Семейная тайна - Т. Браун

В голосе графа звучало облегчение оттого, что племянница не стала поднимать шум. Но с чего бы? Она уже не ребенок, да и доводы дядя привел убедительные. С домом она разберется позже. Ровена не позволит продать их дом. Но сейчас ей хотелось одного: запереться у себя и все обдумать.

– Очень хорошо. Я передам Виктории и Пруденс, чтобы собрались.

Дядя уже подошел к двери, но остановился:

– Прислугу брать незачем. В поместье о вас, как всегда, позаботятся.

– Пруденс не прислуга! – Ровена замерла.

– Конечно прислуга. Она дочь гувернантки. Ее оставили в доме после кончины матери только благодаря душевной щедрости вашего отца.

– Отец любил Пруденс, как и мы с сестрой! – вспылила Ровена. – Она член нашей семьи.

Дядя побледнел:

– Боюсь, что ваш отец поощрял в вас чрезмерную широту взглядов относительно этой девушки. Она ни в коем случае не является членом семьи.

– Нет, является! Она живет с нами, сколько я себя помню. Отец не делал между нами различий. Мы вместе учились, ходили по магазинам и…

– Твой отец был хорошим человеком, но придерживался опасных либеральных убеждений. Я даровал ему это право лишь потому, что он ни разу не опозорил фамилию. Хотя он уже играл с огнем, когда отказался вывести вас в свет как положено.

Ровена встала и подступила к дяде:

– Нас вывели в свет по всем правилам! И меня, и Викторию должным образом представили королеве, но нам не хотелось устраивать бал для дебютанток. Мы не любим показную шумиху. Известно ли вам, что на деньги, которые тратятся на одни цветы для бала, можно целый год кормить сотню семей бедняков? Мы отдаем должное светским обязанностям, посещаем приемы и благотворительные вечера, но нам это совершенно неинтересно. Отец уважал наше мнение.

Граф стиснул зубы:

– Именно об этом я и говорю. Как вы найдете достойных мужей, если не выходите в свет? Ваша тетя очень волнуется за вас обеих. Мне давно следовало вмешаться. Но прошлого не исправить. Вы с сестрой поедете в Саммерсет, а Пруденс останется в Лондоне.

Тон дяди не допускал возражений, и Ровена умолкла. Внутри все кипело, но чутьем она понимала, что открытое неповиновение ничего не даст. Однако она и мысли не допускала о том, чтобы бросить Пруденс. Ровена глубоко вдохнула, собралась с мыслями и попробовала иной подход:

– Мы всегда относились к Пруденс как к сестре, но важнее то, что они с Викторией неразлучны. Лучше ее с Викторией не справиться никому, а сестра такая хрупкая… Боюсь, что еще одна потеря подорвет ее здоровье. – Ровена выдержала паузу, чтобы слова достигли цели. Лишить больную племянницу верной компаньонки будет бессердечным поступком. К тому же даже дядя питал слабость к Виктории. – Если вы позволите взять Пруденс в качестве камеристки, это пойдет на пользу Виктории. И все приличия будут соблюдены. Вы же не станете отрицать, что нам нужна камеристка? – Ровена сложила руки и опустила глаза. В душе у нее все кипело от ярости.

Дядя задумчиво пожевал губами. Обоим было ясно, что племянница загнала его в угол.

– Разумеется, если ты настаиваешь. Но помни, что в моем доме к ней будут относиться не как к гостье, а как к прислуге. – Слегка поклонившись, он вышел из комнаты.

Ровену трясло; она упала в кресло и закрыла руками лицо, задыхаясь от груза свалившейся на нее ответственности. Папа, что ты наделал? Человек, воспитавший в ней независимость, в итоге отдал ее на попечение тому, кто отрицал саму идею женской самостоятельности. Они могут потерять дом, Пруденс… решительно все.

Ровена сделала глубокий вдох и собралась с мыслями. Если задуматься, была ли она столь независима? Она ничего не понимала в финансовых делах, да они ее и не интересовали. Наслаждалась почти безграничной, не обремененной обязанностями свободой и была так глупа, что даже не знала, чего еще пожелать. Она держалась эгоистично – бездумно порхала от одной прихоти к другой, так и не научившись ничему полезному. Неудивительно, что отец возложил финансовые заботы на брата.

Но сейчас она не имеет права повторять ошибку. Судьбы Пруденс и Виктории зависят от нее, хотя сама мысль об ответственности за людей приводила Ровену в ужас. Решения всегда давались ей с трудом, особенно важные. Она встала и оглядела комнату. Взгляд переходил с деревянного телескопа в угловом окне на глобус, с которым они так часто играли в детстве, воображая себя путешественницами, и дальше, на коврик из овечьей шерсти у камина – там они с Пруденс вытягивались во весь рост и читали, а тепло огня согревало босые ноги.

