Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко

Услуга, которой тесть Ягужинского обеспечил триумф противнику, внешне не выглядела впечатляющей. Гавриила Ивановича ни в чем не ограничивали. Он имел право сколько угодно агитировать за Петра Алексеевича, кричать и браниться в адрес сподвижников Екатерины (это, вероятно, даже поощрялось). Но когда Феофан Прокопович попросит участников совещания подтвердить реальность беседы Петра I с шестью светскими и духовными особами накануне Персидского похода, сиятельный «резидент» обязан был назвать себя свидетелем того принципиального разговора.

* * *

В шестом часу вечера 26 января «Его Императорскаго Величества… святили маслом», то есть «святым елеем помазали». За окнами сгущались сумерки. Царица, то плача, то стеная, безотлучно сидела у постели государя. Рядом стояли священники, готовые прочитать отходную молитву или причастить царя. В соседних покоях устраивались на ночлег сенаторы, главы коллегий и канцелярий, генералитет и придворные высшего ранга. К тому моменту первый раунд политической борьбы завершился с заметным преимуществом сторонников Екатерины. Во-первых, им удалось убедить в своей лояльности оппонентов, и те не посчитали нужным как-либо подстраховаться. Во-вторых, Меншиков с Толстым успели до начала агонии императора сформировать труппу из шести «актеров», которым вскоре придется разыграть короткую, но очень важную интермедию. От искренности исполнения зависел успех всего предприятия. Главную роль поручили Г. И. Головкину. Еще три светских персонажа нашлись в собственных рядах или среди тех, кто держался подальше от конкурирующих партий. Перевоплотиться в двух архипастырей – мнимых собеседников монарха – любезно согласились епископ Псковский Феофан Прокопович и епископ Тверской Феофилакт Лопатинский.

Таким образом, к исходу первого дня все заинтересованные лица приготовились ко второму акту драмы. Однако обе коалиции слишком рано поспешили вывести за скобки Петра Великого. Царь едва не спутал размежевавшимся «птенцам» все карты в ночь со вторника на среду. Под утро 27 января температура, которая с полудня 26-го числа была не очень высокой и позволяла императору общаться с соратниками (с Ф. М. Апраксиным, например) и отдавать распоряжения, внезапно подскочила, и Петр впал в беспамятство. В бреду он поднялся с кровати и шагнул к окнам, дабы то ли открыть, то ли поплотнее затворить створки. Обморок прервал движение.

Очнувшись, государь вдруг потребовал принести перо и бумагу. У тех, кто оказался в тот миг в Конторке или поблизости, екнуло сердце. Не дай бог, напишет завещание и нарушит хрупкое равновесие! Затрепетали все – и поклонники великого князя, и активисты екатерининской группы. Но просьбу уважили. Дрожащей рукой Петр начертал буквы. Никто фразу не разобрал, и, скорее всего, в каракулях не читался даже намек на тестамент, ибо о них быстро забыли. Это спустя годы Бассевич придумает красивую формулу («Отдайте все…») и добавит: Анне Петровне. А на рассвете 27 января 1725 года фантазия у немца еще не разгулялась: судя по всему, он лишь посетовал австрийскому дипломату Гогенгольцу на неудачную попытку царя «в двух словах… письменно» обозначить имя преемника. О том, кого конкретно обидела Фортуна, речь не шла. Голштинский министр, разумеется, мечтал послужить императрице Анне, а не Екатерине. Что ж, не судьба. Император о старшей дочери, как выяснилось, и не помышлял. Во всяком случае, ни знаком, ни жестом не попробовал донести до окружающих последнюю волю. Силы и время для этого у него еще оставались{7}.

Только в два часа пополудни 27 января «государь весьма оскудевать и к кончине приближаться начал». К нему сразу же впустили попрощаться родных, друзей, подчиненных. Сим удобным поводом не преминули воспользоваться сподвижники Екатерины. В веренице скорбящих к постели императора подошли с десяток гвардии штаб-офицеров. Отдав дань Отцу Отечества, гвардейцы, ведомые старшим командиром – Преображенским подполковником А. Д. Меншиковым, отправились выразить сочувствие подруге жизни великого человека (та на период церемонии прощания, похоже, вышла из Конторки в соседние комнаты). А царица не ограничилась благодарностью за визит вежливости. Она напомнила гостям, «что… сделала для них, как заботилась об них во время походов, и что… ожидает, что они» не покинут госпожу «в несчастии».

Офицеры, воодушевленные яркой речью, тут же присягнули ей на верность и поклялись добиться провозглашения императрицей. Далее подполковник Меншиков проинструктировал подопечных, как действовать на расширенном заседании Сената: погромче кричать, похлеще браниться, почаще угрожать, в общем, создавать нервозную атмосферу в зале. Тогда же или позднее императрица повелела заместителю Данилыча, подполковнику И. И. Бутурлину, и дежурному по Преображенскому полку майору А. И. Ушакову после смерти мужа под барабанную дробь привести из казарм к Зимнему дворцу сводную роту преображенцев{8}.

