Пятый угол - Леонид Мендельсон

- Послушайте, Наум Григорьевич, вы слишком быстро двигаетесь вперед! — засмеялась Людмила Григорьевна. — В лучшем случае — это темперамент, а в худшем.

- Давайте не будем анализировать далее. Тем более, что вы уже близки к истине.

- Он, конечно, большой шутник, этот ваш советчик, но, как говорится, пути Господни неисповедимы.

Самолет прорывал густые низкие тучи, и его ощутимо трясло. По опыту Наум знал, что посадка в таких условиях всегда сложна и для пилотов, и для пассажиров. Чувствовалось, что машина круто идет вниз и вдруг, вынырнув из толщи рваных облаков, в каких-то ста метрах от земли, сделала левый разворот и пошла на посадку. От такого быстрого снижения заложило уши, а болезненная реакция Людмилы Григорьевны была написана на лице.

Проход между креслами практически освободился от пассажиров, когда они оделись и одними из последних покинули салон; Наум открыл зонтик и, прикрываясь от порывистого ветра с дождем, пошли под руку к автобусу, уже наполненному нетерпеливо ожидавшими отправления людьми. «Со стороны, наверное, мы смотримся как люди хорошо знакомые или даже близкие» — подумал Наум. Сейчас он жалел, что познакомивший их полет уже закончился, и через несколько минут они разъедутся. Слишком уж тонкая, а, может быть, иллюзорная нить протянулась между ними, чтобы быть уверенным в следующей встрече.

Пройдя таможенные процедуры, получив багаж и выйдя в вестибюль, они сразу же вышли на мужчину, держащего маленький плакат с фамилией Людмилы Григорьевны. Она повернулась к Науму, протянула руку и сказала:

- Если будет желание — позвоните.

- Обязательно, сестренка, — ответил он, прикрыв ее ладонь своими двумя.

Несколько минут Наум ходил между встречающими в надежде увидеть плакат со своим именем или заинтересованное лицо. Оставалось только ждать, но, когда он отошел к стенке зала, шаркающей походкой подошел молодой человек экзотической наружности; таких в Москве называют панками или рокерами — Наум мало разбирался в тонкостях этих молодежных движений. Не переставая жевать резинку, парень сказал что-то на воркующем наречии, но, мало что понявший Наум, попросил вытащить жвачку изо рта и повторить сказанное. С ничего не выражающим лицом юноша, поискав глазами урну и не найдя ее, прилепил резинку к высокому ботинку и вытащил из-за пазухи порядком помятую бумажку с надписью «Наум Вольский».

- А ты кто? — спросил Наум.

- Зовите меня Боб. Хотя, как говорит мамочка, культурнее говорить Роберт.

- Как я уже догадался, ты мой родственник?

- Угу. Папа объяснил мне, что вы — сын его единственного брата.

- Точно. Ты приехал один?

- Угу. У нас в семье все любят работать, а я, к общему согласию, бездельник.

- Ясно, Боб. Так мы можем ехать в Лондон, к Давиду?

- Нет, мы поедем по направлению на Оксфорд. Сейчас живем там.

На стоянке их ждал «Ровер». Боб так рванул с места, что прижатый к спинке сидения Наум только и мог, что поинтересоваться:

- Мы предполагаем ехать или лететь? — В окне мелькнул указатель дороги М40 и надпись «Оксфорд-Бирмингем». — Сколько километров до цели? — спросил Наум, как автомобилист памятуя об одном из нелюбимых для водителя вопросов касательно времени в пути.

- Около двадцати пяти километров до Лондона, затем, не заезжая в город, около ста до Оксфорда и еще четырнадцать — на север, до нашего домика.

Серый день незаметно перешел в ранние сумерки; непрекращающийся дождь и фонтаны брызг от попутных и встречных машин заливали стекла. «Английский вариант душа Шарко, — подумал Наум, — хотя английского в нем не больше, чем подмосковного». Роберт изредка нарушал тишину короткими репликами, смысл которых, как ни пытался Наум, уловить было трудно. Он старательно вслушивался в английский своего кузена: в нем явно сквозил надуманный акцент, родственный, вероятно, жаргону российских панков. К месту вспомнился «Пигмалион» и мнение профессора Хиггинса о влиянии социального положения на произношение: не хочется верить в равенство между кокни Элиз Дулитл и Робертом. Как-то раз, обсуждая этот спектакль с коллегами, он услышал интересную информацию от человека, несколько раз побывавшего в Англии: в стране не существует общенационального произношения; снобизм беспределен, и два коренных британца могут не понять или не захотеть понять друг друга! Даже у королевской семьи существует собственный диалект — разновидность небрежного аристократического произношения. Интересно, как они поймут друг друга — он и его родственники?.. Дремота опустилась мягко и незаметно; проснулся Наум от резкого торможения и довольно грубой реплики Роберта, очевидно в адрес какого-то автомобилиста:

— … шляются всякие к Черчиллю! Мы почти дома. — Машина подъехала к обширному участку, огороженному забором, с воротами, делающими честь любому мастеру чугунного литья. — Это — наша база. Папа называет ее «Одесса».

