Возвращение под небеса - Злата Косолапова

На несколько минут в комнате воцарилось молчание. Алексей опустил глаза — Соболев прав, он, Орлов, ведёт себя, как ребенок.

— Прости, — сказал Алексей, ощущая стыд и щемящую боль в груди. — Ты прав.

Соболев притушил сигарету. С мрачным, задумчивым видом он крутил бычок, вжимая его в расцарапанное металлическое дно пепельницы.

— Ты сам знаешь, насколько редка сейчас аллергическая реакция на радиоактивную пыль, — наконец произнес Михаил, откидываясь на спинку кресла и складывая руки на груди.

— Два процента, — сказал Алексей. «Какая страшная цифра…», — вдруг подумал он. — Два процента вероятности. В восемь раз меньше, чем у всех «постъядерных детей», родившихся в бункерах. И в двадцать раз меньше, чем у всех нас, родившихся вне карантина.

— В бункерах их прививают сразу. Ты сам знаешь, что терапия против этой дряни была придумана ещё до войны, — прохрипел Соболев, невесело и горько усмехаясь. — Они же знали о том, что радиационная аллергия будет развиваться после катастрофы. Они всё прекрасно знали.

В кабинете архонта снова воцарилось напряженное молчание. Орлов понимал только одно — его, Алексея, возмущение, ярость и гнев бессмыслены. У него нет выхода — Машу нужно было отдать в «Адвегу». Только так её можно было спасти. И если его туда не пустят, значит, он туда не пойдёт. Он будет ждать её все эти чертовы тридцать лет. И вернется за ней к дверям проклятого бункера ровно в тот день, когда её терапия будет закончена.

— Ну, так что? — спросил Соболев, прищурив глаза и вглядываясь в лицо Орлова.

Алексей прикрыл глаза, ощущая, как сильно разрывается его сердце от боли.

— Сообщи ребятам, что мы выдвигаемся через несколько часов.

* * *

Управитель бункерного комплекса «Адвега», Сергей Сухонин, был мужчиной средних лет, скупым на эмоции, чем-то интересным внешне и очень придирчивым по характеру. Он пытливо всматривался в напряженное лицо Алексея на протяжении двух долгих минут, пока Орлов стоял напротив него, держа спящую дочь на руках.

Маша была одета в старое вязаное платье и ветровку, её короткие такие же тёмные, почти чёрные, как и у отца, волосы были взъерошены, большую часть детского личика закрывала довоенная респираторная маска.

Какой же маленькой и беззащитной казалась сейчас Алексею его дочь…

Нет, она всегда ему такой казалось. Она такой была. И теперь…

Алексей огляделся.

Здесь, в полутёмном коридоре с низким потолком не было никакой мебели. Орлов заметил лишь пару коробок, лежащих у стены коридора и один старый сломанный стул. Позади Сухонина стояли два охранника из службы безопасности «Адвеги» — два огромных бугая в светло-голубом камуфляже, чёрных шлемах и пуленепробиваемых жилетах.

Орлов едва сжал губы в напряжении, наткнувшись на выжидательный взгляд управителя бункера «Адвега». У него были светло-карие глаза и смуглая кожа, тёмные, уже кое-где с сединой волосы, широкий нос и крепкий подбородок. Во всём внешнем виде Сухонина так и читалась уверенность и железная непоколебимость. И в том, что управитель был сложным человеком, Орлов ни на минуту не сомневался. Алексей нахмурился. Сухонин слегка наклонил голову в бок, цинично улыбнувшись. Алексей сразу заметил на его шее небольшую татуировку — знак бункерного комплекса «Адвега»: щит с крылатым мечом и названием бункера. Такие татуировки набивались всем жителям «Адвеги».

Алексей прищурил глаза, их можно было увидеть и у охранников.

Такую же сделают и Маше, подумал Орлов, ощущая холодный ужас, шевельнувшийся где-то внутри.

— Бункерный комплекс «Адвега» — это не заросший плесенью городишко под Звенигородом. Это самое безопасное место, из всех, какие только вообще можно представить в этом гиблом мире. Я беру твою дочь на лечение только потому, что ты когда-то спас жизнь моей дочери, — медленно произнёс Сухонин, прикрывая глаза. — Не думай, что я собираюсь каждые выходные писать тебе письма о том, как твоя дочурка превращается в невоспитанного монстра. Спольников будет вести её терапию. Как ты знаешь, твоя дочь должна будет находиться в карантине не менее тридцати лет. Если ты появишься здесь хоть на один день раньше, я сам пристрелю тебя. — Сухонин, не дожидаясь ответа, повернулся к одному из охранников. — Забери девчонку.