На этом второй акт и подготовка в целом к центральному событию закончились. Все приказы были отданы, роли – распределены, реплики – заучены. Партия великого князя уже более суток пассивно ожидала часа «X». Их антагонисты лишь теперь получили возможность чуть-чуть расслабиться в течение ближайшей последней для Петра Великого ночи с 27 на 28 января.

* * *

Простившись с семьей и соратниками, император четырнадцать часов пролежал в забытьи, не произнося ни слова. «Безпрестанно стонал и руку правою… на сторону метал». Левую давно разбил паралич. Он успел еще раз причаститься, прежде чем в четвертом часу ночи 28 января «оледеневать почал». Феофилакт Лопатинский, наклонившись к уху царя, принялся читать «благочестивые увещания» и обычные молитвы. В пятом часу стоны прекратились, затем пресеклось дыхание… Очень долго все стояли, будто завороженные, в глубокой тишине. Но вот в пять часов с четвертью врачи констатировали смерть, и комнату пронзил страшный возглас потерявшей сознание царицы. Всхлипывая и утирая слезы с глаз, сановники вышли из Конторки в приемный покой, откуда не спеша поплелись, очевидно, в Наугольную палату второго этажа с видом на Неву и прачечные корпуса через канал.

Обер-гофмейстер Матвей Дмитриевич Олсуфьев в то утро не вытерпел, забежал в дом Дворцовой канцелярии (смежный с востока с Зимним дворцом) и продиктовал дежурному секретарю, записавшему в журнал протоколов: «Против 28 числа пополуночи в первой четверти 6 часа по воле Всемогущаго Господа Бога всепресветлейший, державнейший Петр Великий император и самодержец всероссийский, Отец Отечествия, государь всемилостивейший чрез двенатцатидневную жестокую болезнь от сего временнаго в вечное блаженство отиде. О сем приказал записать обер-гофмейстер господин Алсуфьев»{9}.

Пока царица рыдала у тела почившего мужа, неподалеку от Конторки, в просторном зале постепенно собрались члены правительства и генералитет Российской империи. Сенаторы – А. Д. Меншиков, Ф. М. Апраксин, А. И. Репнин, П. А. Толстой, Г. И. Головкин, Я. В. Брюс, И. А. Мусин-Пушкин, В. Л. Долгоруков, Д. М. Голицын – уселись за стол. Возле них разместились главы коллегий, канцелярий, несколько иерархов церкви, герцог Голштинский со свитой. В углу на стульях расположились генералы, в том числе и гвардии подполковник (армии бригадир) И. И. Бутурлин, гвардии майоры (армии полковники) А. И. Ушаков, Г. Д. Юсупов, И. И. Дмитриев-Мамонов, И. М. Лихарев, возможно (если не уезжали из Петербурга), М. А. Матюшкин, С. А. Салтыков, В. Д. Корчмин и М. Я. Волков. По-видимому, прежде чем пройти в зал, Ушаков по приказу Бутурлина отослал в полк ордер следующего содержания: «Нарядить сего часу на караул с полку сержантов – 2 каптенармусов – 2, капралов – 6, солдат со всех рот – по осми человек, от гранодерской – 16. А збирались бы у Почтового двора. А с ним будет на караул капитан [Василий] Нейбуш, капитан-лейтнант [Степан] Юрьев, лейтнант [Семен] Кишкин, ундер-лейтнант [Михаил] Крефт, фендрик [Василий] Нелюбохтин»{10}.

Заседание началось приблизительно в половине шестого утра. Председательствовал Ф. М. Апраксин. Вообще-то, многие полагали, что совещание – пустая формальность: Петра Алексеевича провозгласят императором, Екатерину – регентшей, и все разойдутся по домам. Но тут пожелал высказаться граф Толстой. Ни с того ни с сего Петр Андреевич подверг жесточайшей критике схему, им же предложенную полтора дня назад. Как гром посреди ясного неба зазвучали слова семидесятилетнего старика: «Такое распоряжение (учреждение регентства. – К.П.)… вызовет то бедствие, которого желают избежать, потому что в России не существует закона, определяющего время совершеннолетия царей. В ней царь, будучи неограниченным и самодержавным властелином, берет бразды правления в свои руки в самую минуту смерти своего отца. Если вздумают провозглашением великого князя царем установить как бы двойственную власть (Петр – император; Екатерина – правительница. – К.П.), то часть вельмож и большинство невежественного народа непременно возьмут его сторону, и тогда законы и Сенат, который под твердою властью государя служит надежнейшим оплотом оных, будут скоро попраны, ибо люди ослепленные корыстолюбием или жаждущие перемены власти, опасности коей не понимают, неизбежно начнут устраивать заговоры и всяческие смуты.