Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что это за одежда? Может быть, вы — пастух, раз валяется кнут? Но я выросла среди пастухов — это другие люди.
— А я почему-то думаю, — тоскливо сказала Елена, — что людей здесь нет и не будет…
— Разумно! — подхватил этот кто-то и принялся вытирать нелепые, чрезмерно большие, распухшие, какие-то розово-желтые до прозрачности, как будто избитые, мокрые кисти рук об обшлага своей грязной куртки. — Очень разумное замечание! Одежды моей, — продолжал этот кто-то, — мы пока касаться не будем — об этом потом, трава вас ждет впереди, что же относительно человека: разумно! Здесь нет такого понятия и не будет, и даже слова такого нет, так что можете это слово сразу забыть, оно ни к чему. — Он поднял с настила, скрутил и пристроил себе на плечи черный, лоснящийся бич с крекером на конце и холщовую, раздутую сумку, явно чем-то набитую, и натянул еще глубже фуражку с непонятной эмблемой. Все движения этого непонятно кого с точки зрения коров были нечеткие, замедленные, плавающие, заторможенные, что, впрочем, лишь помогало той заинтересованности, с которой коровы наблюдали и изучали странный объект. — Видом своим, — продолжали слышать коровы, — я, конечно, напоминаю вам это бессмысленное понятие, которое здесь именуется совсем по-другому, но в каком же обличье мне появиться впервые перед такими, как вы, — неопытными, пугливыми телками первого круга? В каком? Так что внешний мой вид — только для вида, чтобы не смущать вас истинным своим видом, который на самом-то деле у меня совершенно другой, но недоступный пока что для вашего примитивного телячьего восприятия и разума. Правда, разум ваш с течением столбов будет меняться на более понятливый, и поэтому даю вам сразу совет: вам достаточно только слышать меня, особенно и не видя — в этом нет и особой нужды.
Проговорив свою речь, этот кто-то подошел, неуклюже, раскачиваясь и шаркая сапогами, к столбу на дороге, поправил слегка перекошенную табличку с номером два и повернулся к коровам, которые, после таких высокопарных и не совсем понятных высказываний, снова впали в пустое жевательное раздумье. У некоторых даже потекли длинные слюни, другие закрыли и открыли глаза, хлопнув ими, как куклы, третьи завертели тощенькими хвостами, выражая этим свое телячье недоумие.
— Что происходит и кто это перед нами? — спрашивают вас ваши неразвитые мозги, которые допускают существование лишь яви, воображения и сна и ничего другого больше предположить не могут, даже не подозревая о категориях, существующих вне вашего примитивного телячьего взгляда. И поэтому, не углубляясь в глубины, поскольку все еще впереди и место для этого будет достаточно, для простоты и хоть какой-то степени ясности отвечу вам так: я — обыкновенный погонщик, то есть тот, кто ведет, гонит стадо и заботится о коровах, охраняя их от всяческих неприятностей, то есть пастух, — так и можете ко мне обращаться. Вы же — коровы, а точнее, молодые коровы, бестолковые телки, и Пастух я для вас с буквы большой, что, впрочем, не дает никаких оснований относиться ко мне как к пастырю… Все вы, по сути своей, не нуждаетесь в пастыре, потому что в каждой из вас есть собственный направляющий смысл, и по дороге, которая перед вами, вы бы могли передвигаться одни, если бы не наивность вашего телячьего состояния и отсутствие опыта, без которого вы можете попасть в разные западни, поддаться пагубным искушениям и, самое главное, не понять очевидного или же не принять окружающей вас теперь вечной реальности.
Коровы после услышанного даже перестали жевать и причмокивать, слюни у них так и повисли.
— Что же вы онемели? — спросил назвавшийся Пастухом.
— Язык у вас слишком серьезный и какой-то высокопарный, — ответила смелая Джумагуль. — Такой, как будто читаешь книгу, а когда книгу читаешь, то хочется помолчать.
— Да, все как-то очень замысловато, — согласилась Елена.
— «Высокопарный язык», «замысловато»… Ишь ты, коровы! — воскликнул, как будто разволновавшись, назвавшийся Пастухом, и лицо его, если это можно было назвать лицом, несколько покраснело. И продолжал уже более спокойно: — Сравнение, впрочем, удачное, в каком-то смысле вам, может быть, и предстоит чтение книги, хотя корова и книга — понятия несовместимые. Но для начала можно считать и так. Высокопарность же моих объяснений исходит от торжественности момента вашего появления здесь, замысловатость же кажущаяся объясняется тем, что в головах у вас отсутствуют сведения об истинном положении вещей, которое вас окружает, и все, что вы знаете или способны предположить, не имеет никакого отношения к этому самому положению вещей. К тому же условные звуки, которыми мы пока что обмениваемся, нельзя назвать вашим или моим языком, поскольку истинный коровий язык — мычание: на нем, научившись, вы и будете изъясняться в дальнейшем.
Все телки усиленно засопели, стараясь хоть что-то понять, потом замычали, сами не зная что и на разные голоса, пытаясь выразить коровье свое отношение к услышанному, и только Елена довольно разумно спросила:
— И что же за такая реальность нас теперь окружает? Что это за положение вещей, в котором нет места солнцу и человеку?
— Да, и что это за дорога? — добавила Джумагуль. — И почему мы должны идти по ней, причем непонятно куда?
4. Новое пространство
— Насчет реальности, дороги и человека пока отложим, — ответил назвавшийся Пастухом. — Понять все это вам предстоит впереди. Но чтобы начать с чего-то — а я должен с чего-то начать — сообщу вам первое и самое важное — как раз про положение вещей: земли здесь нет и не будет, а есть так называемая поверхность. Неба тоже не будет, есть — свод. Это не подлежит вопросам и обсуждению и должно быть воспринято как изначальная истина реального существования вас как сущностей на поверхности и под сводом. Далее о солнце, которого нет, но которое по вашему нереальному пониманию вещей должно быть где-то неподалеку, поскольку вокруг светло… Но нет! Как такового солнца здесь нет! Поэтому нет и теней, а день и ночь, поскольку закатов и восходов здесь не бывает, именуются свет и тьма, они сменяют друг друга поочередно, с непредсказуемым интервалом, который невозможно предугадать. Добавлю сразу, что в том ошибочном восприятии мира, в котором
- Четыре четверти - Мара Винтер - Контркультура / Русская классическая проза
- Сам ты корова - Рудольф Ольшевский - Русская классическая проза
- Поступок - Юрий Евгеньевич Головин - Русская классическая проза
- Город Баранов - Николай Наседкин - Русская классическая проза
- Туалет Торжество ультракоммунизма - Александр Шленский - Русская классическая проза
- Быльки - Андрей Евгеньевич Скиба - Русская классическая проза
- Байки - Андрей Евгеньевич Скиба - Русская классическая проза
- Русский вопрос - Константин Симонов - Русская классическая проза
- Дорога в Нерюнгри - Владимир Евгеньевич Псарев - Русская классическая проза
- Гуманитарный бум - Леонид Евгеньевич Бежин - Советская классическая проза / Русская классическая проза