Екатерина Ивановна - Леонид Андреев

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Все ловко, коллега. Вы юрист?

Ф о м и н. Юрист.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Все ловко, коллега. А знаешь, Алексей, вино-то крепкое: я, кажется, немного опьянел, голова кружится, и мальчики кровавые в глазах. Были при Годунове часы? Глупый вопрос, но ты не удивляйся: я смотрю на циферблат, и сегодня он совершенно особенный, живой и смотрит. Эх, нервы! У вас есть нервы, коллега?

Ф о м и н (улыбаясь). Как вам сказать? Пока еще не было случая себя испытать, но, думаю, что у меня нервы, как и у всех людей.

А л е к с е й. Он, Горя, спортсмен, как и я.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Выжимаете?

А л е к с е й. Да. И фехтует, и бокс, и на лыжах ходит. Мы как раз сегодня обсуждали план одной прогулки на лыжах… Эх, Горюшка, присоединился бы ты к нам.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Стар.

А л е к с е й. Глупости. Ты бы только раз воздухом розным дыхнул по-настоящему, так у тебя в мозгах такое просветление бы наступило – верно, Фомин?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Стар. Пойди, Алеша, посмотри – уехали ли дети?

А л е к с е й. Сейчас, Горюшка.

Уходит. Неловкое молчание.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А стрелять вы также умеете?

Ф о м и н. Нет.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Стрелять надо уметь. Неудачный выстрел – даже в себя, даже в друга или любовницу – оставляет чувство стыда.

Ф о м и н. Я этого не понимаю. Почему же чувство стыда? – не всегда хорошо убить человека. И, как я слыхал, многие самоубийцы, оставшиеся в живых, потом благодарили судьбу за то, что плохо стреляли.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? И я этого не понимаю. Но стыд есть, есть, коллега, стыд, это факт.

Ф о м и н. А может быть, и совсем не надо стрелять?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А зачем же тогда делают револьверы?

Оба смеются.

Ф о м и н. Вы это в Думе скажите, Георгий Дмитриевич.

Входит Алексей.

А л е к с е й. Я маму уложил, она едва на ногах держится. Обещал ей беречь и охранять тебя, Горя. Только ты уж постарайся оправдать доверие.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Уехали?

А л е к с е й. Да.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. И в детской пусто?

А л е к с е й. Ну, а как же быть, конечно, пусто… Так вот, Фомин, на лыжах, значит, послезавтра…

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусто? Что это значит, Алексей: в детских пусто?

А л е к с е й. Ну, оставь, Горя.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Что это значит, Алексей? Я хочу пойти посмотреть, что это значит.

А л е к с е й. Горя!

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусти, тебе говорю. Руки прочь! – как ты смеешь мешать. И что это вы, господа, воображаете, кто вам дал право здесь распоряжаться? Этот дом мой, слышишь? И детские пустые – мои, и вот это пустое (бьет себя в грудь) — мое. А, мама! Ты это откуда? Что это ты тащишь? Смотрите, она что-то тащит.

Вера Игнатьевна несет постельные принадлежности.

В е р а И г н а т ь е в н а. Я и забыла, Горюшка, постель тебе в кабинете приготовить.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. В кабинете?

В е р а И г н а т ь е в н а. Ложусь, а тут вдруг вспомнила… а как же постель-то? Саша-то с Екатериной Ивановной поехала, одна, говорит, боится ехать… (Проходит в кабинет.)

А л е к с е й. Хочешь, я с тобою лягу, Горя?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не хочу. А где дети? Вы, коллега, напрасно смотрите на меня такими безумными глазами, глазами испуганной газели, – я шучу: я прекрасно знаю, что дети уехали, и слышал звонок.

В передней звонок.

И меня только удивляет братец мой, Алексей Дмитрич, спортсмен: он никак не может понять, что это значит, когда в детских пусто. Он никак не может понять, что это значит, когда в спальне пусто, когда в доме пусто, когда в мире…

А л е к с е й (шепотом). Пойдите откройте, Фомин.

Фомин уходит.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Прошу не шептаться! Я тебе говорю, Алексей: ты, кажется, забыл, что ты мой брат.

А л е к с е й. Помню, Горя, помню.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А если помнишь, Алексей… А если помнишь, то убей ты меня, Алеша, – ты не промахнешься, как я: три раза стрелял и разбил только тарелку (смеется). Понимаешь, как это остроумно, и ведь это же символ: только тарелку.

Входит К о р о м ы с л о в, и за ним Фомин.

К о р о м ы с л о в. Здравствуй, Георгий.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Здравствуй, Павел. Приехал?

К о р о м ы с л о в. Приехал. Ты это что?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тарелки бил.