Алексею захотелось подбежать к управителю и как можно больнее врезать ему за всё, что он только что сказал. Колоссальным усилием Орлов заставил себя успокоиться — сейчас не самый удачный момент, чтобы поддаваться на такие дешёвые провокации. В конце концов, Сухонин только и мечтает придраться к нему.

— Обещай, что её жизни ничего не будет угрожать, — срывающимся голосом потребовал Орлов.

Он едва помнил себя от отчаянного ужаса, наблюдая за тем, как с его рук огромный бугай забирает его единственную дочь.

Сухонин едко улыбнулся, жестко глядя на Алексея.

— Я ничего тебе не обещаю, Орлов, — тихо и язвительно произнес управитель. — Я выполню свой долг — я спасу жизнь твоей дочери. Мы договаривались о лечении. Хорошо. Ты получишь то, что просишь — я вылечу её. Ну а что касается остального, то тут я ничего тебе гарантировать не смогу.

Орлов, не скрывая гнева, ринулся вперёд.

— Сухонин! — заорал Алексей. — Я убью тебя, если с моей дочерью что-нибудь случится! Через тридцать лет, чёрт тебя дери, я вернусь сюда и если с ней…

Орлов наткнулся на мощное плечо одного из охранников. Бугай схватил его и отбросил назад. Когда Алексей опомнился, бетонная дверь на другом конце коридора была уже закрыта.

Глава 1

Я родилась в 2048-м году в мире, в котором уже не было жизни, в котором не было ничего, кроме ужаса, страдания и бесконечных смертей. В мире, который уже был уничтожен людьми задолго до моего рождения.

Тридцать лет назад от моего рождения вооружённый конфликт между сильнейшими державами мира привел к тому, что была использована самая страшная сила человечества — ядерное оружие.

Тогда, до 2018-го года, у людей было всё, чего только можно было пожелать на сегодняшний день: необыкновенные технологии, ресурсы, защищённость, а главное — прекрасный, здоровый и цветущий мир вокруг.

Но люди тех лет не видели правды — они купались в сладкой, но гнилой насквозь карамели лжи, капитализма и потребительства, они хотели всё больше и больше грязи — власти, денег, разврата и ненависти…

Они хотели войны.

Я родилась спустя тридцать лет после окончания вооруженного конфликта, ставшего апофеозом людской ненависти и растлевающего мир зла.

И к моему великому счастью, я родилась в стране, которая и по сей день не переставала поддерживать истинные стремления и ценности жизненного пути человека.

Я родилась на великой земле… в одной из самых сильных духом и могущественных держав мира, в моей России.

Ещё до войны, и в худшие времена после неё, здесь всегда оставались люди, которые боролись за ту святую ценность, которую пыталось поглотить болото нескончаемого потребительства. И каждый из этих людей боролся до последнего…

Но война была неизбежной. И на сегодняшний день от мира осталась только тень. Тишина и холод легли на могилы тех, кто воевал и на могилы тех, кто пытался творить мир.

Тридцать лет спустя под тенью некогда цветущего мира родились и я, одна из «постъядерных детей».

* * *

Я всё время вспоминала последние минуты, проведённые в городе…

Уже минуло пять лет, а я до сих пор каждый день погружалась в тот вечер. Я почти ощущала мои слёзы на щеках в те минуты, когда я гуляла у моего любимого фонтана, украшенного мраморными изваяниями.

О, как я любила это место!

Мы часто здесь гуляли с Крэйном. Иногда, когда Антон был занят, я одна прогуливалась вокруг ниши для воды, разглядывая потемневшие от времени, но всё такие же прекрасные изваяния маленьких лебедей и маленьких амуров, что украшали фонтан.

Я вспоминала, и почти видела усадьбу светлейшего князя Петра Васильевича Лопухина, о котором мне так много рассказывал дядя Миша. Я почти видела изогнутые старые лавочки, расставленные вдоль широкой аллеи и великолепный главный особняк, возвыщающийся неподалёку.

Особняк, в длинных окнах которого теплились вечерние огни, касающиеся свои теплом высоких белых колонн и старых разбитых ступеней у парадного подъезда.

Я почти снова прощалась с Крэйном…

Каждый раз. Каждый день.

Несмотря на то, что я была совсем малюткой, когда покидала мой дом, эти воспоминания врезались в мою память, казалось бы, навечно.

Я сидела на изогнутой деревянной лавочке на моей любимой аллее у фонтана. Было сыро, близился конец лета, а это было холодное время. Дождь, проливающийся в недоделанные места на поверхности купола, заполнил нишу для воды. И теперь она плескалась, поблескивая в вечерних сумерках.