ГЛАВА 4

Как обычно, первая ночь в чужой постели прошла в дремотном полусне. В дополнение к длительному и трудному прошедшему дню это обусловило, как последнее время выражается отец, среднехреновое самочувствие: тяжелая голова, онемение спины и поясницы; привычная утренняя бодрость не ощущалась. Хотелось полежать в теплой постели с закрытыми глазами, тем более, что огонь в камине потух, и в комнате было достаточно прохладно.

Можно позволить себе полчаса расслабленности. Итак, он уже у цели, в доме легендарного в их семье дяди, хотя встреча с самим Давидом вечером не состоялась. В холле его приветствовала хозяйка дома — миссис Мерин — и извинилась, что муж не в состоянии принять любимого племянника по причине плохого самочувствия: он только что выпил лекарства, и доктор не разрешил вставать до утра. Слуга проводил гостя в комнату на втором этаже, где уже горел камин, пахло теплом и уютом.

— Мистер, завтрак в восемь часов утра, обед в два пополудни и ужин в восемь часов вечера. Меня зовут Джон, и я к вашим услугам.

Комната обставлена современной мебелью: широкая кровать с двумя тумбочками и настольными лампами, кресло, шкаф, секретер, телевизор. Со всем этим контрастировал камин из красного кирпича, обрамленный цветными глазурными плитками и огражденный тяжелой чугунной решеткой. Справа и слева от него — крупно и мелко наколотые дрова. Две внутренние двери ведут в туалет и ванную комнату; все выполнено удобно и со вкусом.

Ужин был сервирован на четыре персоны. Миссис Мерин представила дочь Беверли, муж которой — Ким — задержался на работе в Лондоне. Беседа за столом велась в вежливо-холодных тонах: как прошел полет, погода здесь и в Москве, бывал ли он уже в Англии, и никаких личных вопросов.

Получив разрешение на звонок в Москву, Наум поднялся в комнату, подбросил несколько поленьев в камин и уселся в мягкое и удобное кресло. Что он должен был сообщить по телефону на нетерпеливый вопрос отца: «Ну, как»? Встретили конечно, все хорошо, Давида еще не видел — слегка приболел и рано лег спать. А на самом деле? Такое ощущение, что попал в гостиницу: уютно, вежливое обращение, стандартные фразы и — не более. В карих холодных глазах супруги Давида меньше участия, чем у хозяйки отеля. Что это? Легендарная английская чопорность, настороженное внимание к родственнику из далекой и «дикой» страны или тактика поведения?

«Но! Без поспешных выводов. Все это было вчера, а сейчас пора вставать — грядет новый день». Наум рывком встал с постели, сознавая, что только таким способом можно заставить себя покинуть теплое одеяло.

Во время молчаливого завтрака втроем, — Беверли рано утром уехала в Лондон, — он вспомнил меткое замечание Андре Моруа: «В Англии никто не поставит вам в вину упорное молчание. Попробуйте годика три здесь не открывать рта — тогда, возможно, вас назовут приятным собеседником».

Роберт, похоже, спал в своем «скафандре»; миссис Мерин строго одета и подтянута, но под глазами — мешки, как от бессонной ночи. Болезнь Давида или что-нибудь другое?

- Мистер Наум, — сказала она, вставая из-за стола после завтрака, — Давид просит навестить его в кабинете. Джон пригласит вас.

Точно в девять часов слуга провел его в кабинет. Возле окна, в глубоком кресле, поставив укрытые пледом ноги на низкую скамейку, сидел крупный мужчина: «львиная голова» с копной кудрявых, седых, давно не стриженых волос, на которых непонятно каким способом удерживалась маленькая кипа; лицо нездорового цвета, с отвисшими щеками, большие, выразительные, но уже подернутые старческой поволокой глаза.

- Подойди, сынок, — на русском языке с сильным акцентом сказал Давид.

По тому, как тот поднял обе руки, Наум понял, что старик хочет обнять его.

- Извини, что не встаю. — Давид перешел на английский язык: — Что-то я совсем ослаб. Возьми стул и сядь возле меня. — Глаза его медленно наполнялись слезами, но они не стекали по щекам, а заполняли покрывающие все лицо глубокие морщины. — Как устроился, сынок? Тебе удобно?