К о р о м ы с л о в. Тарелки бьешь, а коньяк у вас есть? Нету? Чего ж ты мне не сказал, Алексей, я б привез. А вино какое? – нет, это не годится. Что, брат, раскис? (Целует Георгия Дмитриевича в лоб.) Ого, а лоб-то у тебя горячий.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Паша! Я… (Всхлипывает и целует руку у Коромыслова).

К о р о м ы с л о в. Так. Нехорошо тебе, Горя?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Я хочу… Я хочу поцеловать человеческую руку. Ведь есть еще люди, Павел?

К о р о м ы с л о в. Есть, Горя, есть. Екатерина Ивановна уехала?

А л е к с е й. Да, уехала. И детей увезла.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Он не пускает меня в детскую. Я хочу видеть пустую детскую…

К о р о м ы с л о в. Твой брат строгий, я его знаю. Ну, а я пущу тебя, куда хочешь, и даже сам с тобою пойду. Значит, в доме пусто и можно скандалить, сколько угодно – это хорошо. Я люблю, когда в доме пусто… Ах, это вы, Вера Игнатьевна. Здравствуйте! Как же это у вас коньяку нет, Вера Игнатьевна! Живете полным домом, а коньяку нет! (Отходит с нею, что-то тихо ей говоря.)

А л е к с е й. Тебе холодно, брат?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. Павел, куда ты ушел? Павел!

К о р о м ы с л о в. Я здесь. Вот что, милый друг: деньги у тебя есть? – у меня ничего.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это есть.

К о р о м ы с л о в. Ну и прекрасно. Значит, сейчас едем. И вы, коллеги, с нами.

А л е к с е й. Куда?

К о р о м ы с л о в. Туда, где светло, где пьяно и просторно. Разве сейчас можно оставаться в таком доме!

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, да, едем. Спасибо тебе, Павел (смеется). Неужели сейчас есть место, где светло и где люди – о, проклятый дом!

К о р о м ы с л о в. Есть такие места, Горя, и, к счастью, не одно.

А л е к с е й. Постойте, Павел Алексеич, а мама? Она останется одна?

К о р о м ы с л о в. А мама останется одна, такое ее дело, Алеша. Всем женщинам доказываю, что не нужно рожать, а они рожают, ну и сами виноваты. Идем, Горя.

В е р а И г н а т ь е в н а (издалека, всхлипнув). Верно, Павел Алексеич, виновата!

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (упираясь). Я сперва хочу в детскую.

К о р о м ы с л о в. В детскую так в детскую. Господа, в детскую!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошло полгода. Екатерина Ивановна с детьми приехала на лето в имение к матери в Орловской губернии. Стоят жаркие и погожие дни начала июня. Сцена изображает большую бревенчатую комнату с дорогой мебелью, картинами и цветами; стены и полы некрашеные. В трехстворчатую стеклянную дверь, теперь совершенно открытую, видна большая терраса с обеденным, крытым цветной скатертью столом. Также много цветов, видимо, из собственной оранжереи. За перилами террасы налево – гуща зелени: старых кленов и дубов, потемневших от годов берез; посредине и вправо, вплоть до одинокого старого дуба, – широкая просека с четкими золотыми далями. Время к вечеру. На террасе у стола сидит М е н т и к о в, небольшого роста человек с мелкими чертами лица и тщательной прической, и кушает молоко с сухариками; цветным носовым платком смахивает крошки с щегольского, полосатой фланели костюма. Из сада по ступенькам всходит Т а т ь я н а А н д р е е в н а, мать, высокая женщина, строгого и решительного облика, и за нею младшая дочь, Лизочка, красивая и крепкая девушка-подросток со сросшимися бровями. Идет она с видом упорного, но несколько нарочитого и веселого каприза, шагает и останавливается вслед матери и тянет душу низким капризным голосом: «Мама! а мама! – я поеду». При появлении Татьяны Андреевны Ментиков встает.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Вы это что?

М е н т и к о в. Кушаю молоко, Татьяна Андреевна.

Л и з а. Мама, а мама! Я поеду.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Отстань. А разве вы не обедали сегодня?

М е н т и к о в. Благодарю вас, Татьяна Андреевна, я обедал. Но при городских условиях жизни мое здоровье расшаталось, и доктор велел…

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. А, расшаталось!.. Свежее ли хоть молоко-то вам дали?

М е н т и к о в. Вполне.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Что вполне? Ах, да отстань же ты, Лиза, ты мне, ей-Богу, надоела! Не дергай за платье.

Л и з а. Ментиков, хоть вы заступитесь за меня.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Да уж, нашли себе доченьки заступника, сам Бог послал! Отстань, тебе говорю. А вот вы бы, миленький, раз здоровье расшаталось, побольше бы гуляли да на воздухе работали бы, а не… А где Катя?

М е н т и к о в. Екатерина Ивановна, кажется, к себе в комнату пошли. Мы хотели в крокет играть, но так жарко…