто и не здоровался вовсе, а отдавал распоряжения целому батальону «коммандос».

Приняв контрастный душ, отфыркиваясь с явным удовольствием, Джон вытерся огромным махровым полотенцем и побрел обратно в комнату. На то, чтобы одеться, у него ушло не больше нескольких минут. По армейской привычке, летом он носил практически всегда одинаковую одежду, которая состояла из светлых теннисок и легких свободных брюк военного фасона. Джон считал подобный стиль наиболее удобным и подходящим для всех случаев жизни. Обувь Метрикс предпочитал легкую. Самое лучшее, если это были теннисные туфли — Джон недолюбливал высокие «джамп-бутсы», поскольку считал, что нога должна чувствовать почву. Тогда не подвернешь стопу и не проворонишь противопехотную мину-«лягушку».

Джон и сегодня не думал изменять своей привычке. Светло-синяя тенниска, темно-синие, почти черные, брюки и белые туфли, вот в таком виде Джон Метрикс спустился к завтраку.

Первое, что он увидел, было пурпурное бумажное сердечко, на котором неровным детским почерком Дженни старательно выведено: «Я люблю тебя, папа». Сердечко висело на дверце холодильника, пришпиленное магнитным зажимом в виде развеселого глуповатого Плуто.

— Я тоже тебя люблю! — крикнул Джон, улыбаясь.

На столе уже стояли тарелки, лежали вилки и горкой на блюде — румяные тосты. В специальных чашечках возвышались остроконечные яйца. Масло, покрытое мелкими капельками влаги, дожидалось в фаянсовой масленке со стеклянной крышечкой. Горячий кофейник еще выпускал из узкого носика струйки пара.

Метрикс устроился на стуле напротив окна и вздохнул, сглотнув слюну. Желудок уже давал понять Джону, что неплохо было бы и позавтракать, но Джон никогда не приступил бы к еде без дочери. Неписанный закон семьи Метриксов.

Дженни появилась на пороге маленькой столовой, гордо неся перед собой две накрытые салфетками тарелки.

— А вот и бутерброды, — сообщила она.

— Потрясающий аромат, — заявил Джон вполне искренне. Запах, коснувшийся его ноздрей, был очень знакомым, но в то же время к нему примешивались какие-то посторонние примеси.

«Похоже, сыр, — подумал Джон, — хотя… нет, пожалуй, все-таки сыр. Впрочем, я поостерегся бы поставить на это десятку».

Дженни торжественно поставила тарелки на стол и, словно известный трюкач, с хитрой гримаской сдернула салфетки.