Именно ей предстояло сберечь эту бесценную комнату и свою маленькую семью. Только ей, и больше никому.

Глава вторая

Виктории был секрет.

С ним она просыпалась и засыпала. Прижимала к груди, как сокровище, принадлежащее ей, и только ей. Конечно, отец знал ее тайну, и еще горничная Кейти, но вот отца не стало, и секрет перешел в ее полное распоряжение. Папа.

Викторию вновь охватила невыносимая боль потери, и она свернулась калачиком, плотнее подоткнув одеяло. Меж занавесок струились лучи раннего утреннего солнца, отражавшиеся от изголовья кровати из французского глазкового клена[2], из-за чего казалось, будто дерево дрожит и переливается, как живое существо. Виктория провела пальцем по инкрустации с цветочным мотивом, оставляя на воске смазанную дорожку.

Папа.

Она выбралась из кровати и взбрыкнула ногами, выпутываясь из тонкого хлопка длинной, от шеи до пят, ночной рубашки. Во время сна ткань часто перекручивалась, и Виктория ощущала себя закутанной в погребальный саван. Спавшая рядом Пруденс вздохнула и зарылась поглубже в одеяло, лишенная тепла соседки по ложу. Виктория не любила спать одна. Ее постоянно мучили кошмары, а присутствие Пруденс создавало уют.

Кейти уже затопила выложенный кремовой плиткой камин, и за решеткой жизнерадостно трещало пламя, сражавшееся с осенней стужей. Вблизи на оттоманке грелись халат и вязаные тапочки Виктории. Девушка запахнула халат, надувшись при виде розовых шелковых лент и розочек на рукавах и вороте. Подарок Ровены на прошлое Рождество; Виктория ничего не сказала, но в этом наряде неизменно ощущала себя ребенком.

Вчера вечером старшая сестра зашла в спальню и сообщила, что лондонский дом закрывается на зиму, а они переезжают в Саммерсет. Виктории нравилось поместье, но она чуяла, что Ровена чего-то недоговаривает.

Виктория любила только собственные секреты.

Хмурясь, она пристроилась на бархатном диванчике у окна и отодвинула занавески ровно настолько, чтобы выглянуть наружу. Молочник развозил молоко, сыр, масло и яйца. В дверях его караулили кухарки, чтобы ко времени, когда пробудятся господа, к их утреннему чаю и кофе уже были поданы свежие сливки. Виктория знала, что слуги поедят между хозяйским подъемом и выходом к завтраку.

Ей было известно, что и у слуг бывают секреты. Кейти, например, подворовывала из кладовой и отправляла посылки матери в Ист-Энд. Виктория всегда подозревала, что знал об этом и отец, но предпочитал закрывать глаза на подобные прегрешения.

Она провожала взглядом фургон, пока тот не скрылся из виду, после чего вернулась к своим мыслям. Что скрывала Ровена? Другая беда, похуже: как переправить в Саммерсет ее секрет? Виктория покосилась на гардеробную, где в самом дальнем углу пряталась новенькая пишущая машинка «Ундервуд № 5». Ровене и Пруденс никогда ее не найти. Они думали, что Виктория занимается музыкой, но она уже несколько месяцев вместо уроков фортепиано на пару с Кейти посещала Школу секретарей для юных леди под руководством мисс Фистер, где тайно училась машинописи и стенографии. Виктория обхватила себя руками. Может быть, мисс Фистер разрешит ей заочное обучение? Надо будет сегодня же сходить и спросить, пока девочки заняты сборами. Придется выдумать причину для выхода из дому.

Конечно, теперь, после кончины отца, секретное обучение отчасти утратило свою прелесть. Изначально Виктория намеревалась помогать отцу в работе. Машинопись пригодилась бы при составлении ботанических каталогов, а стенография – при написании примечаний к лекциям. Ребенком Виктория поклялась, что не выйдет замуж и навсегда останется с отцом, чтобы странствовать по миру в поисках экзотических растений. Отец посмеялся, но согласился и сохранил ее тайну. Он знал, что младшая дочь обожает секреты.

Но и сейчас, когда все рухнуло, Виктория не собиралась никому рассказывать о курсах. Это было ее последним общим делом с отцом. Придется немного изменить планы, только и всего.

Возможно, она поступит в университет и получит образование, хотя пока и не знала, как это делается и с чего начинать. Но Виктория не сомневалась, что справится. На самом деле она не сомневалась, что справится с чем угодно, несмотря на хрупкое тело, которое слишком быстро уставало и временами отказывалось дышать.