Святыня - Джеймс Герберт

Фенн вошел в ворота, еще раз позвал и побежал за исчезающим силуэтом. По мере приближения к дому тот становился все больше и виделся все яснее. Теперь Фенн понял, что это церковь. Зачем мальчишка бежит в церковь в этот ночной час?

Однако фигура, по-прежнему видневшаяся вдали, направлялась не в церковь. Добравшись до напоминавших вход в пещеру дверей, она свернула налево и исчезла за углом здания. Фенн последовал за ней, его дыхание участилось. Он чуть не поскользнулся на дорожке, которая здесь стала грязной и узкой, но удержал равновесие и продолжал идти, пока не оказался позади церкви. И там резко остановился, пожалев, что не остался в фургоне.

Темная площадка, безмолвие, а впереди маячат какие-то серые силуэты. Боже, да ведь это кладбище!

Через могилы скакало пятно, все остальное было неподвижно.

Луна решила, что хватит светить, и закрылась облаком, как одеялом.

Фенн прислонился к церковной стене и ощутил под влажными руками шероховатый камень. Оказывается, он гнался за проклятым призраком, который в любой момент может нырнуть в могилу. Инстинктивно привстав на цыпочки, репортер потихоньку стал пятиться назад к фургону, убеждая себя, что здесь нет ничего интересного, но его чутье газетчика утверждало обратное. Никаких привидений не бывает, есть только старые добрые сказки про них. Уйди отсюда — и потом всю жизнь будешь гадать, что же ты упустил. Расскажи друзьям (не говоря уж о приятеле редакторе) — и они больше не будут тебе наливать. «Иди на кладбище», — говорило ему чутье. Но не ум и не сердце.

— Эй!

Голос его подвел, прозвучав до странности хрипло.

Фенн оттолкнулся от стены и смело направился к серым силуэтам Но, увидев у ног коническую земляную кучу, быстро заморгал. Они вылезают!

Он заставил себя успокоиться. Это кротовины, старый ты осел! Но его слабая презрительная улыбка была натянутой. Фенн заметил расплывчатую фигуру, снова замелькавшую среди могил. Казалось, она движется к задней стене кладбища, где словно притаились большие прямоугольные тени. О Боже, могилы! Это вампир, карлик-вампир возвращается домой! И это совсем не казалось забавным.

Вдруг испугавшись, что его заметят, Фенн присел на корточки. Луна, проявив недружелюбие, снова выглянула.

Репортер нырнул за покосившееся надгробие и осторожно высунулся из-за него. Фигура перелезала через невысокую стену. Потом исчезла.

Его лица коснулся холодный ночной воздух, и Фенн представил себе одинокую душу, завлекающую его. Ему не хотелось двигаться и не хотелось оставаться на месте. Не хотелось заглядывать за стену. Но он знал, что заглянет.

Репортер пополз вперед, его колени уже окоченели от холода. Прячась за надгробиями, стараясь не побеспокоить «не мертвых, а отдыхающих», он пробирался к задней стене кладбища, к надгробиям, похожим на старые, потрескавшиеся холодильники в супермаркете, содержимому которых позволили сгнить. Фенн заметил, что макушка на одном покосилась, и отогнал, от себя образ высовывающейся оттуда костлявой руки с посеревшей от времени кожей, с выдранными ногтями, с поблескивающими сквозь прогнившую плоть костями. Брось это, Фенн!

Он добрался до стены и встал рядом на колени, не очень-то и любопытствуя, что таится по ту сторону. Он поежился, затаив дыхание (забыв вдохнуть), и замер от страха. Но любопытство оказалось сильнее. Фенн приподнялся, так что его плечи оказались вровень со стеной, а голова высовывалась, как кокос, ожидающий, когда его собьют.

За стеной был луг, в неярком лунном свете он казался синевато-серым, а посреди луга, вдали от стены, стоял уродливый темный призрак. Его многочисленные перекрученные руки доставали до неба, а более толстые нижние конечности согнулись в попытке достать до земли, из которой он возник. Одинокое дерево придавало ландшафту демонический вид. Не будь его, картина стала бы унылой. Фенн прищурился, высматривая маленькую фигурку. Что-то двигалось. Да, вот она. Идет прямо к дереву. Остановилась. Пошла опять. Потом… О Боже, она провалилась под землю! Нет, просто опустилась на колени. Не двигается. Как и дерево.

Фенн ждал, его нетерпение нарастало. Выпитое пиво давило на мочевой пузырь. Но он все ждал.

Наконец, решив, что если ничего не предпримет, то ничего и не случится, он перелез через стену.

Ничего не случилось.

Он пошел к фигуре.

Приблизившись, Фенн увидел, что это не карлик.

Это была девочка.

Маленькая девочка.

И она смотрела на дерево.

И улыбалась.

А когда он коснулся ее плеча, девочка сказала;

— Какая она красивая!

Потом ее глаза закатились, и она упала ничком.

И больше не двигалась.

Глава 3

— Ты кто? — испуганно прошептал он. — Привидение?

— Нет, я — нет, — тоже шепотом ответила Мери. — А ты?

Фрэнсис Ходжсон Бернет. «Волшебный сад» [4]

Отец Хэган лежал в темноте, заставляя себя вырваться из липких объятий сна. Его веки трепетали, потом глаза вдруг открылись. Он различил ночную тьму за неплотно задвинутыми шторами. Что встревожило его?

Священник потянулся к столику у кровати и включил лампу. Свет уколол его сузившиеся зрачки, и прошло несколько секунд, пока отец Хэган смог снова открыть глаза. Прищурившись, он мельком взглянул на маленькие настольные часы — было уже за полночь. Может быть, послышалось что-то снаружи? Или внутри, в доме? Или его напугал собственный сон? Священник лежал на спине и смотрел в потолок.

Отцу Эндрю Хэгану было сорок шесть лет, и он служил церкви почти девятнадцать из них. Поворотной точкой для него стали те два дня после двадцать седьмого дня рождения, когда еще молодого человека испугал и выбил из привычной колеи сердечный приступ. Он не задумывался о Боге, позволил материализму хаотического мира до такой степени поглотить его духовную сущность, так подчинить ее, что знал лишь одно: что существует. Четыре года изучения истории и богословия в католической школе в Лондоне, потом три года практики в пригородном сумасшедшем доме постепенно разъели внешнюю оболочку его веры и стали грызть ее внутреннюю часть, самую сердцевину. Ему пришлось спасаться. Близость смерти напоминала понуждающую мать, которая не позволяет своему отпрыску ни одного лишнего мгновения оставаться под одеялом.

Он больше не преподавал богословие в средней школе — только историю — и время от времени вел занятия по английскому языку. Религии в той конкретной школе почти не уделялось внимания. Ее заменили гуманитарные науки, а молодого учителя-гуманитария уволили во втором семестре за очернение репутации директора Вскоре вторым предметом Хэгана стал английский. Больше не в состоянии ежедневно обсуждать вопросы веры с пытливыми, хотя зачастую скептически настроенными молодыми умами, он все больше скрывал мысли о Боге, воспитывая в себе сдержанность и самоконтроль. Сердечный приступ, хотя и легкий, остановил постепенное, но казавшееся бесповоротным сползание. Внезапно Хэган понял, что он теряет. Ему захотелось оказаться среди других таких же, кто верит, как он, поскольку их вера укрепит и обогатит его веру. Через год он уже был в Риме, учился на священника. И теперь задумался, не оставила ли прежняя зараза проникающего в душу осадка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});